— Но и ему надо есть! Между прочим, даже такие величайшие художники, как Врубель, Билибин, Бенуа, работали над этикетками. И, кстати, уровень печати был тогда настолько высок, а краски так добротны, что многие этикетки великолепно сохранились до нашего времени. Вообще-то, чтобы сделать хорошую этикетку, к водке нужно относиться уважительно. — В глазах Сергея мелькнул огонек, и он выпил рюмку. — Но помимо этикеток я делаю еще рекламные плакаты, календари… — уже даже с охотой продолжил объяснять он, но осекся, опустил голову и длинными, слегка подрагивающими пальцами отодвинул от себя рюмку. Помолчал.
— Ну да! — вздохнул с досадой. — В тебе всегда было что-то от древней женщины, той, что умела колдовать… Не утаишь ничего!
— И не надо! — она положила ладонь на его руку. — Ты, Сережа, художник от Бога, а у тебя, вон, пальцы начинают дрожать!
Фролов резко выдернул руку и спрятал под стол.
— Странно! Не похоже на меня. Почему я не проехала мимо?.. Я ведь, Сережа, никогда и никого не прощаю! Я и тебя не простила. Просто забыла все, кроме твоих картин. Знаешь, портрет той синеглазой колдуньи теперь висит у меня в кабинете. И ни одного человека просто так не отпускает. Производит магическое впечатление!
— Так прекрасная колдунья у тебя! — с радостью воскликнул Фролов. — А я, как-то сидя на даче, решил, что улетела она в трубу!.. Я ее часто вспоминаю, — с печальной нежностью улыбнулся он.
— А меня? — одними губами спросила Валентина…
Ветер яростно разбрасывал желто-тусклую листву. Тина и Сергей, прижавшись друг к другу, быстро шагали по улице. Вот и подъезд. Сразу стало тепло.
— Уф! — Сергей развязал шарф и потянулся к холодным губам Валентины.
Она ответила поцелуем, и они вошли в лифт.
— Что будем делать, когда мои родители приедут?
— Когда еще они приедут! — с чисто мужской беспечностью бросил Сергей.
— Через полгода.
— Поженимся!
Валентина знала ответ, но хотела услышать его еще раз, не для себя, а чтобы Сергей свыкся с этой мыслью окончательно и бесповоротно.
— А как мы будем жить?.. — игриво поглядывая на него, продолжала она.
— Я буду писать картины, обреченные на успех. А ты заниматься своей химией. Изобретешь для меня какие-нибудь суперзамечательные краски. Вот закончу твой портрет, выставлю его, увидишь, какой будет успех. Да Винчи свою Мону Лизу всю жизнь, можно сказать, писал, а я начну с моей моны… Тины.
Валентина замешкалась, отыскивая ключи в сумке.
— А не страшно? — спросила, войдя в квартиру.
— Чего? — скидывая куртку, удивился Сергей.
— Начинать с такой высокой ступени. Куда же потом идти?..
Фролов расхохотался:
— Совершенству предела нет! Не волнуйся.
Они вошли в комнату и остановились перед портретом, стоящим на мольберте.
Молодая женщина в платье эпохи Екатерины II держала в поднятой руке колбу, другую слегка отвела в сторону, не без кокетства изогнув пальчики. Ее светлые, отливающие золотом волосы были небрежно собраны за спиной, на обнаженной груди в обрамлении белоснежных кружев чернела мушка, на губах играла лукавая улыбка; синие глаза, опушенные густыми ресницами, смотрели с такой страстью, точно звали войти к ней в комнату. Удивительную комнату… алхимика. За ее спиной был виден шкаф, уставленный банками, колбами, ретортами. Перед ней на столе лежало несколько толстых фолиантов. Один был раскрыт, и можно было прочесть строчку, написанную по-латыни: «ARS LONGA, VITA BREVIS» («Путь искусства долог, а жизнь коротка»). Прекрасная колдунья будто говорила: «Войди ко мне, художник, и я подарю тебе эликсир долголетия!..»
Сергей погрузился в созерцание. Он смотрел, и кончики пальцев его подрагивали, желая взять кисть и нанести на полотно всего несколько штрихов, чтобы грудь колдуньи приподнялась и послышался легкий вздох…
Валентина стояла перед своим двойником со странным чувством. Фотография — это ты какая есть. А вот портрет — это твое «я», заключенное в зеркальный многогранник, и десятки лиц, отраженные в нем, тебе даже не знакомы. Одни — прекрасны, другие — чудовищны.
«Неужели это я? Но как он рассмотрел, увидел, а может, придумал?! Глаза такие синие, лучезарные, но отчего я вижу в них что-то недоброе, заносчивое, насмешливое, жестокое?..»
Валентина, как обычно, так и не выяснив для себя, она это на портрете или греза художника о ней, передернула плечами и ушла на кухню.
Сергей, скрестив руки на груди, мысленно уже перенесся к колдунье. Его лицо порозовело от пылавшего в ее комнате камина, он опьянел от вина, предложенного ему лукаво-лучезарной красавицей, он уже прикоснулся губами к ее атласной шее, он уже слышал ее голос, но еще не разбирал слов…
— Сереженька, цветочек, иди ужинать!
Фролов вздрогнул, лицо исказила гримаса непритворной боли. Он очнулся. Посмотрел вокруг. Комната… как комната: стенка, чешская, два кресла, диван, журнальный столик, ковер, тоже чешский, хрустальные безделушки, люстра… Отец Валентины три года работал в Чехословакии. Комната!.. Серые глаза Фролова заметались между четырех стен. «Убожество! Убожество мыслей и чувств! Света!.. Воздуха!.. Пространства!.. Моя колдунья смеется надо мной! Я погрязаю в болоте бытия».
