По распоряжению Сталина Центральный комитет начал готовить проект постановления ЦК о поддержке взглядов Лысенко и запрете генетики в СССР. А руководить этой работой был назначен именно Андрей Александрович. Он получил подготовленный Шепиловым и Митиным текст, внес некоторые исправления и, всерьез испугавшись за судьбу сына, не мешкая, передал Маленкову. За их двумя подписями проект был направлен Сталину, а копии, как и положено, Молотову, Берии, Микояну, Вознесенскому, Кагановичу и Булганину. Но Хозяину документ не понравился. Практическое руководство разгромом генетики было поручено вновь набиравшему силу, только что вернувшему себе должность секретаря ЦК Маленкову. И уже за его подписью на визу Поскребышеву прислали иную бумагу:
Академик Лысенко Т.Д. внес огромный вклад в развитие биологической науки и практику социалистического сельского хозяйства и показал, что закономерности, установленные Мичуриным на плодовых деревьях, действительны, применимы ко всему растительному миру. Он раскрыл общебиологическое значение мичуринской теории.
Назначение тов. Лысенко Т.Д. заведующим кафедрой генетики значительно укрепит научный коллектив Московской ордена Ленина сельскохозяйственной академии имени К.А. Тимирязева.
Похороны А.А. Жданова. В похоронной процессии: Г.М. Маленков, В.М. Молотов, А.И. Микоян, К.Е. Ворошилов, Л.М. Каганович, П.К. Пономаренко, М.Ф. Шкирятов и другие на пути от Белорусского вокзала к Дому союзов. 2 сентября 1948. [РГАКФД]
После заседания политбюро на Кунцевской даче, когда Жданов ехал в свой кабинет на Старой площади, он потерял сознание. Врачи диагностировали острый приступ стенокардии. Причиной ухудшения здоровья был, конечно, не только этот случай.
Крайне нервной выдалась прошедшая накануне вторая конференция Коминформа, сопровождавшаяся исключением югославов, переносом штаб-квартиры из Белграда в Бухарест. Всего два года назад маршал Тито почтительно участвовал в похоронах Калинина. А вот сегодня его нет и не могло быть из-за резкого разрыва со Сталиным. И все ведь шло через Жданова.
К тому же Хозяин окончательно отверг проект подготовленной им партийной программы, не определился со сроками будущего съезда. Это все болезненно, очень болезненно. Жданов понимал, что вместе с полномочиями терял и влияние.
Последний раз Поскребышев видел его в кремлевском кабинете Сталина поздним вечером 12 июля с 22:35 до 00:25.
Наверное, не очень понравилась Жданову и готовность, с какой ему предоставили двухмесячный отпуск и отправили на отдых и лечение в заброшенную Сталиным дачу на Валдае неподалеку от деревни Долгие Бороды.
Впрочем, сталинской назвать ее было трудно. Хозяин приезжал сюда лишь раз, перед войной, в сопровождении Берии, Поскребышева и Власика. Несмотря на то что она была точной копией его Кунцевской дачи и строил ее тот же Мержанов, Сталину она не понравилась своим расположением. Место далекое, глухое, в окружении озер. «Мышеловка», – коротко бросил он сопровождающим.
Таковой она и оказалась впоследствии для Жданова. Андрею Александровичу предписывали покой и прогулки на свежем воздухе, позже разрешили смотреть кинофильмы. Но он постоянно созванивался по телефонам правительственной связи с Москвой, изучал доставляемые документы и газеты, пытался оставаться в курсе всего происходящего. И, судя по всему, разговоры эти давались нелегко.
Тяжело воспринял он и покаянное письмо сына в ЦК ВКП(б) на имя Сталина, которое было опубликовано в «Правде»:
Я безусловно совершил целый ряд серьезных ошибок… Ошибочной была сама постановка этого доклада. Я явно недооценил свою новую позицию работника аппарата ЦК, недооценил свою ответственность, не сообразил, что мое выступление будет расценено как официальная точка зрения ЦК… ошибкой была моя резкая и публичная критика академика Лысенко. Академик Лысенко в настоящее время является признанным главой мичуринского направления в биологии… Считаю своим долгом заверить Вас, товарищ Сталин, и в Вашем лице ЦК ВКП(б), что я был и остаюсь страстным мичуринцем. Ошибки мои проистекают из того, что я недостаточно разобрался в истории вопроса, неправильно построил фронт борьбы за мичуринское учение. Все это из-за неопытности и незрелости. Делом исправлю ошибки.
Каково было читать эти строки отцу? Тем более что старший Жданов хорошо знал – подобными письмами дело часто не заканчивалось, а только начиналось. Простит или не простит? – этот вопрос постоянно сверлил голову.
Такой «отдых», конечно, на пользу не мог пойти. Случился новый приступ, после которого из столицы на самолете прилетели врачи, а с ними – супруга и сестра Андрея Александровича. Через полторы недели здоровье вроде бы снова пошло на поправку. Навестил и сын, успокоил. Но стало известно, что за три дня до кончины с каким-то разговором приезжал Вознесенский. Сразу после их беседы один на один, во время прогулки в парке состояние Жданова вновь ухудшилось. Опять срочно вызвали именитых врачей из Москвы во главе с начальником Лечсанупра профессором Егоровым. Снова сняли кардиограмму.
