Из темноты вдруг высунулся крот. Тот самый, которого Кира не успела проведать. Он фыркал и толкал ее носом. А потом побежал куда-то, да так быстро – она бросилась следом, но потеряла его из виду, ведь передвигаться можно было только на четвереньках.
Во сне Кира не вспомнила о больном колене, но все равно двигаться было трудно: земляные тоннели становились все уже, и она еле протискивалась. Крот все бежал – до нее доносилось пофыркивание, а в лицо летела пыль и мелкие сухие комки земли.
«Я как Алиса. Только мне не десять лет, а тридцать. И вместо кролика – кротик. Одна буква не совпала… Интересно, куда это может завести? Мне не отрубят голову?»
Рыхлая земля вдруг начала покрываться маленькими светлячками. То есть это в первый момент Кире показалось, будто наружу выползли светящиеся букашки… Но, тронув пальцем, она поняла: это лаванда пробивается сквозь взрыхленную кротом почву! И чем быстрее Кира ползла, тем стремительнее росла душистая трава. И подземный коридор наполнялся ее светом.
А крот стремительно убегал от него, как черт от ладана.
– Подожди! – кричала ему Кира. – Не выходи наверх – погибнешь! Ты что – лаванды испугался? Она же не так опасна, как солнце!
Но, не замедлив бега, зверек скрылся за поворотом, а когда она сама свернула туда, то от неожиданности упала грудью на землю и взвыла от боли. Крота не было – это Илья бежал прочь от синего душистого света, прогнавшего тьму. Он обернулся, и Кира увидела, что лицо его перекошено ужасом… Раскрытый рот хватал воздух, которого двоим было мало. За его головой маячило закатное солнце. Метнувшаяся чайка на миг застыла на фоне красного светила, сделав его похожим на знак «стоп».
– Почему? – прошептала Кира.
От резкого выдоха взметнулась сухая пыль, набилась в ноздри, запорошила глаза. Перевернувшись на спину, она замотала головой, пытаясь стряхнуть противную завесу. Но как ни терла веки, больше не могла разглядеть Илью…
– Он – солнечный…
Открыв глаза, Кира не сразу вспомнила, чей голос услышала во сне. Потом из-под спуда дней, переполненных событиями, медленно всплыло: бабушка говорила это об Антоне… Только ведь Кире привиделся Илья, что за путаница? Солнце кричало ей: «Стоп».
– Сосед опять набрался с утра, – услышала она за окном, выходившим во дворик, голос Людмилы Васильевны. – И орет на всю округу: «Слава Украине!» Я ему говорю: а чего ж ты в Киев не едешь, если уж так Украину любишь? Не хочет! Не понять мне таких людей… Живет в России и грязью ее поливает. Все равно что семью свою ходить и позорить прилюдно! Почему не уехать, если так уж все тут не нравится? Дом с руками оторвут…
– Верно, – отозвалась Кира, не вставая. – Желающие найдутся.
«Сама купила бы, только денег нет… Ни денег, ни дома, ни семьи», – еще вчера это казалось ей свободой. От пустоты даже весело позвякивало внутри. «Что изменилось?» – попыталась понять Кира… Такие вещи, как вчерашнее, время от времени случаются со взрослыми. Особенно в курортных городах. Не стоит преувеличивать, ничего особенного не произошло. И уж точно это никак не может сказаться на ее жизни. А на жизни Ильи – тем более.
Казалось бы, после такого приключения она должна была испытать прилив веселой энергии, вскочить с постели, с наслаждением плеснуть в лицо ледяной водой, чтобы дух захватило! Но Кира чувствовала себя разбитой, как после вечеринки, где все оказалось чересчур. Еле сползла с кровати, поленившись застегнуть наброшенный халат, медленно выбралась во двор.
И не сразу осознала, чем изменился мир… Он стал другим – унылым, почти лишенным красок. Оказалось, небо затянули тучи. В Подмосковье это было обыденностью, а здесь ужаснуло, будто все хорошее осталось за этой безрадостной пеленой. Возможно, тучи ушли бы, морской бриз прогнал бы их прочь, но они оказались слишком низкими, и горы преградили им путь. Оставалось висеть над городом и ронять редкие слезы.
Раньше Кира думала, что таких тягостных дождей здесь не бывает, только тропические ливни – шумные, нахрапистые, но никак не тоскливые. Теперь она почувствовала себя обманутой. По жестяной крыше сарая капли стучали монотонно, заунывно… Она попыталась заглушить их кипением чайника, но его пришлось выключить после свистка, а дождь продолжился. Нервно позвякивая ложкой, Кира развела кофе и села к окну, чтобы привыкнуть к звукам подкрадывающейся осени. Август еще только начался, и рано было его хоронить.
«Захочется ли мне его вспоминать? – размышляла она, поеживаясь от холода. – Что я вчера сделала? Все испортила? Или… Может быть, ничего плохого и не произошло? По крайней мере, Илья меня не убил… Надеюсь, ее тоже».
