ого, кто как-то мог быть причастен к убийству. Но скажу тебе честно, мне до омерзения противно, что ты, — он сделал ударение на «ты», — подозреваешь меня. — Он бросил на стол несколько сотен, поднялся и, не глядя на Терпугова, выпалил скороговоркой: — Ну, бывай! Понадоблюсь, знаешь, где меня найти. — И ушел.
Терпугов неласково поглядел ему вслед: «Ну если окажется, что это ты!..» — подумал и, мысленно послав Фролова далеко, но в пределах Москвы, заказал еще водки.
«Нет, вот если бы я сейчас высказал версию, что Милавину убил ее любовник, или ее менеджер, или черт знает кто, он бы тут же ухватился и взахлеб принялся бы поддакивать мне, — не мог успокоиться подполковник. — Сыпал бы проклятиями в адрес убийцы, требовал бы найти его хоть под землей. А тут… Я лишь высказал предположение, кстати, не лишенное основания, как они обиделись и ушли! Вот, всех можно подозревать, только не его. Святой прямо!.. Нет, но людская психология до смешного примитивна. Все могут быть виновны, только не я».
В скверном расположении духа, метавшегося в нем точно бес, подполковник отправился домой. В противоположную сторону от него, не замечая ни снега, ни противного ветерка, шагал Фролов.
«Ну скажи после этого, что она не ведьма! — кричало его возмущенное «я». — Жил, работал, никого не трогал, писал себе потихоньку, может быть, даже и выставку сделал бы… потом. А она появилась — точно из преисподни. Прилипла, как жевательная резинка. Ну разошлись наши дороги, разошлись давно и навсегда. Но не могла она отстать от меня, не причинив неприятность. Отомстила! Меня подозревают в ее убийстве. А как, оказывается, это неприятно, даже мерзко. Тина, Тина!.. Что за странная сила связала нас с тобой?.. Зачем ты опять возникла на моем пути? Зачем? Чтобы погубить? Конечно, Терпугову кажется все ясным. Вот подумает еще немного и установит, каким образом я оказался в «Елисаветинском» после закрытия. Да хотя бы придет ему в голову та же мысль, что и мне, будто убийца прятался под юбкой одной из маркиз. А потом проще простого. Вошел. Тина удивилась. Но я успокоил, мол, сюрприз захотел сделать в последний день карнавала. Она спокойно сидит в кресле, я расхаживаю по кабинету, набрасываю ей на шею шарф, — подарок свой, потом достаю марлю, пропитанную хлороформом, и накладываю ей на лицо!.. Картина ясна до малейших нюансов. Разозлили меня мои неудачи. Решил убить Тину, похитить ее новые духи и тетрадь с записями. До времени спрятать, а потом выгодно сбыть заинтересованным людям…»
Сергей не заметил, как дошел до дома. Душу точно перевернули вверх дном. Полусонный покой, в котором он существовал и которым дорожил, был нарушен. Он с тоской посмотрел на диван, на который бы лег и стал бы неспешно перелистывать томик Чехова, перечитывая строки о необходимости жить и терпеливо сносить испытания, какие пошлет судьба. И соглашаться. Не желая видеть и понимать ничего другого, кроме этих строк, полагая, что судьба уже достаточно ниспослала ему испытаний, и он их выдержал: сумел подавить раздражение, сумел внутренне смириться со своим, он отдавал себе в этом отчет, жалким существованием. Он не роптал, не мечтал, а просто жил. Разве это плохо? Но никак не ожидал, что еще может предстоять испытание тюрьмой, в которую его упечет знакомый ему подполковник.
Странно, Фролов не считал себя человеком робкого десятка, но это когда речь шла о взаимоотношениях с людьми, а когда вмешивалось что-то потустороннее, он ощущал полное бессилие. Сейчас же он не сомневался, что Судьба решила его доконать. Правда, может, она таким образом хотела помочь ему вылезти из болота, встряхнуть, поставив на карту его свободу. Но ему было только жаль утерянного, покрытого теплой пылью покоя…
Он упал на диван лицом вниз и думал, что вот дороже этого дивана ничего для него нет. Поймал себя на мысли, что целый день, работая в офисе, он время от времени представляет, как вернется домой, ляжет на диван и будет отдыхать…
— Нет! Нет! И нет! — вскочил Фролов с дивана и пнул его ногой. — Нет мне покоя! А, черт, черт! А вот пусть Терпугов докажет, чего не было! А мне плевать! Плевать! Завтра же уеду на дачу и буду писать. Завершу цикл и выставлю и Терпугова приглашу! — Сергей влетел на кухню, схватил сумку, открыл холодильник и принялся без разбора бросать в нее продукты. — Прямо с утра. Первой электричкой. Позвоню на работу и возьму отгулы. Я и так за всех семейных отдуваюсь, работая по выходным и праздникам. И — на природу, на дачу!
