Так что вроде бы и подставке полагалось оставаться на месте. Однако же ее нет. Почему?
Остаются две возможности: либо опять что-нибудь изменилось в будущем и кто-то "оттуда", "сверху", выволок мою камеру из прошлого, либо я сам проник еще глубже в прошлое - туда, где моя хронокамера с подставкой вообще не появлялась...
Ух, до чего мне надоели эти фокусы! На каждом шагу ребусы, шарады и прочие штучкн, подходящие только для часов досуга, чтобы потренировать мозговые извилины. А у меня сейчас никакой не досуг и мозговые извилины вообще уже отказываются шевелиться от перенапряжения. Я почувствовал, что задыхаюсь.
Пересек лабораторию, распахнул окно, подышал прохладным ночным воздухом.
Стало легче, я немного успокоился. Ну ее, эту подставку, не интересует она меня совсем, и вообще ничто меня уже не интересует, а о хронофизике я без содрогания думать не могу! Вот пойду сейчас домой и завалюсь спать, и мотайтесь вы тут без меня по времени, а я лично пас...
Я вышел из лаборатории, повернул к боковой лестнице, и вдруг показалось мне, что все это уже было... Так же я размышлял, стоя у двери, так же свернул направо и...
Я вдруг вспомнил! Вспомнил - и оглянулся... Показалось мне или вправду кто-то сейчас прошмыгнул мимо нашего коридора к главной лестнице и скользнул по мне испуганным взглядом? Я не повернул назад, в главный корндор, чтобы выяснить, было это на самом деле или почудилось мне. Я уже вспомнил... Это в точности повторялись те события, о которых рассказывали Нина и Чернышев!
Я стоял у окна нашей лаборатории, у окна, выходившего на улицу, и свет фонаря падал мне на лицо. Я вышел из лаборатории и пошел и боковой лестнице... И кто-то, проходя мимо нашего коридора, увидел меня в эту минуту. Я снова проделал все то, о чем узнал сегодня днем в том, прежнем мире... Правда, мои часы показывают более позднее время, но, может быть, в этом мире сейчас именно без пяти одиннадцать...
Но нет, это просто какое-то дурацкое, случайное совпадение! Ведь в том двадцатом мая, которое видели Нина и Чернышев, я в это время сдавал книги в библиотеке, а Аркадий лежал уже без сознания на диване! Если какой-то Борис Стружков и побывал двадцатого мая вечером в лаборатории - в том мире! - то это был не я, а другой Борис Стружков. Я об этом ничего и не знал, пока Нина мне не рассказала. А впрочем, пожалуй, я мог ничего и не знать тогда! Я ведь услышал рассказ Нины до того, как совершил переход в прошлое. Я "тогдашний"
мог не знать вообще ни о чем, что связано с этим переходом... А вот я "теперешний"...
Да нет, не может этого быть! Выходит, что я должен был попасть в это прошлое раньше, чем я туда попал... раньше, чем понял, как туда можно попасть. Ну, допустим, это фокусы временной петли... Но как мог я - тот же самый я! - потом вернуться в будущее и выслушать от других рассказы о своих похождениях, сам ничего о них не зная? В то же самое, неизменное будущее?
Ведь я после перехода должен был попасть уже на новую мировую линию!
И потом, если это ТО САМОЕ двадцатое мая, так где же Аркадий? Почему он не лежит на диване, а шляется неизвестно где?
Я почувствовал, что у меня голова распухает от всей этой путаницы. С каждым часом, с каждым шагом меня все глубже втягивало в водоворот времени, и я уже не понимал, как я выберусь. Все непрерывно менялось, и я не мог уловить логики в этих переменах. Погас глазок на пульте... Исчезла подставка...
Аркадий не лежит на диване, а разгуливает по институту... Меня швыряет в этом водовороте времени, как щепку, перебрасывает неизвестно откуда и неизвестно куда, и попробуй тут разберись, за что уцепиться!
Мне уже было все равно, увидит меня кто-нибудь или не увидит. Я быстро сбежал по лестнице и боковым коридором вышел в вестибюль к главному входу.
При свете уличного фонаря можно было разглядеть положение стрелок на больших институтских часах. Без десяти десять! А на моих... на моих двадцать шесть первого...
Значит, здесь без десяти десять... интересно, какого дня?
Версия умерла - да здравствует версия!
Линькову сначала показалось, что он ослышался. Он спросил, запинаясь на каждом слове:
- Это... это что же означает? Что моя... ну, что та версия... она справедлива?
Он тут же осознал, что не хочет... что даже боится этого внезапного подтверждения. И по усмешке Шелеста, добродушно-иронической, увидел, что тот понял его страх.
- Ну, что вы, Александр Григорьевич! - успокоительно прогудел Шелест. Ничего даже подобного! Историю вы действительно рассказали прямо-таки захватывающую...
- Но ведь эта история была целиком вымышленной, - сказал Линьков, обретая обычный свой спокойный тон, - А если камера вернулась нагруженная, то это вроде бы подтверждает...
- Не подтверждает, - возразил Шелест, - наоборот: опровергает!
- Позвольте, - удивился Линьков, - может, я вас неправильно понял? По вашим расчетам вышло, что камера вернулась с человеком, ведь так?