А через день Поскребышев держал в руках неожиданную бумагу:
НАЧАЛЬНИКУ ГЛАВНОГО УПРАВЛЕНИЯ ОХРАНЫ МГБ СССР
Н. С. ВЛАСИКУ
28/VIII с/г я была вызвана нач. ЛСУК профессором Егоровым к тов. Жданову А.А. для снятия ЭКГ. В этот же день вместе с пр. Егоровым, акад. Виноградовым и пр. Василенко я вылетела из Москвы на самолете к месту назначения. Около 12 ч. дня сделала А.А. ЭКГ, по данным которой мною диагностирован «инфаркт миокарда в области левого желудочка и межжелудочковой перегородки», о чем тут же поставила в известность консультанта.
Пр. Егоров и д-р Майоров заявили мне, что это ошибочный диагноз и они с ним не согласны, никакого инфаркта у А.А. нет, а имеется «функциональное расстройство на почве склероза и гипертонической болезни», и предложили мне переписать заключение, не указывая на «инфаркт миокарда», а написать «осторожно» – так, как это сделала д-р Карпай на предыдущих ЭКГ.
29/VIII у А.А. повторился (после вставания с постели) сердечный припадок, и я вторично была вызвана из Москвы, но по распоряжению акад. Виноградова и пр. Егорова ЭКГ 29/VIII в день сердечного приступа не была сделана, а назначена на 30/VIII, а мне вторично было в категорической форме предложено переделать заключение, не указывая на инфаркт миокарда, о чем я поставила в известность т. Белова А.М.
Считаю, что консультанты и лечащий врач Майоров недооценивают безусловно тяжелое состояние А.А., разрешая ему подниматься с постели, гулять по парку, посещать кино, что и вызвало повторный приступ и в дальнейшем может привести к роковому исходу.
Несмотря на то, что я по настоянию своего начальника переделала ЭКГ, не указав в ней «инфаркт миокарда», остаюсь при своем мнении и настаиваю на соблюдении строжайшего постельного режима для А.А.
29/VIII-48 г. Зав. каб. Л.Ф. Тимашук.
Передано майору Белову А.М. 29/VIII-48 г. в собственные руки.
Получив это письмо от главы охраны Жданова, Власик в растерянности обратился за советом к Поскребышеву. Не реагировать опасно, а реагировать, выступать против Егорова, Виноградова, с которыми он к тому же приятельствовал, ему тоже не хотелось. Поскребышев, конечно, мог позвонить и проконсультироваться с другом Бакулевым, являвшимся еще и главным хирургом Лечсанупра. Но зачем его вмешивать в такое скандальное дело? У врачей сегодня и так забот хватает. Вот только накануне в кремлевской больнице скончался прославленный герой войны, маршал бронетанковых войск Рыбалко.
Поэтому все, что мог Александр Николаевич, это порекомендовать своему приятелю Николаю Сидоровичу не быть крайним и немедля переправить письмо Абакумову, что тот и сделал.
Вскоре Поскребышев вновь увидел эту бумагу. Но уже вместе с сопроводительным письмом министра госбезопасности. Тот тоже поостерегся быть крайним.
Совершенно секретно Тов. Сталину И.В.
При этом представляю Вам заявление заведующей кабинетом электрокардиографии кремлевской больницы – Тимашук Л.Ф. в отношении состояния здоровья товарища Жданова А.А.
Как видно из заявления Тимашук, последняя настаивает на своем заключении, что у товарища Жданова инфаркт в области передней стенки левого желудочка и межжелудочковой перегородки, в то время как начальник Санупра Кремля Егоров и академик Виноградов предложили ей переделать заключение, не указывая на инфаркт миокарда.
Приложение: Заявление т. Тимашук и электрокардиография тов. Жданова.
На письме рукой Сталина было написано: «В архив. Ст.». Эта его короткая подпись из двух букв напоминала собой скрещенные серп и молот. Любая бумага с ней автоматически становилась гербовой. Скорее всего, он это знал.
Вождь явно не проникся серьезностью положения. Письма с наветами и жалобами приходилось читать регулярно, но кардиограммы ему еще не присылали. Реакция была ожидаемой: «Опять эти очередные дрязги между врачами! Им давно верить невозможно!..» И он не верил и не подпускал их к себе, ни Егорова, ни того же академика Виноградова. Если что-то нужно было, просто просил Поскребышева, как бывшего фельдшера, написать рецепт на какое-нибудь вымышленное имя, и Варенька Истомина шла с ним потом в обычную городскую аптеку.
Не поверил. А между тем Жданову оставалось жить всего день…
О чем думали люди на Мавзолее, Поскребышеву, конечно, знать было не дано. Хотя он давно предполагал, что место это каким-то странным образом фокусирует мысли человека, как солнечные лучи, – исключительно на себе самом, будь то парад или похороны. Тем более что парад сейчас будет – по площади церемониальным маршем пройдут воины Московского гарнизона. Будет и орудийный салют… Так что каждый о своем. О своем! Вот несколько минут назад стоящие рядом с осторожным недоумением покосились на Берию, смешок которого вдруг отчетливо раздался в паузе оркестра.
Наверное, Вознесенский и Кузнецов, срочно прибывшие на Валдай по поручению Сталина, должны сейчас вспоминать эту поездку, последние минуты общения с усопшим. О том, что теперь остался без главной московской поддержки, мог размышлять Попков… Да и столичному с