– Мы их там всех обмажем, – ухмыльнулся Берия. – Кстати, и традиция там такая хорошая наблюдается. Мне старые наши партийцы рассказывали, как еще тридцать лет назад, аж в июне восемнадцатого, товарищ Володарский, ну то бишь Моисей Маркович Гольдштейн, ловко подтасовал результаты выборов в Петроградский совет. И всех эсеров, как тараканов, вывел. Так что не только революцию, но и выборы на Неве давно умеют организовывать.
– Ну, давай за успех предприятия! – поднял свой бокал Берия. А когда чокнулись, выпили и закусили, продолжил:
– Прослушка уже налажена в тех местах, где местные начальнички обычно пируют и не очень стесняются в застольных речах. А слово, слово, дорогой мой Георгий, – поднял указательный палец вверх Лаврентий, – в таком застолье – уже не воробей, а перепел… если перепил. Немного специй и на вертел. И не отвертятся!
И долго смеялся над собственной остротой.
– Помнишь, как долго Хозяин не доверял сообщениям политработников, мнению Булганина, Голикова по поводу этого зазнайки генерал-полковника Гордова. Знал, что многие не любили его и во время войны за неуживчивость, грубость и рукоприкладство. Но ведь совсем недавно, всего за месяц до Победы, получил звание Героя Советского Союза. Ни в какую не соглашался. Но когда послушал записи их разговоров с женой-певичкой, с заместителем генералом Рыбальченко, зафиксированные нашей оперативной техникой, сразу дал санкцию на арест. И с ленинградцами должно сработать! А жена у Гордова – хороша!.. Сам-то плюгавенький, а она… – причмокнул губами и сглотнул слюну Лаврентий. – Глаза зеленые, волосы, голос! Ну и ездит теперь по лагерям с концертами…
Берия поднял и махом осушил свою рюмку. Закусил красной рыбкой, а затем добавил, что кроме этого подкинул Абакумову через своих старых сотрудников то, что тот очень любит, – информацию про второго секретаря Якова Капустина, который как инженер в середине тридцатых проходил годовую стажировку в Англии, в Манчестере, на предприятии «Метрополитен-Виккерс», и по некоторым данным через переводчицу был завербован британской разведкой.
– Для нашего «смершевца» это просто лакомство, деликатес, а не материал. Он его посмакует, посмакует и в нужное для нас время поднесет Хозяину. Но сначала надо просто припугнуть ленинградцев, чтобы получить достаточные материалы на главных фигурантов – Кузнецова, Вознесенского, Родионова.
– А Косыгин? – решил уточнить Маленков. – Ведь его супруга, насколько я знаю, двоюродная сестра жены Кузнецова? И его тоже многие скинуть или хотя бы подвинуть не прочь. Особенно после этой недавней фразы Хозяина на политбюро…
– Ты имеешь в виду эту? «Мне прислали списки с продуктовых баз, в которых указано, сколько продуктов расходуется в семье Молотова, Кагановича, Микояна…» Да-да, я, конечно, это помню. Как Хозяин тогда вскипел! «Это пиросто возмутительно! Вместе с ними кормится и охрана, и вся обслуга! Поручим Косыгину разобраться с этим, пусть внесет предложения, чтобы ввести жесткий лимит!» – улыбаясь, изобразил сталинскую интонацию Лаврентий.
– Напугались, напугались… – довольно блеснул стеклышками Берия. – Но Косыгина трогать не будем. Зачем? Он пригодится. Работяга. В вожди не рвется… А с Кузнецовым у них на самом деле далеко не лучшие отношения…
И, широко улыбнувшись, добавил:
– К тому же он в этом году разом породнился и с Дзержинским, и с Менжинским.
– То есть? – подозревая подвох, переспросил Маленков.
– Ну как же? Дочь его Людмила вышла замуж за сына моего старого товарища Мишико Гвишиани. А Мишико, как настоящий чекист, двадцать лет назад перестраховался и назвал сына Джерменом. Соединил две фамилии славных руководителей ЧК. Против них ведь куда?
Маленкову ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ. Он, конечно, знал генерала МГБ Гвишиани, знал даже, что в Грузии тот был начальником личной охраны Берии. И уж тем более был абсолютно уверен, что само по себе ни имя Марлен, ни имя Вилен, ни Ревмира не могли вызывать у Лаврентия никакого трепета.
Глава тринадцатая
Так долго, как этой осенью, «отдыхать» на юге Поскребышеву еще не приходилось. И в течение всех трех месяцев настроение Хозяина металось, как бильярдный шар, пущенный сильной, но в последний момент дрогнувшей рукой.
Он вновь начал свое путешествие с Крыма, не привлекая никакого внимания, секретно побывал в Севастополе, а затем из Феодосии отправился на кавказское побережье на небольшом посыльном судне «Рион». Хозяин намеревался по пути в Сочи зайти еще в Таганрог. Но адмирал Юмашев, министр Абакумов и Власик сумели убедить его, что заход в Азовское море небезопасен, и разработали другой план путешествия с посещением вместо Таганрога Туапсе и затем уже Сочи. В команду отобрали лучших и проверенных. Для сопровождения специально выделили три больших противолодочных катера.
Но план есть план, а стихия есть стихия. И «Рион» все же не избежал чрезвычайной ситуации. Октябрь – не лучшее время для путешествий по Черному морю из-за частых штормов. Один из них и разыгрался как раз в дни плавания сталинского судна.
