«Адам» означает «земля», «Ева» – «жизнь»: итак, Адам – порождение природы, а Ева – творение Божье. Адам был допущен в Рай лишь для того, чтобы была сотворена Ева[217].
Фон Неттесгейм проповедовал не глухим ушам. Другие влиятельные мужчины также возвышали голос в защиту женщин и их права пользоваться новыми дарами гуманистической учености и мысли. Итальянский дворянин Кастильоне, дипломат, космополит, автор библии своего века – книги «Придворный», выразил этот новый дух времени одной фразой: «Добродетели ума так же необходимы женщине, как и мужчине»[218].
В эти годы грамотность, в сравнении с прошлыми столетиями, распространялась как лесной пожар: множество женщин впервые взялись за перо – и вместе с умением читать и писать обрели способность давать определения. Неудивительно, что прежде всего они принялись сводить старые счеты. Например, в этих выдержках из ведущих писательниц Франции XVI века мы встречаем гневный протест против традиции насильственных браков и самих навязанных им силой мужей:
Старик поцеловал ее – словно слизень прополз по ее прекрасному лицу.
…Он напоминал не столько человека, сколько какое-то чудище, ибо имел огромную тяжелую голову и очень короткую толстую шею, торчащую из безобразно сгорбленных плеч… из брюха его сквозь вонючий, черный, гнилозубый рот исходило зловонное дыхание.
Едва придя домой, они запирают дверь на засов и принимаются жрать, рыгая и чавкая… отправляясь в постель, надевают огромный ночной колпак в два пальца толщиной, ночную рубаху с ржавыми пуговицами до пупа и ниже, толстые шерстяные чулки до середины бедер; кладут голову на подогретую подушку, пахнущую топленым жиром, и сон их сопровождается кашлем, пердежом и испусканием экскрементов, пачкающих постель[219].
Последняя зарисовка, при всем своем грубом натурализме, принадлежит, однако, женщине, гораздо более прославившейся лирическим даром: талантливой Луизе Лабе, поэтессе, музыканту, лингвисту, наезднице, главе «Лионской школы» писателей, где ее почитали как величайшее лирическое дарование Франции того времени. Как видим, едва получив доступ к миру письма и книг, женщины начали проявлять поразительную интеллектуальную силу и гибкость. Среди этих первых феминисток-интеллектуалок особенно выделяется Кристина Пизанская, итальянская ученая XV века, равно отличившаяся в истории, философии, составлении биографий и поэзии. Перед Кристиной преклонялись короли, она была необычайно успешна – однако сохраняла верность своему полу, стремясь восстановить для истории прошлые достижения женщин и неустанно защищая женщин прошлого и настоящего от их ненавистников, нападавших как на ее пол, так и на нее лично. Кристина была страстно убеждена в праве женщин на образование – и защищала его так убедительно, что ее аргументы повторяли и цитировали многие следующие поколения:
Если бы у нас было в обычае посылать девочек в школу и учить тем же предметам, каким учат мальчиков, они бы получали те же знания и показывали бы способность понимать те же тонкости всех искусств и наук. Быть может, они понимали бы даже лучше: ибо как тело женщины стройнее и гибче мужского, так же острее и ее понимание… Ничто не учит разумное создание так, как познание на опыте разнообразных вещей[220].
Спокойствие и ясность слога Кристины резко контрастирует с сердитым пылом ее оппонентов. Интенсивность борьбы, в которой она участвовала, указывает, что за вопросом о женском образовании стояло нечто очень важное. Это была не академическая дискуссия, а изменение линии фронта. Там, где деление на знающих и незнающих прежде соответствовало делению на правителей и подданных, теперь оно было переформулировано и связано с разделением полов. С рождением современного мира образование оказалось столбовой дорогой к свободе и к будущему. Исследование получило новый, постсредневековый смысл: теперь, с возрождением естественнонаучных знаний, из пассивного наблюдения оно превратилось в использование интеллектуальных орудий с целью проникнуть под покров «deus ex machina» и разобраться в том, «как это работает». Новые гуманисты, полные радости от открытия самих себя, проводили много счастливых часов в размышлениях над знаменитым вопросом: «Что за прекрасное создание человек?!» Однако энтузиазм угасал, стоило им увидеть женщину, приближающуюся к ним с тем же орудием в руках.
В общественной жизни женщинам по-прежнему не находилось места, так что они нашли очевидный выход в частной работе – а для пола, постоянно слышащего обвинения в глупости, логично было обратиться к образованию как средству исцеления. Но эта логика была понятна самим женщинам; едва ли она могла убедить мужской ум. Напротив, масса искренних усилий употреблялась на утверждение и поддержание девственного невежества женщин, имевшего еще и тот благотворный эффект, что оно подтверждало изначальный тезис: «От книг у женщин плавятся мозги, которых и так немного»[221].
