Поскребышев по обыкновению все зафиксировал в дежурную тетрадь, про себя с удовлетворением отметив, что не ошибся, включив курского секретаря в свой список выдвиженцев.
Сделал какие-то заметки и Микоян. То, что Хозяин любит, когда за ним записывают, знали все.
Когда Доронин ушел, Власик предложил в связи с временно выбывшим из строя «паккардом» пересесть на поезд не в Харькове, как планировалось, а здесь, в Курске, завтрашним же утром.
Поскребышев знал, что к Курску со времени победоносного сражения 1943 года Сталин питал куда более теплые чувства, чем к Харькову, где в мае 1942-го постыдно и страшно провалилась инициированная Тимошенко и Хрущевым наступательная операция. В результате их ошибки красноармейцы неделю вели жестокие бои в полном окружении. В плен попало 229 тысяч солдат и командиров, потеряно громадное количество техники. Сталин еще долго горько сокрушался, винил себя, что уступил настойчивости командующего фронтом и члена Военного совета. Александр Николаевич был свидетелем того, как Верховный сгоряча чуть не распорядился отдать их обоих под трибунал.
Наверное, и эти воспоминания тоже повлияли на то, что Хозяин не стал настаивать на продолжении автомобильного путешествия, отправился спать. А рано утром, никого не предупредив, он тихо вышел из дома и пошел воочию посмотреть на еще спящий Курск. Не успев доложить, как положено, начальству, с ним пошел только один из офицеров выездной охраны, находившийся на посту майор Нефедов. Исполнению регламента помешало отсутствие спецсигнализации в скромном доме секретаря обкома.
Зато вернулся с прогулки Сталин в хорошем расположении духа. Он дошел от Московских ворот до Красной площади. Посмотрел восстановленный драмтеатр, Госбанк, институты, действующую трамвайную линию…
А генерал-лейтенант Власик перед отъездом получил ответственное задание: раздобыть где-нибудь хороший одеколон, не духи, которые вождь не любил, а именно одеколон, чтобы с благодарностью за причиненные неудобства оставить хозяйке дома – супруге Доронина. К счастью, одеколон нашелся, причем даже в достаточно красивом флаконе. Товарищ Сталин сам отнес его в спальню и поставил на подзеркальник.
Глава пятая
Когда два года назад Сталин предложил ему возглавить всю работу над ядерным проектом, Лаврентий, честно говоря, воспринял это неожиданное назначение со смешанным чувством.
Поначалу увидел в нем не столько высочайшее доверие, сколько козни и ревность Власика, Поскребышева, Жданова, которых он уже давно пытался как-то оттеснить от Хозяина. В душе он крайне ненавидел их всех, ненавидел классовой ненавистью – Ждановых, молотовых, булганиных, Маленковых, вышинских и прочих, рожденных в тепле и достатке, не видевших той нужды, голода и унижений, через которые пришел к сегодняшнему своему положению заместитель председателя Совета министров СССР Лаврентий Павлович Берия.
Они привыкли от рождения, что им что-то просто положено, и сейчас никак не хотели подчиниться, подвинуться и постоянно мешали ему окружить товарища Сталина, своего великого земляка и вождя, заслуженной тихой, обволакивающей заботой. А для этого ему необходимо поставить на все объекты своих проверенных кавказских сподвижников, которых в немалом числе он перевел в Москву, пристроил по министерствам и ведомствам. При этом ведь он выполнял задачу, поставленную самим Хозяином, – освободить НКВД от засилья на руководящих должностях и в следственных структурах представителей одной национальности с разоблаченным и расстрелянным «врагом народа» Генрихом Ягодой.
И он сделал это, четко перехватив их агентуру и связи, заменив их на проверенных «кавказцев», с которыми вместе работал. Не обязательно грузин, но и армян, и русских. Кстати, многие из них были образованы не хуже этих нынешних. Меркулов, Гоглидзе, Кобулов были не просто чекистами, а когда-то учились, как и Берия, на архитектора. И вместе они уж смогли бы построить стройный и надежный каркас нового здания власти.
Но сначала ему, Лаврентию, надо было добиться этой возможности, стать для Хозяина всем – самым близким, самым доверенным, постоянно и неизбежно нужным, главным советником и исполнителем. И ведь это уже почти получилось.
После того как он убрал кровавого, ненавидимого всеми спившегося карлика Ежова и его подручных, Берия взял за правило ежедневно являться пред светлы очи товарища Сталина с пухлой красной папкой. Если бы кто смог заглянуть в нее, то, скорее всего, был бы поражен противоречивостью и несовместимостью содержащихся в ней документов. Это было по сути меню. Только каждое блюдо имело свой облик, свою фамилию и должность, свою приправу и свой удобоваримый гарнир.
Меню из человечины? Что ж, пусть так. Эта папка могла мгновенно удовлетворить любое желание, любую прихоть патрона, соответствовать любому его настроению и устремлению.
Сталину когда-то очень понравились слова Кагановича о том, что у каждой аварии есть имя, фамилия и должность.
Клементина Черчилль с орденом Трудового Красного Знамени. 1945. [Из открытых источников]
И Берии они нравятся, только ко всему надо подходить творчески, к примеру, менять последовательность. Почему сначала авария? Куда проще сначала фамилия, нужная фамилия, а уж устроить ей «аварию» – дело нехитрое.
Хозяин два года назад как-то, будучи в хорошем настроении, пошутил:
– Лаврентий! Ты бы как-то изменил начало своих телефонных разговоров. А то говоришь «Берия слушает»… Это ведь и так всем известно, что слушаешь. Вот тут товарищ Вышинский опять на свой телефонный аппарат жалуется. Разберись, пожалуйста.
