Она убежденно проговорила:
– Ты самый лучший парень в этом мире.
– Это я-то лучший?! – У него вырвался злой смешок. – А ты знаешь, как я впервые увидел Киру? Ее едва не сбила машина, которую я пытался разбить.
– В каком смысле? – пролепетала Лариса.
Теперь она видела его глаза. Холодные, злые.
– Ночами я иногда выхожу на перекрестки и пугаю автомобилистов. Ты не знала?
– Пугаешь? Как?
– Просто встаю у них на пути. Многие любят погонять в темноте… Но когда перед ними на дороге возникает Черный Человек, некоторые пугаются и сворачивают в сторону. Кое-кто разбивается. Но туда им и дорога…
– Что ты несешь…
– Это правда, мама. Кира оказалась на пути машины, которую я заставил свернуть на аллею. Я не заметил ее, а то, конечно, не сделал бы этого… Кира уже тогда чуть не погибла из-за меня! И снова оказалась возле нашего музея. Чертов велосипед… Мы не спасли ее тогда, мама. Мы добили ее. Потому что она куда лучше нас. Таким не место в нашем мире. Красивым, добрым, чистым…
Еще за секунду до того, как сын замолчал, Лариса догадалась, что сейчас он зарыдает. Мешать не стала – ему необходимо было выплакать свое горе. Да и ей хотелось остаться одной, чтобы попытаться хотя бы наспех осмыслить услышанное.
Спустившись вниз, Лариса села у кухонного стола, откуда была видна входная дверь, чтобы не упустить Антона, если ему вздумается сбежать без нее. «Мой сын – преступник», – сказала она себе и не ужаснулась. Кем бы ни был Антон, он все равно оставался ее сыном. Конечно, потом они еще поговорят о его безумных ночных вылазках, и Лариса знала, что сделает все, лишь бы этого больше не происходило.
У нее все сильнее ломило во лбу, и она ожесточенно потерла его. Это та же зависимость от адреналина дала о себе знать? Когда-то она погнала Антона в горы. Теперь на перекресток… Что за дикая страсть к острым ощущениям? Или он вообразил, будто таким образом наводит в городе порядок? Наказывает лихачей? Благородный рыцарь ночи… Какая чушь!
Но сейчас у Ларисы не было желания упрекать его, даже мысленно, в чем бы то ни было. Ее мальчику требовалась поддержка, потому что его срубили под корень. И только у матери достанет сил пересадить его на новую почву и терпеливо вливать в него собственные силы, чтобы Антон вернулся к жизни. Это удалось ей, когда он лишился ноги. Удастся и теперь, когда он лишился любви…
Меньше всего ее сейчас заботил Илья, хотя еще час назад все в ее душе пело от восторга. Казалось, юность вернулась к ней вместе с любовью этого невероятного парня, которого она никогда не воспринимала как племянника. Он входил в ближний круг – и только-то… Правда, раньше она старалась не думать, почему ей так трудно отвести взгляд от его лица. А иногда в присутствии Ильи у нее путались мысли… Но – не более того. Могло стать – более. Но Лариса не позволяла себе этого.
До сегодняшнего дня, когда ее закрутило смерчем эмоций и унесло в иной мир, где разрешалось все, если дарило счастье. Кажется, никогда прежде Лариса и не была по-женски так счастлива… Материнское счастье узнала, когда родился Антошка, и до сих пор помнилось, как она летала с коляской по городу, желая со всеми поделиться радостью. У кого еще есть такой чудный мальчик? Да ни у кого нет!
Если бы в то время существовали социальные сети, Лариса без боязни выкладывала бы младенческие снимки Антошки, как делала сейчас одна знакомая по «Фейсбуку», упивающаяся поздним материнством. И никто не крутил у виска: зачем – сглазят же?! Ларисиных сил тоже хватило бы, чтоб окружить малыша защитным экраном, напитанным ее энергетикой. Что может быть прочнее материнской любви?
«Я подвела его. – Она кусала губы, чтобы тоже не разреветься в голос, чего не позволяла себе вот уже много лет. – Нам же было так хорошо вдвоем… Я попыталась ухватить иллюзию и лишилась почвы под ногами. Грех – вот за что я наказана. Веками же твердят о невозможности построить счастье на чужом несчастье! Но каждый надеется, будто его это не коснется… И я туда же. И на старуху бывает проруха…»
Было понятно, что именно боязнь почувствовать себя старухой подтолкнула ее к Илье. Захотелось кожей впитать его молодость, подзарядиться не увядшей еще красотой. А получилось – выставила себя на посмешище, как все эти популярные дивы, пьющие кровь молодых любовников ради бессмертия. Правда, пока всем вокруг нее было не до смеха, но если б Кира не пропала, ситуация могла показаться Антону потешной. Что может быть непригляднее, чем роль комической старухи?!
Лариса нехотя возразила себе: «Ну, почему же? Лучше уж быть смешной, чем лютой… Смех здоровее ненависти». И поморщилась: все одинаково противно. Сама мысль о старости противна. Конечно, сейчас, когда временные границы заметно сдвинулись и шестидесятилетние женщины причисляли себя к среднему возрасту, Ларисе было рано пугаться дряхлости. И эти мысли родились единственно от желания отхлестать себя плетьми… Но удержаться от самобичевания было непросто, и Лариса с наслаждением причиняла себе боль. Как будто это могло как-то облегчить страдания сына…
– Только не казни себя, – услышала она его голос и очнулась.
