Полагаю, они слишком истеричны, слишком склонны руководствоваться чувствами, а не холодным рассудком, и… отказываться от любых компромиссов. Не думаю, что женщины способны заниматься делами государственного управления; на них нельзя положиться[342].
Этого оратора поддержал другой видный британский аристократ, высказавшийся еще откровеннее: «Следует опасаться, что, если мы отнимем у женщины положение, занимаемое ею ныне, полученное не от искусственного образования, а от самой природы, если перенесем ее из домашней жизни в жизнь политическую… это дурно повлияет на дом и семейное счастье всех членов общества». Сам этот лорд, как видно, не был чересчур обременен ни «искусственным», ни каким-либо иным образованием, однако свой интерес понимал четко и ясно: любая попытка женщин вырваться из навязанной им «неполноценности» грозит повредить ткань общества, а значит, ей надо противостоять.
Что до «положения, полученного от самой природы», надо заметить, что поддержание женщин в униженном и бесправном состоянии требовало значительных общественных и культурных усилий. Третьим и самым открытым врагом женской эмансипации в XIX веке – после индустриальной революции и победы науки над здравым смыслом и разумом – стал закон. Нигде его вражда к женщинам не проявлялась так откровенно, как во Франции с ее «Кодексом Наполеона», прославленным как самый прогрессивный свод законов своего времени: история не уточняет, был ли связан этот энтузиазм с тем, что в этом кодексе содержалось и самое последовательно анти-женское законодательство всех времен. При Старом режиме замужние женщины обладали достаточно широкими правами, могли распоряжаться собственным имуществом и играть значительную роль в общине. Революция только расширила их права – например, облегчив развод. Но Наполеон, решив восстановить французские законы на основе римского права (точнее, корсиканского менталитета), твердой рукой вписал в них обязанность полного подчинения женщины мужчине и рабского повиновения всем его желаниям.
Не приходится сомневаться, что в этом отразилось его личное отношение. «Дело женщины – вязать», – сообщил он мадам де Сталь, прославленной отнюдь не умением обращаться со спицами. В отношении Наполеона к женщинам трудно не заметить откровенно узкого, реакционного, грубо сексистского взгляда, вместе с желанием, чтобы подобно ему, единственному авторитарному правителю государства, каждый мужчина обладал такой же полной властью в своем семействе. Проталкивая свои «реформы» через государственный совет, Наполеон заявлял: «Муж должен обладать абсолютной властью и правом сказать своей жене: “Мадам, вы не пойдете в театр, вы не будете принимать такого-то и такого-то человека, поскольку дети, которых я ращу, должны быть моими”». Соответственно и каждой женщине «необходимо дать понять, что, выходя из-под опеки своей семьи, она поступает под опеку мужа»[343].
На этот случай «Кодекс Наполеона» снабдил каждого мужа экстраординарной, беспрецедентной, поистине деспотической властью. Муж мог заставить жену поселиться в любом месте или переехать в любое место по своему выбору; ему принадлежало все, чем она владела или что зарабатывала; при разводе ему доставались дети, дом и все имущество, а она не имела никаких прав на их общую собственность; за супружескую измену жену заключали в тюрьму на срок до двух лет, а муж оставался безнаказанным. При Гражданском кодексе Наполеона, принятом в 1804 году, француженкам жилось хуже, чем в «Темные века»! И эта современная трагедия с неотвратимостью античного рока повторилась в бесчисленных иных уголках земного шара по мере того, как новая юридическая система, вместе с системой метрической, распространилась на большую часть цивилизованного мира.
Но, хоть силы патриархата перегруппировывались и наносили безжалостные удары, в недрах самих этих репрессивных структур уже росли семена их будущего поражения. Индустриальная революция неизбежно побудила женщин искать для себя новую идентичность и новые цели – а кроме того, сама того не желая, вложила им в руки средства для этого. Сам успех Индустриальной революции в создании прибыли породил новый феномен: праздную жену как знак социального успеха мужа. Производство избыточных товаров и денежной прибыли неизбежно вело к производству избыточных женщин. Кроме того, оно породило идею, в исторической перспективе совершенно новую: что женщин должны полностью обеспечивать мужчины. Так множество женщин из растущего буржуазного слоя обнаружили себя в каком-то лимбе, на положении среднем между китайской куклой и декоративной собачкой – в классической роли «маленькой женщины», узнаваемой и по сей день. Праздной жене, лишенной труда и какой-либо значительной жизненной роли, вместо этого предлагались новоизобретенные «Наука домашнего хозяйства» миссис Битон, руководство Эмили Пост по этикету и «Язык цветов».
