Сказать, что душа «действует», «страдает» или «умирает», не будет всего лишь метафорой, поскольку в бесчисленных этнографических и антропологических контекстах мы можем видеть, что душа не обязательно является бессмертной: у нее могут быть собственные жизнь и смерть, не говоря уже о том факте, что в некоторых из этих контекстов у человека может быть несколько душ, некоторые из которых более смертны, чем другие. Во-вторых, душа здесь не противопоставляется телу совершающего обряд: такой простой дихотомией отмечено младенческое состояние теории анимизма, которое представлено сэром Эдвардом Тейлором и не более, чем, частично, сэром Джеймсом Фрэзером. Как убедительно демонстрирует древняя индийская мифология, душа тоже может иметь собственное «тело»[528]. Наконец, в-третьих, существует определенное количество случаев в истории религии, когда душа человека рассматривается либо как положительно смертная, либо как неопределенная в отношении смертности/бессмертия. Душа здесь (так же как «сверхъестественное» чуть дальше) понимается как то, что является вторичным по отношению к инаковости, проявляемой в любых rites de passage, а также ее конкретным случаем. Это, в свою очередь, предполагает разнообразие способов, какими может существовать душа и уникальность образа действий исполнителя ритуала в качестве этой сущности, по причине строгих ограничений, налагаемых схемой ритуала на его действия. Дело в том, что понятие инаковости, по-видимому, является не только феноменологически первичным в отношении к понятию души, но также и намного более широким. Когда, во введении к Ритуалу, Кандидат отправляется в свое путешествие в поисках Слова, он все еще является собой, не другим; и то, что он принимает имена Боаз и Иакин (эмблемами которых являются две колонны), отмечает не более чем принятие его в контекст Ритуала — с точки зрения пространства (Ложа как место встречи) и времени (длительность собрания масонов). Сам Ритуал, как, вероятно, любой ритуал Перехода, имеет очень четко очерченную границу, отделяющую все еще естественное состояние кандидата, его как его самого, от трансформированного состояния «его как другого», и именно эта трансформация и является переходной par excellence и, тем или иным способом, хранится в тайне, сокрыта[529]. Более того, можно предположить, сколь бы исторически и этнографически недоказуемо это ни было, что, говоря феноменологически, именно в ритуале перехода находит свое проявление инаковость как структура сознания[530].
Однако самое интересное здесь состоит в том, что формула осуществляющий обряд действует (или страдает) в качестве своей души в ритуале Переход может действовать в обратную сторону; душа, дух, Бог или другая сверхъестественная сущность действуют (или страдают), как человек, животное, дерево, камень или любая другая естественная вещь, одушевленная или неодушевленная. Сверхъестественное умирает, как естественное. Отсюда следует, что различие между одушевленным и неодушевленным не является одним из основных в феноменологии религии. Более того, в широком спектре мифов различие между естественными вещами, которые могут быть населены, временно или постоянно, сверхъестественными, и сверхъестественными как теми, которые могут населять естественные, кажется еще более важным, чем различие между «священным и профанным» (которое было сформулировано Эмилем Дюркгеймом и позже Мирчей Элиаде). Священное, в таком случае, может быть редуцировано ко всем вещам (а также временам, местам, словам и т. д.), отмеченным присутствием сверхъестественного. Так, в случае масонского ритуала, например, «Слово» является священным, в то время как душа, к которой Слово имеет символическое отношение, является сверхъестественным[531].
Вторая стадия ритуала, в которой кандидат становится как бы другим — т. е. Хирамом, — приводит нас ко второму общему типу ритуала, евхаристическому, в котором тело разламывается и раздается участнику/ам, чтобы они могли символически приобрести сущность этого тела, или участвовать в ней. Распад, расчленение и последующее восстановление мертвого тела Хирама принадлежат к этому типу обряда.
В противоположность первому общему типу, ритуалы второго характеризуются заметной центробежной тенденцией; действие проводящего ритуал направлено скорее вовне, чем вовнутрь, в некоторых случаях даже за пределы самого ритуала. Евхаристический ритуал является в принципе неопределенным и может повторяться бесконечно. Он представляет собой зеркальное отражение ритуала Перехода, которому он явно симметричен. В случае масонского Ритуала, рассматриваемого как целое, как один сложный этос, выделение евхаристической фазы было бы совсем не простой задачей. Начиная с естественной, хотя и насильственной, смерти Мастера Хирама (естественной в смысле ее отношения к физическому телу Хирама), именно эта смерть служит осью симметрии и основной разделительной линией ритуала.
