«Как? – недоумевала она. – Без ноги-то… Или Илья наврал?»
Эта мысль продолжалась естественным образом: «А я – я верю ему? Ни слова ведь до сих пор не сказал про ту женщину – владелицу телефона…»
Оправдания находились сами собой: ему хочется забыть о ней, вот и не рассказывает. Да и зачем? Если все в прошлом, нужно ли его ворошить? Ей ведь тоже хочется изгнать Станислава из воспоминаний. Ничего доброго не всплывает в памяти, хотя было! Наверняка было…
– Обед! – провозгласила Лариса и устало осела на пуф у входа в зал. – Закрывай.
Кира метнулась к двери, щелкнула замком и обмерла, застигнутая пониманием: вот теперь-то и начнется… Невозможно просто обойти случившееся, как грязь на дороге, и устремиться дальше, дружно взявшись за руки. Не тот случай. Ее ногти впились в ладони: «Лучше я сама».
Медленно повернувшись, Кира направилась к хозяйке кафе, ощущая раздражающую пустоту в голове. Нужно было произнести что-то убедительное, нелегковесное, чтобы Лариса поверила и простила, но никак не удавалось выудить эти слова. Да и знала ли их Кира? Ноги сделались такими слабыми, будто она отсидела сразу обе, и они отказывались служить. А она упорно переставляла их, с каждым шагом приближаясь к вершине своей Голгофы.
Приподняв голову, Лариса следила за девушкой молча, не пытаясь облегчить ей задачу, хотя могла бы остановить жестом: не надо, ничего не говори. Короткая минута растянулась эластичной петлей, готовой резко сдавить шею, когда на то будет воля той, в чьей власти Кира сейчас оказалась.
– Значит, ты теперь живешь с Ильей?
Не сумев сделать следующего шага, Кира застыла на входе в зал. Не этих слов она ожидала… У нее упало сердце: «Значит, это все-таки была Лариса?! Ревность в голосе. Антон орал, что такого просто быть не может… Он ничего не знает о матери».
– Да, – ответила она. Нужно же было сказать хоть что-то. – Правда, вещи еще там… На съемной квартире. Надо забрать.
– Зачем?
– За… То есть как?
– Разве ты его любишь?
Кира замялась.
– Почему? Что в нем кажется тебе достойным любви? – наступала Лариса.
Кира неуверенно пожала плечами:
– Разве можно это… определить?
– Верно, нельзя, – кивнула Лариса. – Но что в нем такого, чего нет в моем сыне?
Будто волна отхлынула – так это материнская ревность, не женская! И она зачастила, хватаясь за первые пришедшие на ум слова:
– Нет-нет, он ничем не лучше! И не хуже… Не в этом дело… Я не знаю. Это как-то само собой… Необъяснимо.
– Илья, конечно, очень хорош, с этим не поспоришь, – проговорила Лариса задумчиво. – И всегда таким был. Девочки рыдали по нему класса с третьего… Если не раньше. Но тебе не кажется, что в нем маловато жизни? Огня не хватает…
«Этот огонь стоил Антону ноги, – мрачно подумала Кира. – А она еще и довольна тем, что он в нем не угас? Сидел бы ее сын дома – был бы целее…»
– Илья – талантливый фотограф, – заметила она осторожно.
Невольно взглянув на стену, увешанную снимками, Лариса кивнула:
– Этого не отнять. Но ты не сойдешь с ума от ревности? Его жена этого не выдержала. Ежеминутная конкуренция с юными, красивыми девушками, которых он сни… фотографирует. Испытание не самое легкое…
Кире показалось, будто по спине у нее пробежали ледяные струйки, захотелось выгнуться от неприятного ощущения.
– Разве его жена уехала не после крымского референдума? Она же не захотела жить в России…
– Шутишь? – Лариса искренне рассмеялась. – Много ты видела женщин, которые уходят от любимых по политическим соображениям? Это Илья убедил тебя в этом?
– Он говорил об этом…
По-мальчишески шлепнув ладонями по коленям, Лариса легко встала, продолжая смеяться:
– Ай, молодец Илюшка! Какой, однако, фантазер… Я и не придумала бы такого. Может быть, он еще и сам в это верит?
Кира не нашлась, что ответить. Отчего-то ей стало стыдно – до того, что слезы обожгли веки… Но не за себя вовсе, хотя минуту назад она собиралась каяться, а за Илью, поставившего ее в такое дурацкое положение. Зачем нужно было придумывать эту отговорку, приплетать к человеческим отношениям целые страны? Она ведь не спрашивала, из-за чего он развелся…
– Прошу к столу! – донесся спасительный зов Антона, и у Киры благодарно задрожали губы.
Кажется, Лариса заметила это. Уголок ее тонких губ дрогнул:
– Твой Бэтмен опять прилетел к тебе на выручку… Уже идем! – крикнула она, чуть повернув голову в сторону кухни.
– Он очень хороший, – прошептала Кира, не выдержав испытующего взгляда.
Как заставить другого человека поверить в твою искренность?
– Но инвалид, – жестко произнесла Лариса. – В этом все дело?
– Нет! – вскрикнула Кира. – Я не знала об этом!
– Илья поставил тебя в известность?
Возразить на это было нечего, она согласно опустила голову. И вздрогнула, ощутив, как теплая ладонь прошлась по ее волосам.
