И.В. Сталин и Г.М. Димитров в Кремле. 1936. [РГАКФД]
Военные годы с их неимоверным напряжением сил, с тяжестью ответственности, со жгучими разочарованиями, с переоценкой людей, ситуаций, анализом последствий предпринимаемых мер заметно изменили вождя. Изменили не только внешне, но и внутренне, заставили задуматься о бренности и скоротечности жизни. О своей роли в судьбах людей, страны, мира. Его слова и решения обнадежили многих. И Андрей Александрович был в их числе. Снова проснулась вера в скорейшие, давно назревшие преобразования, в усовершенствование модели управления обновленной страной, в действенные шаги ускоренного продвижения к коммунизму.
Тогда, в тридцатых, вождю пришлось подчиниться обстоятельствам, пожертвовать принципами и даже людьми ради главной цели – сохранения самого государства. Он вынужден был опираться на существующий аппарат, на тех, кто был рядом, на тех, кто руководил губерниями и уездами, умело или неумело, но руководил. Иначе все рухнет, «на переправе лошадей не меняют». Государству во всем требуется баланс, как лодке, плывущей среди бурных вод.
Но вот переправа была пройдена, и тот же неумолимый и алчный до наказаний контролер Маленков в августе 1938-го выступает на пленуме ЦК с докладом «О перегибах». Прямо в кремлевском кабинете Маленкова они вместе с Берией арестовывают страшного карлика Ежова. Убирают из власти, а порой и из жизни вчерашних палачей, циничных карьеристов и клеветников. Возвращают невинных людей из лагерей.
А теперь, после сокрушительной и славной победы над врагом, освобождения всей Европы от фашизма, и вовсе авторитет вождя был абсолютным, непоколебимым, давал ему возможность идти вперед уже без прежней оглядки и опаски и во внутренних, и в международных делах. Сталин вправе напрямую опираться на всех трудящихся, партийных и беспартийных, на единый народ-победитель. Отсюда и открытые всесоюзные дискуссии по экономике, философии, в которых активно участвовали специалисты и даже не специалисты из разных уголков страны. Закономерным стал и выход в мае указа Президиума Верховного Совета СССР «Об отмене смертной казни».
К радости Жданова, Сталин сам публично повел речь о главной, государствообразующей роли и великих заслугах русского народа, а в разговорах с соратниками высказывал мысль о желательности ограничения роли партийных органов в хозяйственных делах, ее сосредоточении преимущественно на идеологических вопросах, об открытом обсуждении важнейших вопросов государственной жизни – и политического, и хозяйственного, и даже международного порядка и тем более быта и культурного строительства.
Казалось бы, уловив настрой Хозяина, опираясь на его собственные мысли и высказывания, в своем проекте программы Жданов, Кузнецов и Вознесенский предложили прямо прописать, что «Всесоюзная Коммунистическая партия (большевиков) ставит своей целью в течение ближайших 20–30 лет построить в СССР коммунистическое общество», опираясь на ведущую роль в этом русского народа. Работали над проектом сразу несколько групп ученых совместно с сотрудниками Центрального комитета и ряда министерств. Трудились напряженно, многое предлагая, отвергая и добавляя по ходу, по крупицам выстраивая единую логику, стратегию, идеологию.
Сталин получил от Жданова не только проект партийной программы, но и напрямую связанный с ним текст «Генерального хозяйственного плана развития СССР на 1946–1965 годы», подготовленного специалистами Госплана. В документах была ясно отражена не раз подтвержденная приверженность вождя идее завершения строительства социализма и активного внесения в этот процесс коммунистических начал, возрастания роли государства в ходе коммунистического строительства, создания условий для постепенного перехода к распределению продуктов и предметов первой необходимости по потребностям, сделан упор на производство товарной массы и насыщение потребительского рынка, денежную реформу и ежегодное снижение цен.
И все это подкреплялось генеральным хозяйственным планом, цифры и реальность которого полностью гарантировал Вознесенский. Он выстраивал его в русле недавно озвученных Сталиным задач: «Мы должны строить наше хозяйство так, чтобы наша страна не превратилась в придаток мировой капиталистической системы, чтобы она не была включена в общую систему капиталистического развития, как ее подсобное предприятие, чтобы наше хозяйство развивалось не как подсобное предприятие мирового капитализма, а как самостоятельная экономическая единица, опирающаяся, главным образом, на внутренний рынок… Просто развития государственной промышленности теперь уже недостаточно. Тем более недостаточен ее довоенный уровень. Теперь задача состоит в том, чтобы двинуть вперед переоборудование нашей государственной промышленности и ее дальнейшее развертывание на новой технической базе».
Сталин сам торопил разработчиков и наверняка без промедления ознакомился и с программой, и с планом. Но пока никак не откликнулся, не проявил своего отношения. Жданова это тревожило, хотя он ни в коем случае не хотел торопить вождя, зная его привычку скрупулезно, с карандашом прорабатывать подобные документы. Иногда даже откладывать текст и спустя время возвращаться к нему. Может быть, как раз здесь, на юге, еще раз без спешки перечтя написанное ими, он и захочет обсудить проект.