Само событие, или факт, мертвого тела Хирама, если его представить как один из составляющих элементов этоса, явно имеет трехчастную структуру, состоящую из трех более или менее различных и ритуально гетерогенных частей: разложение тела в результате гниения, его расчленение масонами и его восстановление. Первая стадия этого некромантического комплекса занимает промежуточное положение между естественным и сверхъестественным и между ритуалами Перехода и евхаристического типа. С одной стороны, мы имеем дело с совершенно естественным феноменом разложившегося трупа. С другой стороны, — и это совершенно точно соответствует Хирамовой легенде, — перед нами представление о мертвом теле как о том, что может дать человеку ключ к секрету Слова. Или как о том, от чего прямо или косвенно может быть приобретено Слово, поскольку труп, хотя сам по себе и является естественной и неодушевленной вещью, служит как орудие или вместилище сверхъестественного. (Это отличный пример такой вещи, которая, не будучи священной, является недвусмысленно сверхъестественной.) Труп как орудие или вместилище сверхъестественного — это также анимистическое представление, имеющее чрезвычайно широкое распространение, от «летающего трупа» Веталы в индийском фольклоре до ролон тибетских народных сказок. В соответствии с этими представлениями, вселиться в труп (или использовать его) могут духи предыдущих обладателей, а также и другие духи, или даже те из еще живущих, кому известен секрет управления трупом при помощи магических слов и комбинаций звуков — мантр—устных или письменных[532]. Все это, однако, в том случае, если труп еще не полностью разложился и все еще находится в состоянии, пригодном для магической манипуляции, что, конечно же, уже не относится к трупу Хирама.
Во второй фазе Ритуала мы приближаемся к представлению об использовании мертвого тела, с которым произошли два значительных изменения по сравнению с первичной анимистической схемой: тело сгнило и, следовательно, негодно для магических целей, и вместо того чтобы использовать тело и управлять им при помощи Слова, проводящие обряд расчленяют его в поисках самого этого Слова. Ритуал, имеющий перевернутую схему, является общим местом в сравнительном религиоведении, и использование нами слова первичный является чисто терминологической условностью, вероятно не имеющей никакой исторической основы. Но оно может помочь нам понять модификации в религиозных феноменах, когда они не даны нам в своей исторической последовательности[533]. Таким образом, если распад трупа Хирама является естественным и спонтанным, хотя он тоже символически воспроизводится в ритуале, его расчленение является умышленным и преднамеренным: цель состоит в том, чтобы найти Слово Мастера Масона в его теле и стать этим Словом. Собирание вновь того, что было расчленено, придает специфически масонскую окраску евхаристическому типу ритуала, обращая его обычное направление и используя распадение (вместо распределения) для того, чтобы стать сверхъестественным элементом.
Евхаристический характер этой фазы ритуала становится еще более явным в экзотических модификациях, которые были сделаны в некоторых из Высших Степеней. Джон Феллоуз пишет: «В практике, существующей в новой степени масонства, называемой Le Petit Architecte… кандидату дается некое зелье [своего рода «жертвенный пирог», сделанный из семян мака и меда], о котором ему говорится, что оно является частью сердца Хирама, сохраненной с момента его убийства…»[534].
Эта интерпретация, конечно, оказывается в противоречии не только с собиранием тела Хирама вновь перед (вторым) погребением, но также и с официальным погребением Хирама.
Последняя фаза Ритуала, составление вновь разложившегося тела, символизирует реинтеграцию «падшего человека», человека вообще, а также человека, потерявшего «Слово-Душу-Себя» и пребывавшего во тьме невежества. В соответствии с такой неогностической интерпретацией, смысл этой фазы ритуала соответствует в целом концепции вечного возвращения, разработанной Мирней Элиаде. Согласно этой концепции любой ритуал, связанный со смертью, может также рассматриваться как ритуал Перехода: после своей «второй смерти» («первая» символизируется обрядом перехода как таковым) протагонист возвращается к первоначальному состоянию, иногда состоянию до творения, состоянию цельности и полноты, символически предвещаемому обрядами посвящения. «Инаковость» здесь приобретает квазитемпоральный аспект: восстанавливая тело Хирама (т. е. Кандидата), Ритуал возвращает Кандидата в его золотое предмирное прошлое, исполненное знания, счастья и невинности, прошлое, где он становится един с «другой» жизнью, которая более реальна. Одновременно Ритуал ведет Кандидата вперед, к будущему, которое является его окончательной, действительной физической смертью; он готовит его тело к общепринятым похоронам, лежащим за пределами масонского Ритуала