Лилечка улыбнулась:
— Ты прав, для него это важно. Я так хочу, чтобы он не столкнулся в своей жизни с бедностью. Я так хочу, чтобы он был счастлив.
— Ну и отлично! Так ты рада? — заглянул он ей в лицо.
— Рада! — рассмеялась юная невеста и вновь поспешила на подиум.
Выбирали, спорили, шутили. Голова Станислава Михайловича сладко кружилась в такт с белоснежными воланами платьев.
«Сокровище! Сокровище из плоти и крови! Нежная, милая, моя невеста, а через два дня — жена, а еще через семь месяцев — мать моего сына…»
Как и предсказала менеджер, самый сложный выбор оказался между тремя нарядами. Лилечка, будучи одетой в одно из подвенечных платьев, покусывала губы, подпирала щечку рукой, зорко бегая взглядом от одного платья к другому, которые были надеты на двух манекенщицах. Девушки едва сдерживали себя в рамках внешней любезности. Зависть раскрасила их щеки в багрово-лиловые тона, свела губы в неестественной, вымученной улыбке и наполнила глаза черными молниями, которые они метали в Лилечку: «За что ей такое везение? Ну старый козел он, кто спорит, но ведь богат! Королевой заживет, а мы по-прежнему будем живыми вешалками для богатых стерв!..»
Станислав Михайлович, посмеиваясь про себя, любовался переживаниями Лилечки: ее порозовевшими щечками, ее растерянным взглядом, ее приоткрытыми губами, носиком, порывисто вдыхающим воздух.
— Я предлагаю, — громко произнес он, — купить все три платья!
Лилия вздрогнула от этих слов и повернулась к нему с изумлением в глазах. Внимательно посмотрела, улыбнулась и, понимающе кивнув, сказала:
— Шутишь!
— Нет! Тебе нравятся все три?
Она пожала плечами:
— Ну вообще-то да! Но я выберу!..
— Не стоит! — не удержался от широкой улыбки Станислав Михайлович и обратился к менеджеру: — Мы покупаем все три!
Та одобрительно кивнула:
— И правильно!
Лилечка, обхватив ладонями лицо, с очаровательным недоумением хлопала ресницами и слегка покачивалась в такт негромко звучащей музыке. Пшеничный с сожалением посмотрел на часы и вновь перевел взгляд на вальсирующую по подиуму Лилию.
— Мне пора! — вздохнул он.
Она спустилась по ступеням. Он обнял ее и шепнул:
— Танцуй! Увидимся вечером. На обед времени не осталось.
Она радостно кивнула, коснулась его щеки губами и взлетела на подиум.
Приятно навязчивая мелодия крутилась в голове Пшеничного. Он вошел в лифт и прикрыл глаза, телохранитель нажал на кнопку.
Станислава Михайловича не беспокоили страшные мысли, которые всегда на страже, чтобы омрачить радость. Он не думал, что Лилечка может попасть в аварию на своем новом автомобиле, что она может разлюбить его. Счастье Станислава Михайловича было таким полным, мощным, что лишь радужные переливы окрашивали его мысли и искристые фейерверки пролетали перед глазами. Он уже кружился в свадебном вальсе, он уже чувствовал под своей влажной ладонью прохладный шелк ее белого платья…
Пшеничный вышел на крыльцо, солнечные лучи пробивались сквозь сероватые облака и вдруг… что-то ударило его в грудь, он был не в состоянии понять, что произошло, отчего мир покосился и словно поплыл перед его глазами. Пытаясь удержаться, он зашатался. Ноги его странно заплелись, и он со всего размаху упал на спину, чуть раскинув руки.
Джип с оперативной группой, возглавляемой майором Терпуговым, перестроился в левый ряд, включил мигалку и помчался по направлению к салону «Интальо».
— Только что было совершено покушение на Новом Арбате, — кратко сообщил майор своим подчиненным.
Те лишь присвистнули. Они возвращались на Петровку с задания. Несколько часов провели на квартире, где была убита жена банкира. Не успели и десяти минут проехать, как поступила новая команда.
— Тебе везет, — невесело усмехнулся майор и, повернувшись, посмотрел на Сергея Фролова. — Впечатление за впечатлением!..
Художника Сергея Фролова он взял к себе в группу по просьбе одного высокого милицейского начальника.
Много лет назад Фролов, еще будучи студентом академии живописи, задумал создать цикл рисунков «Последнее впечатление». Он хотел уловить и передать то самое последнее, что запечатлевалось на лице и в глазах человека, умершего насильственной смертью. Человека, полного сил и стремлений, думающего, может, о самом наипустейшем и даже отдаленно не предчувствовавшего, что вот этот миг, позолоченный солнцем, или обдуваемый ветром, или заштрихованный дождем, — его последний миг на земле.
Сергей хотел сделать цикл зарисовок угольным карандашом. Сначала работал с большим желанием, чувствовал, что получалось… А потом не то что охладел, а завертелся в жизненном вихре… И долго вертелся. Но на одном из витков его выбросило. Он огляделся, ошалел от пустоты, испугался и спрятался в работу.
Приехал на дачу. Большой обветшалый дом встретил его грустным скрипом. Каждая ступенька точно жаловалась, как скучает она по веселому топанью ног, которое некогда не смолкало до глубокой ночи. Поднялся на второй этаж. На стенах висели запылившиеся картины. На мольберте стоял неоконченный портрет девушки.