Поскребышев, привыкший или, скорее, приученный наблюдать за всем, что происходит в непосредственной близости от патрона, конечно же, не мог не заметить настроение Жданова за столом, его скупые реплики, деланные хохотки, натянутые искусственные улыбки. Любитель грузинской кухни вяло пожевал сочное мхали, ритуально положил себе ложечку сациви, едва надкусил аппетитный, дымящийся мцвади. Ценитель музыки и пения рассеянно слушал прекрасно поющего под гитару тамаду и его фирменные красочные тосты.
Александр Николаевич понимал, что Жданова заботит не столько предстоящая поездка в Польшу и даже не Маленков, направленный туда вместе с ним, сколько присланный Сталину проект партийной программы к будущему съезду. Они писали его вместе с Вознесенским и Кузнецовым. И, как бессменный секретарь понял по реакции своего Хозяина, авторы в чем-то переусердствовали.
Сталин, получив документы, сразу же прочел их, на некоторое время задержал у себя и затем без комментариев и необходимой резолюции указал оставить в своем личном архиве. Он даже не попытался по обыкновению что-то исправлять по ходу чтения или ставить реплики, вопросительные или восклицательные знаки. Хотя брал текст в руки несколько раз, его синий карандаш провел лишь пару волнистых линий на полях, причем в самом начале.
Обратив на это внимание и несколько удивившись, Поскребышев перед тем, как переправить рукопись согласно определению, решил повнимательнее заглянуть в нее. С Андреем Александровичем ему самому много раз приходилось вместе работать над теми или иными текстами, и он знал его серьезный и тщательный подход и к всестороннему осмыслению темы, и к четкому выстраиванию структуры документа, и к стилю. Жданов славился умением логично и ярко излагать мысли. За примерами далеко ходить не надо. Взять хотя бы еще один партийный документ – его же доклад об изменениях в уставе партии. По теме и сути близкий. Энергичный, выверенный, аргументированный, живо воспринимающийся аудиторией. Как оратор он всегда имел успех. Да и Хозяину его выступления всегда нравились. Так в чем же дело на этот раз?
Впрочем, Поскребышеву ли не знать, как резко настроение и мысли вождя меняются под влиянием новой информации, новых встреч, докладов, впечатлений. А ему, ближнему помощнику, непременно надо быть в курсе этих изменений. И потому Александр Николаевич взял за правило пролистывать возвращаемые Сталиным без надлежащей резолюции документы. Ведь любые пометки или просто проявления неудовлетворенности могли помочь в подготовке следующих документов, избежать возможных аналогичных ошибок впредь.
Не менее внимательно Александр Николаевич относился и к привычке Хозяина на всех грампластинках своей большой коллекции ставить короткие резюме – «дрянь», «плохо», «хорошо». Ему нередко помогал понять настроение Сталина даже быстрый взгляд на подаренную Черчиллем радиолу, если там оставался не убранный еще черный кружок.
Жданов сидел сейчас в напряженном мучительном неведении. А Поскребышев, зная судьбу подготовленного документа, развеять это неведение был никак не вправе, хотя и сочувствовал человеку. Такое бывало не раз. Он и хотел бы, но все же не мог предупредить даже своего самого близкого товарища о сути будущего разговора с вождем. Хозяин очень любил повторять фразу Салтыкова-Щедрина: «В болтливости скрывается ложь, а ложь, как известно, есть мать всех пороков».
Ну, вот совсем недавно вызвал Сталин к себе Ивана Дмитриевича Папанина, которого всегда ценил и уважал, и прямо сходу спросил, почему тому не нравится его дача. А любитель всего изящного Папанин, как доложили некие завистники Хозяину, завел себе там барскую жизнь – устроил аллеи, пруд, запустил двух лебедей… Опешивший покоритель Арктики сказал, что, мол, вовсе нет, дача ему очень нравится. И услышал вопрос-ответ: «Так чего ж ты тогда ее подарил детскому дому? Там у Поскребышева и соответствующий документ имеется, только подписи не хватает». Дачу ему вскоре другую выделили. Не хуже. Но лебедей Иван Дмитриевич уже не заводил.
Зато потом другой их общий приятель Бакулев, получив Сталинскую премию, на всякий случай посоветовался с тезкой Поскребышевым, может ли на эти деньги построить себе новый дачный дом. И ему вместо денег по репарации прислали складной щитовой дом из Германии. Бакулев был в восторге – каждый щит, каждая дверь имели свой номер, а у дверей даже были готовые ручки, абсолютно все, вплоть до люстры, было. И возвели домик всего за три недели.
А.А. Жданов и И.В. Сталин со своими детьми Василием, Светланой и Яковом. 1935–1936.
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп.11. Д. 1673. Л. 1]
Конечно, Александр Николаевич стремился помочь и помогал симпатичным ему людям. Но никогда не обнадеживал напрасно, делал это аккуратно и тихо, ни в коем случае не блефуя. В отличие от того же Власика, который нередко, отвечая на просьбу о приеме того или иного лица Сталиным, исчезал за дверью, ведущей в небольшой коридорчик перед кабинетом Хозяина, некоторое время выжидал там, а потом сообщал смиренному просителю, что сегодня его видеть не хотят. Так же бесцеремонно Николай Сидорович вмешивался в списки выступающих на тех концертах, где ожидалось присутствие вождя.