Болтанка была очень сильная. Могучие волны накатывались одна за другой. Идущие в десяти кабельтовых рядом катера постоянно исчезали из виду. Почти все сопровождающие сотрудники охраны регулярно метались со своих мест к борту, перевешивались через него, оберегая мундиры, и с бледными лицами и вытаращенными глазами возвращались обратно. Не по себе было и Поскребышеву.
Кандидат в депутаты Верховного Совета РСФСРП.С. Попков.
1947. [РГАКФД]
А вот Сталин на удивление спокойно и стойко перенес весь шторм. Откуда только здоровье взялось? Будто видавший виды моряк, почти шесть часов неотлучно пробыл на капитанском мостике, вглядываясь в призрачный горизонт и сквозь грохот волн обсуждая с капитаном 2-го ранга Дементьевым самые различные морские темы. Пожалуй, это был единственный случай, когда Поскребышев, столь опытный и надежный секретарь, не смог бы протокольно зафиксировать проведенную вождем беседу. Поскольку и ему приходилось частенько отлучаться.
Но благодаря хорошей подготовке судна и уверенным действиям экипажа плавание завершилось успешно и в намеченные сроки. Хозяин под громогласное «ура» поблагодарил моряков за службу и сошел на сочинский берег.
А в резиденции уже ждала кипа правительственной почты, от которой настроение Сталина только ухудшалось. Порадовали разве что оперативно подготовленные Вознесенским и Косыгиным секретные постановления Совмина «О восстановлении города и главной базы Черноморского флота – Севастополя» и «О мероприятиях по ускорению восстановления Севастополя».
И так неделя за неделей. Несмотря на море, воздух, парк и эвкалипты.
Все ему было не то и не так. От привычной, неторопливой и негромкой речи он без паузы и без особой видимой причины срывался на крик, на угрозы и оскорбления. Потом так же мгновенно успокаивался, затихал, пытался мягким словом и улыбкой изменить атмосферу разговора. Уходил поливать свои лимоны и мандарины или просто в молчаливом одиночестве прогуливался в тени аллей. Даже музыка, его излюбленная коллекция грампластинок, всегда выручавшая в таких случаях лучше всяких лекарств, не помогала. Он перебирал их, ставил, включал и тут же кривился, менял, хотя раньше безошибочно угадывал нужное мелодичное снадобье.
Поскребышев видел его таким разве что в начале войны, и то нечасто. Но тогда Верховный мог работать сутками, была мощнейшая мотивация, больше физических сил. А вот после инсульта осенью победного года их уже не осталось. Он, конечно, старался это скрывать. Но все реже и реже приезжал в кремлевскую резиденцию. С бумагами работал на даче, туда же в случае крайней необходимости вызывал нужных людей. Кремлевские приемы откладывал на поздний вечер, чтобы иметь возможность через два-три часа их прекратить. А врачи что? Советовали поменьше работать, побольше гулять и не волноваться. И он еще сильнее возненавидел их за эти бессмысленные советы.
Определенная надежда была на новогодние праздники, ведь именно он, Хозяин, вновь ввел их во всенародный, государственный обиход, гордился этим, сам любил и украшенную елку, и эти дни. Возможно, с ностальгией вспоминал ту двухметровую красавицу, которая ставилась в гостиной квартиры на третьем этаже кремлевского Потешного дворца для тогда еще маленьких Василия, Светланы и приемного сына Артема. Запах хвои, игрушки, свечи, тепло, покой и семейный уют… Настроение всегда выравнивалось.
И сейчас, за пять дней до Нового года, была наряжена пышная зеленая красавица на ближней даче. С шарами, игрушками, гирляндами, красной звездой на макушке. Под ее ветками принято находить подарки. И они появились. Но вот только далеко не праздничные.
В последний день года пришло сообщение о смерти очень близкого человека – Александра Эгнаташвили, друга детства, того самого улыбчивого и статного силача, генерала-кулинара, заведовавшего всем сталинским продовольственным хозяйством. «Достойная жизнь – родился в Гори и умер в Гори», – не мог сквозь скорбь не отметить Сталин. А Сандро ведь был почти на девять лет моложе… И всегда, несмотря на поредевшие и поседевшие волосы, будто светился своим могучим здоровьем… Его отец Яков был когда-то шафером на свадьбе родителей Сталина – Екатерины и Виссариона Джугашвили. А позже крестным двух не выживших детей Екатерины. Постоянно помогал их семье, оплачивал учебу Иосифа.
Спустя годы пришла очередь уже Сталину помогать братьям Эгнаташвили. Сначала просто освободить, когда командовавший в Грузии Берия арестовал их, а затем и определить одного к себе в охрану, а второго на ответственный пост в Тбилиси.
Сталин как-то, будучи в хорошем настроении, поинтересовался у Поскребышева, как растут его дочери и насколько удается уделять им время. Посетовал, что у него самого, к сожалению, далеко не всегда это получалось. И тут же вдруг шутя рассказал, что в тех случаях, когда маленькая Светлана на него злилась, она всегда говорила: «Я пойду на кухню и пожалуюсь на тебя повару». А он, в свою очередь, просил ее этого не делать: «Если ты пожалуешься на меня повару, то мне конец!» И вот пришел конец повару…