Сколько жадных замыслов было высказано и передумано здесь… Сергей пару раз вздохнул, зацепился ногой за бутылку, и она покатилась по полу. Он поморщился, что-то пробурчал под нос, вынул из шкафа папку, сдул с нее пыль, развязал тесемки, сел на широкий подлокотник дивана и принялся рассматривать эскизы «Впечатлений». Пересматривал долго и придирчиво. Остался доволен. Думал, что ужаснется, но нет, действительно неплохо. Можно даже, доработав, представить цикл на выставку. Он разложил листы на длинном столе и скрестил на груди руки. Внутреннее чутье подсказывало: «Не хватает… чего-то… Нужны новые впечатления, и тогда цикл будет завершен».
За помощью Фролов обратился к другу своего отца, занимавшему высокий милицейский пост. Тот с искренним недоумением посмотрел на него:
— Ты же, если не ошибаюсь, уже что-то такое рисовал… Лет десять назад. И что, до сих пор не закончил? Я даже несколько раз брал тебя с собой…
Сергей понуро молчал.
— Да… — Милицейский начальник потер подбородок. — Ну что? Одно слово — художник! — объяснил он самому себе. — Ладно! Дам распоряжение. Прикомандируют тебя к какой-нибудь опергруппе. Убийств много, думаю, в неделю соберешь материал. — Напоследок не удержался: — Ты, вижу, за ум взялся! Давно пора!
Сергей уже третий день выезжал на места преступлений, чашку кофе некогда было выпить. Устал, зарос, но взгляд, как ни странно, ожил. Он жадно ловил и меткими, быстрыми штрихами наносил на лист то последнее, с чем уходил человек.
Джип, мигая и оглушительно воя, въехал на тротуар и остановился около жадной до всего толпы, которую едва сдерживали телохранитель и шофер потерпевшего, а также подоспевший к ним на помощь охранник салона. Милиционеры проложили дорогу майору Терпугову и оттеснили толпу. Сергей с папкой и карандашом остановился в разрешенном ему пределе. Его поразила поза пострадавшего. Складывалось такое впечатление, что он, положив ногу на ногу, прилег отдохнуть на широком крыльце под навесом.
Вдруг раздался крик, и из двери вылетело что-то ослепительно белое, развевающееся на ветру. Все обомлели. Это белое кометой пролетело между милиционерами и бросилось к пострадавшему. Упало на колени и запричитало быстро-быстро:
— Стасик, Стасик, что с тобой? Что?..
Только тут разглядели, что это невеста. Майор подошел к ней. Сергей, воспользовавшись неожиданной паузой, присел на корточки и стал пристально вглядываться в лицо лежавшего мужчины. Он не двигался, не стонал. Но глаз, левый, был наполнен слезой, она чуть заметно дрожала и вдруг выкатилась, теплая, живая слеза… из помертвевшего глаза.
— Он жив! — воскликнула девушка.
Майор взял ее за локти, приподнял и увел от потерпевшего.
Завыла сирена «скорой помощи». Прибывшие врачи констатировали смерть от огнестрельного ранения в грудь.
Фролов продолжал делать свои наброски, быстрым, острым взглядом схватывая самое важное. Карандаш бегал по бумаге, а лихорадочные мысли будоражили воображение. Будущая картина возникала перед его внутренним взором: серый день, пронзаемый лучами солнца; прозрачный полукруглый навес, точно сложенный из крыльев гигантских стрекоз, под ним — распростертое тело убитого и рядом упавшая на колени невеста…
«С освещением придется основательно поработать», — думал Сергей, перенося на лист сочувственно любопытные и безразличные лица окружающих, фигуры милиционеров, сдерживающих толпу, экспертов, работающих у тела убитого, майора, разговаривающего с телохранителем, не сохранившим тела…
Фролов ловил, фиксировал и кончиком карандаша останавливал мгновения.
— А недурно умереть с таким последним впечатлением: прекрасная юная особа в подвенечном платье, с любовью и скорбью во взгляде склоненная над тобой… — закрывая папку, пробормотал он.
ГЛАВА 6
Прошло пять лет…
Астрова вошла в здание издательства и стала подниматься по широкой лестнице на второй этаж. Со стены площадки, от которой далее лестница расходилась в разные стороны, смотрел на нее с портрета основатель издательства «Стас» Станислав Михайлович Пшеничный. Если встретишься случайно взглядом с его каре-желтыми, слегка выпуклыми глазами, то они не отпустят тебя, пока не проследят, куда идешь, пока не заглянут в душу и не вызовут воспоминания, в которых он предстанет живым.
Вера невольно вздохнула, замедлила шаг. «Да… — проскользнула мысль, — сколько за пять лет изменилось! Мне покойный Станислав Михайлович представлялся акулой, готовой проглотить кого угодно и что угодно, лишь бы получить прибыль. А на самом деле он был великодушным человеком. Пенял, посмеивался, советовал, но к стенке не припирал: «Или ты делаешь так, как мне надо, или мы расстаемся». Торопил с написанием, не без этого… Тогда я злилась, жаловалась на непонимание. — Она не удержалась от саркастической усмешки. — Зато теперь — полное понимание и максимальная выгода издательству и мне. Только я себя спрашиваю: «Неужели те книги с нарочито яркими обложками, на которых изображены красави