противоположны, стало причиной создания чисто женских партий и группировок, призванных продвигать специфически женские интересы и требования. За несколько десятилетий, прошедших с рождения нового феминизма в 1960-е, эти группы выработали радикально новые подходы к социальным проблемам, старым, как мир, но до сих пор обходимым молчанием (зачастую именно потому, что это были проблемы женщин): таковы кризисные центры для женщин или центры помощи при изнасиловании. Важную роль в женской политической повестке начали играть вопросы экологии и миротворчества, как отмечает историк Амори де Риенкур: «Западный мужчина загадил свою родную планету, и теперь ему предстоит столкнуться с возмущенным духом Матери-Земли – порождающим, подобно многоликой богине Кали, не только стабильность цивилизации, но иногда и ярость революции»[403]. Движение «Женщины за жизнь на Земле» стало движущей силой самой длительной на сегодняшний день демонстрации в защиту мира, Женского лагеря за мир, разбитого в Гринхэм-Коммон на юге Англии. Несмотря на постоянные притеснения со стороны американских военных, размещенных на ракетной базе по соседству, на решения судов Великобритании, преследования местной полиции, на нападения недовольных мужчин и насмешки британских таблоидов, Женский лагерь оставался на месте более десяти лет, как живое воплощение гимна женского движения за мир:
Придемте же, сестры, споем обо всем, что нам дорого.
Руки даны нам, чтобы держаться друг за друга.
Сестры, мы просим о земле!
Ведь землю еще предстоит отбить у врага. Устранение большей части самых откровенных и жестоких несправедливостей в отношении женщин помогло сосредоточить внимание на тех, что остались. После эйфории от первых впечатляющих побед феминизм конца ХХ века неминуемо должен был прийти к выводу: после каждой выигранной битвы враг перегруппировывается, следуют новые притеснения – и они, как и те, что им предшествовали, остаются лишь симптомами и выражениями более фундаментального неравенства, корни которого трудно определить и еще труднее устранить. Постоянные разочарования обострили наше чувство истории, и мы начали видеть, что борьба за права женщин представляет собой какой-то порочный круг: сами обстоятельства, в которых мы сражаемся за свои права и свободы, подрывают права и свободы, с таким трудом нами полученные.
Женщины продвигаются вперед во времена общественных перемен, когда прежние силовые блоки трещат и рушатся, позволяя женщинам (и другим былым париям) проникать в структуры, из которых они прежде были исключены. Продвижение женщин в публичной или в трудовой сфере оказывается связано с трудными временами: женщины сражаются и стреляют на войне, организуют свой бизнес, претендуют на рабочие места или вступают в профсоюзы, когда голод и нехватка мужчин принуждают их выйти из дома. Стадия борьбы за эмансипацию, развернувшаяся после 1960-х годов – сестра-близнец мировой депрессии, вынудившей женщин идти на работу (так, в Великобритании доля женской рабочей силы увеличилась на 47 %); то же самое происходило во время мировой войны, когда женщины без сожалений меняли метелку для пыли на станок и клялись никогда больше не возвращаться к «домашнему рабству».
Но, разумеется, возвращались. Домашнему рабству скоро придумали более пристойное имя, и целое поколение умелых работниц и начинающих инженеров, «клепальщицы Рози» двух мировых войн, снова оказались прикованы к домашнему очагу. Да, в тяжелые времена возможность для женщин работать, водить машину, ясли и детсады для детей, все эти признаки эмансипации были необходимы, однако воспринимались как ответ на кризис, и это фатально подрывало их значение. Атмосфера неопределенности, неудовлетворенности и страха, вызванная масштабным кризисом, в умах общества связывалась с тем, что женщины теперь работают, а не ждут мужчин дома. Права женщин прочно спаивались со всеми дурными чувствами, которые вызывали общественные бедствия, и начинали восприниматься как причина этих бедствий. Это происходило не только с мужчинами. Сами женщины, не менее мужчин ощущая тяготы и неудобства смутных времен, начинали чувствовать себя их причиной – и такая цена новых свобод часто казалась им неподъемной.
Итак, глубинные причины недовольства освобождением женщин не меняются на протяжении многих столетий:
• Женщины работают, когда у мужчин работы нет («занимают места мужчин»).
• Женщины покидают стены своих домов, выходят из изоляции и развивают солидарность с другими женщинами на заводах и в других местах.
• У женщин появляются собственные деньги, а с ними и независимость.
• Участие женщин в общественной жизни требует для них и общественных прав.
• Женщины овладевают «мужскими» навыками (ездить верхом, стрелять, вести бизнес), чем отнимают у мужской компетентности ореол таинственности и ставят под вопрос подразумеваемое мужское право руководить.