- Ну, не совсем так. По расчетам нельзя установить, был это человек или, допустим, чурбак того же веса. Но поскольку чурбак не может открыть дверь камеры и уйти, а камера пуста...
- Да, действительно, я не сообразил, - смущенно сказал Линьков, Почему-то я думал, что для перехода нужно одинаковое количество энергии, независимо...
Как это я... ведь в пустой камере не совершается работа!
- Почти не совершается, - поправил Шелест. - Все-таки сама камера имеет массу, и подставка тоже... Но, чтобы переместить добавочный груз, конечно, требуется соответственная добавочная энергия. Подсчитал я грубо, разумеется, но сомнений нет: за вычетом обычной мощности остается как раз такая добавочная, которая в данном режиме нужна для двойного переброса массы килограммов эдак восьмидесяти...
- Значит, Стружков. вернулся? - задумчиво проговорил Линьков, Странно...
Где же он?
- Этого я не знаю. Но ясно, что он вернулся.
- А может, при переходе... Вы уверены, что он, так сказать, жив-здоров?
- Кто ж его знает... - помолчав, ответил Шелест. - Однако ведь он вышел из камеры... и из института. И без посторонней помощи, надо полагать. Странно, конечно, что он до сих пор не показывается...
- Вахтера надо спросить, - спохватился Линьков, - Я пойду узнаю, кто дежурил вчера вечером.
- А у наших вахтеров дежурства суточные, смена в восемь вечера, скорее всего, он же сейчас и дежурит. После совета я буду у себя, вы, пожалуйста, сообщите, что успели узнать. Если, конечно, сам Стружков до тех пор не объявится.
- Да, но как быть с этой "гангстерской версией"? - задумчиво спросил Линьков, - Психологические натяжки в ней явные и ужасающие, а вот логически она выглядит вполне аккуратно. И все факты отлично нанизываются на одну нить, располагаются на одной мировой линии. Если путешественник по времени вмешивается в прошлое, то он тем самым создает новую мировую линию. Но ведь в данном случае никаких новых действий даже не предвидится! Все, что предстоит совершить нашему гипотетическому Б после возвращения в прошлое, уже совершено, уже было на нашей мировой линии: и смерть А, и похищение его записки, и даже то, что этого Б видели поздно вечером в институте.
- Ну, это, знаете: - недовольно отозвался Шелест, - События, говорите, совершились еще до перехода Стружкова в прошлое? А кто же их совершил, можете вы мне объяснить?
- Да, с причинностью здесь обстоит плоховато! - подумав, согласился Линьков.
- Если переход Стружкова - причина, а, скажем, похищение записки следствие, то получается, что в этой схеме следствие предшествует причине...
- Вот именно! - сказал Шелест, - Все эти петли времени очень эффектно выглядят в фантастических романах. И даже не только эффектно, а вроде убедительно. Пока не подойдешь и ним с логической проверкой. А тогда сразу обнаруживается, что все это сплошной блеф! Да вот вам такая простенькая логическая задачка для проверки на основе вашей же схемы. Допустим, что ваш Б встречает в прошлом не А, а самого себя. Возможен такой вариант?
- Вполне! - согласился Линьков, и вдруг мелькнула у него в голове какая-то странная ассоциация... смутная догадка...
- Так вот. Предположим, что Б убьет не А, а самого себя: то есть тамошнего своего двойника, - продолжил Шелест, - Могут, по-вашему, оба эти события - и переход в прошлое, и убийство самого себя - лежать на одной линии?
Вот оно! Линьков застыл, прислушиваясь к отчетливо зазвучавшей наконец мысли. Как просто! Как ясно! А он-то ходил три дня вокруг да около, совсем рядышком и ничего не видел!
- Ох, простите, я задумался... - пробормотал он, поняв, что Шелест молча ждет его ответа. - Ну, конечно, конечно, эти два события никак не умещаются на одной мировой линии. Если Б убил себя в прошлом, то он не мог существовать в будущем... Это значит, что на данной линии у него нет продолжения. И это значит, далее, что неоткуда взяться тому Б, который пришел из будущего. Некому убивать, и поэтому убийство произойти не может...
Да, но ведь из этого следует, что самого себя убить невозможно...
- Ничего подобного! - возразил Шелест. - Вовсе не это следует, а другое: что в результате такого вмешательства возникает новая мировая линия!
- Понятно... - после паузы сказал Линьков. - А раз это происходит при одном виде вмешательства в прошлое, то должно происходить и при всяком другом, так?
- Разумеется. Время ведь не может приобретать различные свойства в зависимости от того, как ведет себя тот или иной путешественник по времени.
- Я вот чего никак не могу усвоить, - сказал Линьков. - Это новая мировая линия, этот другой мир, он ведь существует, по-видимому, рядом с нашим. Но время-то едино...
Шелест задумался, озабоченно хмуря кустистые брови.
- Ну, как вам сказать... Единство времени мы, собственно, понимаем как воплощение единства мира, единства событий, образующих ту материальную систему, в которой мы живем. Создайте новые события, новую систему - и она будет обладать "своим временем". Ведь нет "времени вообще"! Нет такого времени, которое существовало бы отдельно от материального мира, от событий.