– Ничего, девочка… Я тебя понимаю. В твоем возрасте еще хочется все – или ничего. То, что абсолютно не имеет значения, как человек выглядит, понимаешь позднее. Невозможно вечно восхищаться тем, что у твоего мужчины есть обе ноги… А вот добротой, легкостью характера…
Кира выпалила:
– Легкостью? А вы знаете, что Антон ударил Илью?
– Я же не имела в виду мягкотелость, – отозвалась Лариса невозмутимо. – Мужчина должен уметь иногда и в морду дать. Я его этому научила.
– Вы?!
– Интеллигентному человеку нужно находить в себе силы противостоять шариковым.
Вспыхнув, Кира процедила сквозь зубы:
– Илья – не Шариков.
– Илья – нет, – согласилась Лариса. – По большому счету – нет. Но порой Шариков может проснуться в любом из нас. Не голубых, чай, кровей…
Он сразу заметил в ее глазах страх. Не глубинный, который не искоренить до конца жизни, но некоторую опаску: Кира не понимала, чего теперь от него ожидать. И никак не могла выбрать верный тон – за обедом больше отмалчивалась, бросая на Антона вопросительные взгляды. Любой, как в сеть, попадался в его улыбку. И с каждым разом в ее удивительных глазах отражалось все больше радости, точно веселая рыжина заставляла Киру оттаивать.
Во дворике позади музея вопили дети, родители которых забыли о перерыве и привели их не вовремя. Антон сам выбирал самый безопасный веревочный парк, в котором дети могли бы почувствовать себя котятами, и они сразу оценили лесенки, «тарзанки» и гамачки, пустовавшие разве что под дождем. Огромная пустотелая конструкция очертаниями напоминала кота, по которому в любое время дня кто-то ползал. Даже качели здесь были обручами с сетками веревок, и малыши часто усаживались в них по-турецки и мерно покачивались, как маленькие Будды.
Антон втайне гордился тем, какой нашел «городок».
– Ты в этом больше смыслишь, чем я, – с легкостью уступила ему Лариса. – Выбирай сам.
Он всегда знал, что ему повезло с матерью. Лишь раз, в то лето, которое едва не сломало ему жизнь, был момент, когда Антон проорал ей в лицо:
– Почему ты в детстве не запретила мне заниматься этим чертовым клаймбингом?! Не жалко было? А если б тот камень мне на башку рухнул?
Через несколько секунд он просил у нее прощения и клялся, что на самом деле не думает так и ему не в чем упрекнуть мать. Но понимал, что они никогда не забудут эту минуту, застрявшую в памяти гниющей занозой. Конечно, Лариса простила его за тот понятный срыв и ни разу не напомнила, как Антон пытался перечеркнуть всю ее жизнь, раз его собственная стала неполноценной…
Изо дня в день после ампутации Лариса массировала щеточкой саднящую кожу его культи – не произнося этого уродливого слова. Они оба всегда говорили «нога», хотя ноги ниже колена не было. Не жалея сил, мать растирала зажившие шрамы жестким полотенцем, следила за состоянием кожи, смазывала кремом. Вместе они занимались лечебной физкультурой, ведь ее Антон не стыдился. А теперь понимал, что лишь усилия матери спасли его от фантомных болей, которые мучают многих ампутантов.
И к протезу он привык довольно быстро – Лариса приобрела самый лучший… Удобный настолько, что порой Антон сам забывал, что у него больше нет левой ноги. Особенно играя с детьми, которые не желали знать о существовании боли и отчаяния…
И все же по-настоящему избавиться от гнетущих воспоминаний им с матерью не удалось.
А с Кирой не было связано ничего плохого. Вообще ничего – никакого прошлого. Чистый лист. Зато тепло ее взгляда было сродни материнскому, потому Антон и потянулся к ней уже в тот момент, когда увидел сидящей на тротуаре с окровавленным коленом. Нечто символическое померещилось ему в том, что он, обезноженный, помог девушке, поранившей ногу. И собственная, уже пережитая, боль померкла перед ее, свежей, к которой Кира еще не успела привыкнуть.
Антон никак не ожидал, что Кира заставит его страдать. Кошмарное наваждение настигало не только когда он ложился в постель и опущенные веки превращались в крошечные экраны, на которых мелькали тени прошедших дней. Он и днем то и дело замирал, пронзенный навылет видением: в пустом зале кафе мечется полуголый Илья, в коридоре на полу лежит бабушка, некрасиво раскинув ноги, и зияет тьмой пустота, оставленная Кирой…
Кажется, и Антон, и Лариса все поняли одномоментно. Никаких объяснений не требовалось, хотя до той минуты они и не подозревали, что Кира с Ильей связаны большим, чем шапочное знакомство. Куда большим… Единственное, что Антон ощутил в тот момент, – это как рука матери стиснула его локоть. Остальное онемело, будто его тело вросло в ледяную глыбу.
Сколько понадобилось времени, чтобы тепло ее ладони превратило лед в ярость? Как ударил брата, Антон помнил настолько смутно, что готов был бы поверить, будто этого не было вовсе. Но краешек сознания все же удержал ту сцену: голова Ильи запрокидывается от его удара, он отлетает и падает на спину. И какое-то время лежит, распростершись в форме стрелы, указующей на тело бабушки, которое никто из них еще не посмел тронуть… Поднялся Илья не сразу. Не потому, что Антон способен отправить в нокаут… Он понимал: брата оглушило все произошедшее, а не только его кулак. И потребовалось несколько минут на возвращение к реальности, которой Илья и не знал… Никто из них не знал.