Допив кофе, Кира почувствовала себя лучше. А помыв чашку, услышала… тишину! Дождь затих, будто уснул, и стало жаль этого редкого, робкого гостя, которому никто не обрадовался. А стоило бы – жара держалась слишком долго, капли даже толком не смочили землю…
На работу Кире нужно было приходить к полудню, у нее еще оставалась пара часов. И она решила излечиться от хандры старым проверенным способом: ей всегда нравилось в одиночестве бродить по городу. Любому. Но здесь каждая прогулка становилась путешествием в мир будущего: разглядывая дома, построенные другими, Кира представляла свой – с балкончиком под крышей, покрытой красной черепицей.
По каменным оградам и разноцветным фасадам она пыталась угадать, что за люди здесь живут, придумать их историю. Дома встречались несуразные и смешные, утонченные и вычурные. Кире было интересно: а бывает ли так, что порядочный и умный человек строит себе нелепый дом? И каково потом ему живется в этом строении?
Ссохшиеся от зноя листья, не впитавшие дождя, корчились под ногами, напоминая об увядании, которое не щадит даже этот рай. И Кира совсем было приуныла, но тут заметила кота, похожего на старую, с рыжиной, кроличью шапку. Кот валялся на пыльной крыше гаража и не поднял головы на нее: «Кис-кис!» Неожиданно это ее развеселило. Никогда не знаешь, что откликнется в тебе улыбкой.
В соседнем закоулке на трансформаторной будке Кира увидела абрис старой «Волги», нанесенный неизвестным граффитчиком, и остановилась, засмотревшись. Почудилось: отец выезжает из ее детства на своей любимой ласточке… Тогда уже появлялись хорошие иномарки, но он оставался верен своей первой машине.
Она достала чужой телефон и на память набрала номер отца. На дисплее неожиданно высветилось: «Папа».
– Когда я успела? – пробормотала Кира. Но, услышав его голос, забыла обо всем: – Пап, привет! Я просто так… У вас все хорошо?
– Выставочным залом это не назовешь, – меланхолично заметил Илья. – Но кое-что посмотреть можно.
Мансардный этаж его дома был увешан снимками. Детских лиц, какие она видела в «Кошачьем царстве», Кира тут не нашла, это были совсем другие работы. То фонтанирующие цветом, то зажатые в рамки черного и белого. Неожиданные мрачные арки, уводящие к неизбежности… И тут же желтая пушистая гусеница, заползающая на листок! Белая часовня, крест которой парил в пятнистом от облаков небе, напомнила о городке, где остались ее родители, и Кира снова наспех удивилась тому, как безотчетно занесла в память телефона их номера. Но – отвлеклась, увидев полные слез собачьи глаза, глядевшие из-за сетки… Смертник?
«Какие у него разные снимки… Наверное, это и называется – искать себя… Свою тему. Хотя почему она должна быть одна? – заспорила Кира сама с собой. – Разве настоящему художнику не бывает интересно все в мире? Весь как есть мир – и есть главная тема…»
Ей подумалось, что если б она стала… не художником, конечно же, нет! Рисовать Кира не умела совсем, только примитивный домик вычерчивала на полях конспектов, когда лекция бывала совсем скучной. То есть практически на каждой… Но вот если б она, допустим, стала… писателем. Хотя и это было из области неправдоподобного… Но вдруг сбылось бы! Тогда главной темой Кириных книг стало бы море. С детства оно переливалось перед ее внутренним взором глобальной мечтой, к нему Кира стремилась, мыслями о нем утешалась в самые паршивые моменты своей жизни: «Вот когда я поселюсь у моря, все будет иначе…»
А сейчас, глядя на откровенные метания Ильи, запечатленные в снимках, Кира внезапно поняла: если человек надеется чего-то достичь в творчестве, мечта не должна сбываться. Только несбывшееся, но желанное наполняет душу энергией, которой питается творчество. Фантазии о возможном будущем, как правило, поэтизированы, лишены житейских деталей и потому неуязвимы. А реальность неизбежно разочаровывает, опуская мечту на бытовой уровень. И все – нет ни мечты, ни творчества.
Нет, Кира вовсе не пожалела о переезде к морю. Но она пока и не прониклась ощущением, что это – навсегда. У нее не было якоря, способного удержать ее на этом берегу. Ни дома, ни семьи, ни такой работы, которую принято считать перспективной. Пока она оставалась вроде отдыхающей, и даже вспыхнувший роман с Ильей носил все признаки курортного…
Это тяготило ее, но как исправить ситуацию, Кира пока не понимала. И поэтому ликование первых дней заметно поугасло, будто подернулось серой пеленой, какую она притащила из Подмосковья.
В работах Ильи тоже было немного выплесков восторга. Пожалуй, та солнечная гусеница являлась самым ярким штрихом в изображении мира. Фотограф не скрывал недостатков любимого города: давно потрескавшийся асфальт, облупившиеся двухэтажные дома, вокруг которых все заросло лопухами и бурьяном (Кира таких и не видела здесь, но похожие были в каждом российском городе), тетки в халатах, лузгающие семечки. То ли он совсем не снимал молодых и красивых особ, заполнявших отдельные пляжи возле дорогих отелей, то ли выставил в другом месте, но Кира не нашла ни одной подобной фотографии.
– Тебе никогда не хотелось уехать? – спросила она, разглядывая фотографию. На снимке был старый пьяный моряк. Он сидел на тротуаре с небогатым уловом. Рыба слегка подвяла – отдыхающие не спешили ее купить.
– Уехать? – удивился Илья. – Куда?