Однако шло время, и «это странное мужское заблуждение, требующее от женщин бесполезности, – говоря словами историка Амори де Риенкура, – доказало свою решительную ошибочность»: «исторические данные показывают, что женщины не позволяли отодвигать себя в дальний угол или держать без дела и очень быстро так или иначе вновь возвращали себе место в центре событий»[344]. Навязанная пассивность дала «состоятельной даме» время и возможность размышлять о своем расслабляющем и деморализующем образе жизни, о своей всецелой экономической и социальной зависимости от мужчины. Когда же этот вопиюще неестественный и бессмысленный образ жизни, опостылевший женщинам, словно кость в горле, навязывали им под видом высшей формы бытия, о которой всякая женщина может только мечтать – конфликт между тем, что должно быть, и тем, что есть, становился неизбежным и неуправляемым.
На другом краю спектра находилась работающая женщина – та, у которой не оставалось времени и сил размышлять о своей участи. Полностью подчиненная своему господину и повелителю, она стонала под народившейся «двойной сменой»: трудилась полный рабочий день, а вечерами и ночами несла полноценную нагрузку домашних обязанностей. Однако до замужества эти женщины получали опыт, пусть и недолгий, новой жизни. Переход к капитализму создал огромный список профессий и должностей, никогда прежде не существовавших: в банковском и финансовом деле, в бизнесе и торговле, в новых технологиях – например профессии телеграфиста или машинистки. Миллионы молодых женщин – стенографисток, телефонисток, кассирш, секретарш, продавщиц в больших магазинах – пополнили новую армию «работающих девушек». Этот новый опыт неизбежно сообщал им, что «обучение музыке, французскому языку, танцам, рисованию акварелей, вышиванию, а также выработка идеальной осанки далеко не всегда помогает найти достойную работу», как замечал один обеспокоенный критик[345]. К тому же идею, что молодые женщины могут работать лишь до замужества, опрокинул опыт социальных работников, таких как британская женщина-реформатор мисс Рай, в 1861 году давшая такую оценку положения «работающих девушек»:
Каждый день мой кабинет осаждают желающие найти работу, и едва ли найдется в Соединенном Королевстве хоть одно графство или город, откуда не приходили бы мне отчаянные запросы. К сожалению, мой опыт такого рода не уникален… Могу утверждать, что одну контору такого рода посещают до ста двадцати женщин в день, причем нередко случается, что работу не находит ни одна»[346].
В таких обстоятельствах работающие женщины вынуждены были отвергнуть миф о всемогущем «добытчике» и, подобно праздным женам, задуматься о том, что за сила оторвала их жизнь и интересы от жизни и интересов мужчин. Кроме того, одинокие женщины успевали вкусить плод экономической независимости, прежде чем лишиться ее в браке. Правда, учитывая, что зарплата у женщин была в целом вдвое ниже, чем у мужчин, даже у этого плода ощущался постоянный унизительный привкус малоценности и бесполезности.
Были и другие факторы, все настойчивее подталкивавшие женщин усомниться в их оценке, данной мужчинами. Женщины, переживавшие опасные приключения на рубежах Империи, побеждавшие кровь и смерть, огонь и голод, не могли легко проглотить «новейшие открытия» ученых о женской слабости. Флоренс Найтингейл вошла в историю как «леди с лампой». Но в Крыму ее знали как «леди с молотком» – после случая, когда, получив отказ в снабжении необходимыми припасами, она сама разбила молотком тяжелую дверь склада[347]. В своей деятельности она сталкивалась со множеством препятствий, подвергалась самым разным оскорблениям, но никто не осмелился бы назвать ее жертвой «несовершенного женского организма». То же можно сказать о Гарриет Табмен по прозвищу «Генерал Табмен», знаменитой активистке «подпольной железной дороги», по которой переправляли с американского Юга в Северные штаты беглых рабов; во время Гражданской войны она руководила акцией освобождения более 750 чернокожих; в истории Соединенных Штатов эта военная кампания осталась единственной, которую спланировала и провела женщина[348].
Такие женщины – и те, что с восхищением взирали на их подвиги – не могли легко смириться с поверхностным и унизительным представлением о «женской природе», которое так пламенно отстаивали их современники-мужчины. Едва ли кто-либо из них сумел выразить свой протест лучше Соджорнер Трут, соратницы Гарриет Табмен, бывшей рабыни и аболиционистки, в ее речи на конгрессе по правам женщин в 1851 году:
Мужчины говорят: женщинам нужно помогать садиться в экипаж, переходить через канавы, им следует везде уступать лучшие места. А меня никто никогда не подсаживал в экипаж, не помогал перебираться через лужи, не уступал место – выходит, я не женщина?