Глядя на мать с верхней ступеньки лестницы, Антон покачал головой:
– Не бойся, никаких больше истерик. Я во всем виноват. Не надо было уступать Илье. Я должен был биться за нее…
У Ларисы радостно затрепетало в груди.
– Еще не поздно! Теперь – тем более…
Пояснять последние слова она не стала, это было выше ее сил. Антон и сам все понял. Но сказал о другом:
– Она ведь дала мне понять, что не будь Ильи, я мог бы надеяться… Теперь его как бы нет…
– …а она есть, – уверенно подхватила Лариса и встала. – И мы найдем ее.
Сын усмехнулся – как-то вбок, то ли сомневаясь, то ли жалея ее. И у нее сразу закололо в висках: «Найдем, а что дальше? Разве Кира справится с собой, если Илья всегда будет рядом? Они изведутся все… И я тоже».
Но, спускаясь, Антон произнес слова, от которых повеяло жизнью:
– Знаешь, мам, а я ведь не так уж привязан к этому городу… Мне не составит труда перебраться и в Подмосковье…
– А знаешь, что я тебе скажу, сын. – Она остановила его, удержав за плечо, и серьезно проговорила, впервые за долгое время глядя на Антона сверху. – Мы ошиблись, выбирая тебе роль. Ты не кот. Ты настоящий пес – в лучшем смысле этого слова. Потому что ты умеешь любить…
Отвоевав паспорт, Кира подумала: «Ну вот, уже есть чем гордиться!»
На катерке прокатчиков она съездила в сопровождении одного из них к тем скалам, где осталась одинокая лодка. Солнце уже коснулось воды, и море покрылось красноватой рябью. Свободно и жадно дыша всей грудью, Кира незаметно для себя вытянула шею навстречу закату: ей вдруг почудилось, что солнце проводит сегодняшний обряд специально для нее. Загадочный вчерашний день уходит в прошлое, а завтра взойдет новая реальность, омытая морскими волнами.
Ее вдруг охватил такой восторг, даже петь захотелось! И если бы катером не управлял краснолицый Боцман, как она окрестила его про себя, наверное, Кира решилась бы… Но она уже выслушала от него тираду о неумехах, которые воображают себя пиратками, а потом теряют судно – не хватало еще терзать его слух. Обижаться было не на что, Кира понимала это и улыбалась старику, который заметно размяк за время их короткого путешествия. И когда они, взяв лодку на буксир, возвращались в город, травил байки про своего кота, который выходил с ним в море на рыбалку.
– Веришь – нет, когтищами прямо с крючка срывает! Пока не нажрется – никакого улова.
Кира хохотала, слушая его, а прощаясь, чмокнула обветренную щеку:
– Привет вашему котику!
Что-то связанное с кошачьим племенем мелькнуло в памяти… Показалось – очень важное. Но Кира не успела ухватить это воспоминание, и оно ускользнуло, оставив лишь смутную тревогу. Но отделаться от нее не составило труда, ведь с паспортом в руках она обрела полную уверенность в том, что сможет вернуться домой. Уж деньги ей родители вышлют, если в комнате не найдется набитого кошелька.
И его действительно не нашлось… Наверное, сумка была с ней в лодке, только осталась в море.
– Зачем я потащила с собой все деньги? – пробормотала она озадаченно. – И как ухитрилась вывалиться за борт с сумкой?
Этого вспомнить никак не удавалось, но Кира не паниковала – в памяти проступило уже достаточно деталей ее мира, и пазлы сложились. Забывшимся можно и пренебречь… Правда, Киру озадачило, что квартирную хозяйку удивило ее возвращение, и весь вечер Людмила Васильевна обращалась с ней как с больной, сочувственно подсовывая то персик – «прямо с веточки!», – то миску с виноградом.
«По мне так заметно, что я чуть не стала утопленницей?» – на Киру накатил смех, ведь чувствовала она себя отлично. Вот только непонятно, откуда на коленке шрам… Но она всегда так мало заботилась о внешности, что не особенно расстроилась.
Зато прояснилось, почему ее так зацепила мысль о кошках: по двору Людмилы Васильевны их слонялось несколько. Одни возлежали на каменном заборе, другие свешивались с деревьев, точно плоды разных расцветок.
– Настоящее кошачье царство! – воскликнула Кира и поймала себя на ощущении, что уже произносила это когда-то.
– А как же, – откликнулась хозяйка. – Царевны и есть… Кисоньки мои. Уже откушали – отдыхают. Вы, Кирочка, наверное, тоже прилечь хотите?
– Хочу, – неожиданно обнаружила она. – Глаза слипаются. Хотя днем я вроде вздремнула.
– Ложитесь-ложитесь. Сон все лечит. И физические недуги, и душевные. Меня вот когда в блокаду из города вывезли, я, говорят, круглые сутки спала…
Кира застыла на пороге:
– Из Ленинграда?!
– Оттуда, девочка моя… Откуда же еще? И мамочку мою успели вывезти. А сестренка там осталась. Прямо в нашей комнате – у мамочки уже сил не было ее похоронить. До конца дней ее это мучило.
Внезапно оборвав себя, Людмила Васильевна сделала испуганные глаза: светло-голубые, они показались совсем белыми.