Китайцы вместе с изобретением письма изобрели сословие мандаринов, распоряжающихся грамотностью и следящих, чтобы это мощное орудие не попало в недозволенные руки. Западные общества первых веков II тысячелетия, в виде слабого исторического отзвука этого процесса, разработали собственные техники, гарантирующие, что «новая ученость» не проникнет в крупнейший из низших классов – класс женщин. В результате и Реформация не так уж много реформировала для женщин, и Возрождение не возродило тех, кто появился на свет в «неправильных» телах. Новейший символ веры гуманизма переворачивал учение о творении: там, где прежде Бог создавал мужчину по образу своему, теперь мужчина спешил сотворить бога из самого себя. Это неизбежно требовало и некоторого переосмысления роли женщины: она должна была стать подходящей сотрудницей для такой работы. Ее задача была – не удовлетворять собственные интеллектуальные стремления, а учиться, чтобы быть идеальной спутницей и подругой. В результате желаемые «успехи» образованной женщины не предполагали каких-либо личных достижений и звучали очень скромно – так, чтобы уложиться в прокрустово ложе высшего и важнейшего предназначения женщины, брака. Чего же в результате стоило женщинам образование?
Стойкое убеждение, что у женщин нет ни места, ни функции, ни будущего за рамками брака, ответственно за силу сопротивления женскому образованию даже после «славного рассвета» Возрождения. Для образования не было места в той роли, к которой призывали женщину Бог и природа. Обучение женщин не могло принести экономическую выгоду – им ведь не светило зарабатывать на жизнь интеллектуальным трудом; напротив, оно грозило прямым экономическим ущербом, поскольку образованная женщина могла легко выкупить себя с брачного рынка. Даже если ей удавалось найти себе мужа, брак ее с самого начала был отравлен: Агриппа д’Обинье был не единственным отцом XVI века, который горячо симпатизировал желанию своих дочерей учиться вместе с братьями, однако опасался «дурных последствий» этого: «презрения к домашнему хозяйству… и к мужу, если он окажется глупее ее» и, как следствие, «семейных раздоров»[222].
Риск образования состоял в том, что оно смещало женщин с их «законного места» – и самые жестокие реакции на образованных женщин были явно направлены на то, чтобы загнать их обратно в эту черную дыру. Итальянская ученая Ногарола, еще в восемнадцать лет за острый ум и знание классиков прозванная «Божественной Изоттой», наслаждалась своими трудами всего два года, прежде чем людская жестокость напомнила ей о принадлежности к угнетенному полу: в 1438 году она и ее сестра Джиневра, также известная ученая, были ложно обвинены в распутстве и кровосмесительстве. Сломленная, Ногарола оставила свои занятия, бежала из Вероны и остаток жизни прожила в затворничестве в доме своей матери, посвятив себя изучению одних лишь священных текстов. Другие женщины, как Мира Баи, индийская поэтесса XVI века, терпели преследования за то, что нарушали законы и обычаи, выходя в публичную сферу; некоторых силой принуждали вернуться в частную жизнь, как Нинон де Ланкло (Франция, XVII век), заключенную в монастырь за то, что в ее изучении философии Эпикура проявился «недостаток уважения к религии». Английская монахиня Мэри Уорд, попытавшаяся создать учебное заведение для женщин (один из первых прототипов женского колледжа), претерпела от рук Католической Церкви еще более жестокое наказание: ее заточили в крохотную келью без окон вместе с разлагающимся телом недавно умершей сестры, и в результате сама она едва осталась жива.
До заточения Мэри много путешествовала, стремясь исполнить свое намерение; и это тоже было проблемой в эпоху, когда женщина без сопровождающего вызывала такое же непонимание, как слуга без хозяина. Если женщины пытались вынести плоды своей учености на публику, становясь преподавательницами или проповедницами, это рассматривалось как прямое нарушение запретов Писания – и наказание бывало очень жестоким:
Кембридж, декабрь 1653 года. Уильяму Пикерингу, в дальнейшем «мэру», подана жалоба на двух женщин, произносящих проповеди… Он спросил об их именах и именах их мужей. Они отвечали: у них нет мужа, кроме Иисуса Христа, и это он послал их. На это мэр, весьма рассерженный, назвал их шлюхами и отдал приказ констеблю бить их кнутом на Маркет-Кросс, пока не потечет кровь… Палач… обнажил их до пояса, привязал за руки к столбу для порки и исполнил приказ мэра… так что спины у обеих были рассечены в лоскуты[223].
Разумеется, все это были индивидуальные случаи. Но накопительный эффект отрицания за женщинами права учиться, исследовать, делиться своими знаниями, даже просто думать был очень серьезным. Закат женских монастырей совпал по времени с рос