— Тина! — бросился он на кухню. — Тина, ведь это ужасно!
— Что? — встретил его светлый невозмутимый взгляд.
Он без сил упал на узкий диванчик.
— Ну вот это все!
— Да что все?
Сергей не стал отвечать. «Не поймет. Вернее, не захочет понять». Поэтому махнул рукой и сказал:
— Ты вспомни, какая у нас была компания!
— О! — кивнула она с задорной улыбкой.
Они и познакомились только потому, что Валентину совершенно случайно завела к одному студенту художественной академии ее приятельница.
— В общем, посмотришь, удивительные ребята!.. Одно слово, художники, артисты, поэты… Богема!
— И как же мы там с тобой, химик и математик? — высказала сомнение всегда трезво смотрящая на жизнь Валентина.
— А очень просто!
В большой, освещенной разноцветными огнями комнате негромко звучала музыка. Все смеялись чьей-то брошенной шутке. Только что вошедшая в светлом платье Валентина сразу обратила на себя внимание Сергея.
— Ни в коем случае нельзя связывать себя узами брака! — видимо продолжая давно начатый разговор, запальчиво говорила одна девушка. — Супружество морально убивает, поедает энергию. Какой толк будет от того, чему мы научились в академии, если высокий дух, испуганный меркантильным бытом, криками детей, мелкими неурядицами, исчезнет. Мы умрем как художники!
— Верно! Верно! — подхватили многие.
Совпадение! Но Сергей и Валентина одновременно вспомнили один и тот же эпизод. Поэтому Валентина не удивилась, когда Сергей вдруг сказал:
— Как все быстро закончилось. За год до окончания академии наша компания изрядно поредела. И первыми начали девчонки. Замуж! Замуж! Точно с ума посходили. Нет, — потряс он пальцем перед невидимым врагом, — я еще и еще раз убеждаюсь, что бич людей — это быт. Когда житейские мелочи становятся проблемами, это значит — молодость прошла. Время несет нас к тридцати, а там всего один шаг до того, когда о человеке говорят: он в возрасте!..
Валентина всплеснула руками:
— Сережа, тебе только двадцать два!
— Вот я и не хочу, чтобы мои, слышишь, мои восемь лет, что остались до тридцати, съел этот быт.
— Не понимаю!
— Ну как же?! Мы поженимся. Где будем жить?
— Если получится, то здесь. По-моему, для начала неплохо: двухкомнатная квартира… полная чаша!.. — с вынужденной иронией уточнила Валентина. — Во всяком случае, родители мне обещали. У них уже очередь на кооператив подходит. Закончится их контракт в Венгрии, они в новую квартиру въедут.
— Вот! Вот! Полная чаша! А работать, где?.. О!.. — схватился Сергей за голову и вылетел из кухни.
Валентина пошла следом за ним.
— А ты что хочешь? Ну давай все продадим и будем спать на полу!
— Не понимаешь! Не понимаешь! — вскричал Сергей. — Быт должен существовать для человека. Он должен быть второстепенным, а у нас очереди за стенками, коврами, продуктами, вещами… Все это мерзко! Даже кисти я должен, унижаясь, просить кого-то, кого выпускают, привезти из-за границы. Мне тесно, душно!..
Валентина побледнела и поджала губы, чтобы скрыть их дрожь.
— Ты не хочешь, чтобы мы поженились?
Фролов замер изваянием: «А она все о том же!..»
— Хочу, — ответил тускло. — Мне без тебя будет еще хуже.
Валентина уже стала привыкать к его припадкам тоски и жажды воздуха. «У каждого свои недостатки!»
А в общем, они жили, упиваясь мечтами о будущих успехах Сергея. Валентина была лишь составляющей частью этих успехов, так как у нее не могло быть яркой цели. Она химик. Будет работать, и все. О чем ей мечтать? Сделать какое-нибудь открытие?.. Вторая Мария Кюри вряд ли из нее получится. Но Валентину вполне устраивало такое положение вещей.
Дипломная работа Фролова была отмечена высоко. О нем заговорили как о художнике с большим будущим.
На старой даче родителей Сергей устроил себе мастерскую. Солнце золотило деревянные стены, синие цветы в вазе напоминали глаза Тины, когда ее не было рядом. Почти полтора года он готовился к выставке в Манеже. Работал упоенно. Верил в успех, потому что иначе и быть не могло. «Колдунью», тайно загадав на нее, выставил как бы несерьезно, мол, художник забавляется. А серьезными были две картины.
Первая — «Ночь, заглядывающая в окно». Небо с рассыпанными по нему сверкающими блестками, и две самые яркие, точно два глаза, звезды заглядывают в высокое окно, освещенное луной-светильником. Вздрогнувшие от дуновения ветра белые шторы, тень оконного переплета на сине-черном поблескивающем полу… Магическое, завораживающее пространство картины словно переходило в выставочный зал, и встретившийся со звездными глазами ночи зритель замирал, не в силах отвести взгляд.
Вторая — «Световой узор». Сквозь гардины проникают солнечные лучи и покрывают тело спящей девушки ажурным световым узором. Девушка вот-вот проснется, ее губы уже шевельнулись, чтобы сладко, причмокнув, поцеловать ласковый сон и проститься с ним. Ее ресницы, кажется, сейчас вздрогнут, и она приподнимется на локте… Но до этого еще осталось мгновение. Художник остановил его.