• Исчезает «ангел домашнего очага»; от того, что женщины занимаются другими делами, страдает домашнее хозяйство.
Соединим эти стрессы с глубокой и по-человечески очень понятной в дни смуты ностальгией по «добрым старым временам»: «Когда наконец кончится эта проклятая война и жизнь вернется в нормальную колею, все станет как было…» – и мы поймем, почему женщинам не удавалось удержать свои завоевания. Патриархат всегда возвращался – пусть нередко и крадучись, исподтишка. «К большому нашему изумлению, мы обнаружили, что право голосовать еще не делает человека полноценным гражданином. Это было ужасное открытие», – жаловалась одна бывшая суфражистка через пятьдесят лет после победы в своей великой битве – победе, как выяснилось, призрачной[404].
И это открытие приходилось делать снова и снова. Вновь и вновь женщины понимали – часто с болью, всегда неохотно – что свобода не приходит сама собой. В XIX веке большие ожидания возлагались на право голоса, на образование, на доступ женщин в профессиональную сферу. В европейской революционной борьбе за все это боролась Клара Цеткин, в 1907 году основавшая Международный социалистический женский конгресс, прославленная по всему миру широтой своих взглядов и глубиной критического анализа.
Однако, как и очень многие до нее и после, Цеткин искренне верила, что полноценное участие женщин в труде и полное равенство перед законом автоматически приведет к их политической и социальной эмансипации. К тому же чрезвычайная острота этого конкретного конфликта, в котором подруга и коллега Цеткин Роза Люксембург была, как Ипатия, схвачена и забита до смерти своими противниками, не позволяла отвлекаться на более специфические интересы женщин. Но Цеткин и Люксембург напрасно доверили освобождение женщин Марксу, не проявлявшему в этом вопросе и вполовину такой же пламенной страсти, как в призывах к революции ради освобождения мужчин. И действительно, в стране победившего марксизма, несмотря на некоторые половинчатые меры вроде разрешения абортов и облегчения разводов, русская женщина оказалась в худшем положении, чем когда-либо. Она превратилась в экономическое орудие режима, оставшись сексуальным объектом для мужчин: ей приходилось работать весь день, а все бремя домашней работы и заботы о детях тянуть на себе «в свободное время», вечером и ночью.
Результат был неизбежен. На рубеже столетий средняя продолжительность жизни русской женщины составляла на два года меньше, чем у мужчины несмотря на то, что биологически женщина предрасположена к большему долголетию. Но к началу 1960-х женщины жили в среднем уже на восемь лет меньше своих мужчин[405]. И все же партия поддерживала такое явно несправедливое разделение труда, принимая самые архаические представления о половых ролях, какие только вспоминались новым патриархам:
Мальчика еще в школе необходимо готовить к службе в Красной Армии. Он получает специальную физическую и чисто военную подготовку к суровой солдатской жизни… А что с девочкой? Она – прежде всего будущая мать. Школа должна дать девочке углубленные знания о человеческой анатомии, физиологии, психологии, педагогике и гигиене[406].
Такая уродующая людей половая сегрегация и сейчас обнаруживается в глубинных структурах каждого общества, поскольку продолжает процветать в потаенных уголках человеческого сознания. Жизненный выбор женщины (тот, что предлагает ей общество) сводится к одному из двух зол: тяжкая жизнь работницы/жены/матери, несущей двойное бремя – или тоскливое существование бездельницы-домохозяйки, полное неудовлетворенности и ведущее к отчаянию. И, в сущности, что тут выбирать? Роль полноценной домохозяйки может выглядеть привлекательнее, поскольку предлагает женщине больше контроля над собственной жизнью, чем индустриальный труд, да и работать домохозяйке, как кажется, приходится меньше. Но это иллюзия: на самом деле ее жизнь пожирает бесконечный однообразный труд, главная характеристика которого – «сколько бы ты ни сделала, всегда остается еще больше».
А ведь за многолюдный и богатый событиями век, протекший с тех пор, как Шарлотта Перкинс Гилман отчеканила: «Жена нужна в доме не более, чем муж», объем женского домашнего труда не уменьшился – и, похоже, не намерен уменьшаться. С середины XIX века сплошным потоком идут из лабораторий и с конвейеров пылесосы, стиральные машины, холодильники, посудомоечные машины, кухонные комбайны, микроволновые печи (газовая горелка создана в Британии в 1841 году, электрическая плита в 1881 году, первый пылесос запатентован в 1908-м) – и не оказывают никакого влияния на количество часов, которые женщины уделяют готовке, уборке и заботе о детях. Время, сэкономленное на одной задаче, попросту переходит к другим: сама домашняя работа становится все более сложной и требовательной, женщинам приходится тратить все больше сил, чтобы отвечать повышенным ожиданиям, созданным дивными новыми технологиями.