Берия знал, что к бывшему генеральному прокурору, а ныне заместителю министра иностранных дел, у Сталина отношение особое. Когда-то вместе сидели в бакинской тюрьме. Только тогда Вышинский был Анжеем, а Сталин – Джугашвили. Он выступал главным обвинителем и в «шахтинском деле», и в «деле Тухачевского», и в «деле Промпартии»… Заслуги большие, но в последнее время Хозяин как-то охладел к нему.
И уже на следующий день в красной папке появился документ:
Секретно
ЦКВКП(б) – товарищу СТАЛИНУ И. В.
Докладываю Вам о результатах проверки телефонного аппарата № 31–93 (тов. ВЫШИНСКОГО А. Я.), произведенной Отделом Связи УКМК подполковником ДЮНЯШЕВЫМ, работниками 6-го Управления НКГБ СССР – подполковником ПОТАПОВЫМ, капитаном АНОФРИЕВЫМ и майором ЮДАЕВЫМ.
Осмотром установлено, что у микротелефонной трубки аппарата «продувание» капсюля микрофона оказалось ненормальным в результате того, что капсюль и внутренние стенки крышки микрофона были влажными с наличием капель воды, что и явилось причиной плохой слышимости.
Для предупреждения подобных случаев в дальнейшем произведена замена аппарата другой конструкции с прямой микротелефонной трубкой, обеспечивающей меньшее попадание влаги в микрофон.
Линия абонента оказалась в нормальном состоянии.
Народный комиссар внутренних дел Союза ССР Л. БЕРИЯ
– Так что? Это такая специфическая слюна у Андрея Януарьевича оказалась? Ну, ты хитрец! – посмеялся Хозяин, ознакомившись с документом.
Материалы «прослушки» Сталин всегда принимал к сведению. А вот решал их судьбу, а точнее судьбы прослушанных, по-разному. Как совсем недавно по еще одному дипломату, бывшему наркому Литвинову, который позволил себе сказать одному западному корреспонденту, что Россия смогла бы обратить в свою пользу репутацию проводника политики доброй воли, которую она заслужила во время войны, но что Сталин и Молотов не верят, будто добрая воля может стать прочным фундаментом новой политики; «они поэтому и захватили все, что плохо лежало». Казалось бы, Хозяин не любит Литвинова, убрал его и его соплеменников, составлявших основные кадры Наркомата иностранных дел. Но материал оставил без последствий. Значит, на Литвинова есть какие-то другие виды.
И.В. Сталин и Л.П. Берия на Берлинской (Потсдамской) конференции. 17 июля – 2 августа 1945
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп.11. Д. 1697. Л. 21]
Как хотелось бы Лаврентию Павловичу накопать что-нибудь на главного идеолога партии и непременного тамаду сталинских застолий Жданова. Давно бы «замазал» его. Но он, опытная бестия, дает возможность органам записать разве только свои фортепьянные концерты. Вот недавно доложили, что на даче с гостями пел о Сингапуре, мол, прославлял чуждую нам реальность. Однако беда в том, что это оказалась песенка Вертинского. А того любит и Хозяин. У него целый комплект пластинок с его песнями на даче. Вертинский и сам о Сталине песню написал.
В умении предугадывать, подготавливать нужную почву, а иногда и расчищать ее Берия, пожалуй, не знал равных. На всей его карьерной лестнице удивительно вовремя освобождалась следующая ступенька. Кто помнит теперь этих Гогоберидзе, Лордкипанидзе, Картвелишвили, Орахелашвили или Павлуновского, Кацнельсона, Валика, Залпетера?.. Прах всех этих злостных троцкистов, вредителей и шпионов давно истлел где-то во рвах под Коммунаркой. Да если кто и помнит, то это очень, очень зря.
А Лаврентию Павловичу земляки стихи посвящают, памятник в родном селе поставили. Грузия ведь дала только одного генералиссимуса и только одного маршала. И мама, княжна Джакели, вправе гордиться сыном, как и жена, красавица Нина Гегечкори, таким мужем. В невестки внучку Горького взял. Вот так-то!
Когда по линии Совета министров ему поручили наблюдение за строительством многоэтажных зданий в столице, Лаврентий воспринял это с большим удовлетворением и энтузиазмом. Хоть и недоучился когда-то на архитектора, но разговаривал с ними на одном языке, на чертежах и проектах ему пояснять ничего было не нужно. Да и возможность собственной творческой реализации появлялась. Метростроитель Каганович память о себе под землей оставит, а он, Берия, под облаками.
Вызвав его по поводу атомного проекта, Сталин, едва Берия переступил порог кабинета, спросил:
– Читал уже, что тут наш союзничек Черчилль миру вещает? Ни один человек, видишь ли, ни в одной стране не стал спать хуже оттого, что секрет атомного оружия сегодня в американских руках. Но, цитирую, «я не думаю, что все мы спали бы столь же спокойно, если бы ситуация была прямо противоположной и монополией на это ужасное средство массового уничтожения завладело хотя бы на время какое-нибудь коммунистическое или неофашистское государство». И это говорит муж нашей орденоноски. Может, завидует своей Клементине, что не у него, премьер-министра, а у нее орден Трудового Красного Знамени на груди? Так вот, Лаврентий, я очень прошу тебя принять все меры, чтобы многоуважаемый лорд Черчилль побыстрее потерял свой покой по ночам, чтобы ему даже его любимый кизлярский коньяк не помогал!