ГЛАВА 17
В черном свитере с высоким мягким воротником и черных брюках с широким кожаным поясом на бедрах Милена стреляла по мишеням. На голове у нее были наушники, рядом оптический прибор, в который она смотрела после выстрела и либо удовлетворенно кончиком языка проводила по верхней губе, либо, что случалось редко, отпускала словечко в свой адрес.
— С такими способностями, — заметил стоявший рядом с ней владелец тира, — вам бы, Милена, в сборной команде выступать. Потрясающая меткость, хладнокровие и уверенность в том, что посланная пуля настигнет цель.
— Давайте бегущую мишень! — сказала она.
Мишени забегали, точно загнанные люди.
— Всех перестреляла! — рассмеялся владелец.
Милена сняла наушники.
— Молодец! А что Олег, почему не приехал? — продолжал тот.
Милена нахмурилась, глянула на часы.
— Да дело у него сегодня одно. Но уже пора бы и приехать. Мы договаривались, что я его здесь дождусь.
— Тоже хорошо стреляет, но до вас не дотягивает. Нервозный очень. А оружие, оно хладнокровных уважает.
— Фух! — мотая головой так, что волосы разлетелись веером, с наслаждением выдохнула Пшеничная. — Всех гадов уложила. Теперь можно жить!
Она прошла в бар, села за столик и заказала стакан ананасового сока. Заиграл сотовый. Милена откинула крышку.
— Олег! Наконец-то! Куда ты пропал?! — выпалила она и замолчала, сраженная тем, что ей говорил брат.
Она поняла все, но поверить в это было трудно, потому что не хотелось верить. И Милена переспросила, не рассчитывая на другой ответ, но, видимо, чисто интуитивно, на уровне самозащиты, она хотела продлить то время, когда этого нового положения вещей еще не было.
Олег вновь вкратце повторил то, что только что сказал.
— Невероятно, — пробормотала Милена. Возникла пауза. Она ее прервала: — Надо немедленно встретиться и все обсудить. Приезжай в офис!
Закончив разговор, Пшеничная бросила телефон на стол. Задумавшись, потянула из пачки сигарету. Вытянула сразу три. В сердцах отбросила пачку. Владелец тира помог ей справиться с пачкой сигарет и поднес зажигалку. Милена мотнула головой в знак благодарности, сильно затянулась и выдохнула вместе с дымом:
— Невероятно!..
Владелец тира склонился к ней и спросил:
— Что-то случилось не очень приятное?
Милена усмехнулась, откинулась на спинку стула:
— Что-то постоянно случается, а уж будет оно приятное или нет, зависит только от нас.
Пшеничная встала и направилась к машине, не замечая никого и ничего. Шла оболочка красивой женщины, с полуулыбкой, с распущенными по плечам волосами, покачивая бедрами, а сущность уже считала, выстраивала схемы, проигрывала ходы.
Две машины с разных сторон Москвы мчались к офису издательства «Стас». В одной — уверенная в себе Милена, в другой — взвинченный, растерянный от невероятного поворота судьбы, переполненный сумбурными эмоциями Олег. Он ловил себя на том, что постоянно забывает, где находится. Глянет в окно и вздрогнет. «Где я? А! В машине!..» И опять… опять повторяется то, что только что было.
Вечером Олегу позвонил адвокат Милавиной и пригласил его прийти в свою контору на следующий день к одиннадцати часам утра на оглашение завещания. Олег сказал, что будет обязательно. Положил трубку и задумался.
— Да нет! Не может быть! — громко вслух возразил сам себе. — Цена всех обещаний известна. Ну, мелочевка какая-нибудь… приятная. — На этом он оборвал свои размышления и позвонил Милене, предупредив, что немного опоздает на их обычные еженедельные стрельбы в тире.
Утром он подъехал к солидному особняку. Его встретили и проводили на второй этаж. В холле перед кабинетом уже сидели двое — мужчина и женщина. Пшеничный догадался, что это родители Валентины. Ему стало неловко, надо было бы выразить соболезнование, но они не были знакомы. Почти следом за ним вошел высокий мужчина средних лет. Он поздоровался с родителями Валентины и подошел к Олегу.
— Господин Пшеничный, если не ошибаюсь?
— Да! — ответил с высокомерной ноткой в голосе Олег.
— Очень приятно. Разрешите представиться, подполковник милиции Терпугов Борис Григорьевич.
По лицу Олега пробежала тень досады: «Ну да, в этом деле не обойтись без милиции. Вот же!..»
— Взаимно, — ответил Пшеничный.
Секретарь адвоката пригласил всех пройти в кабинет.
Адвокат с каждым поздоровался за руку и предложил занять места за длинным столом, несомненно рассчитанным на большее количество родственников и близких.
— Согласно воле госпожи Милавиной, — безотлагательно начал он, — я пригласил на оглашение ее завещания только трех человек. А именно, родителей: Ильина Петра Михайловича и Ильину Светлану Борисовну, а также господина Пшеничного Олега Станиславовича. Опять же согласно воле госпожи Милавиной, завещание должно быть вскрыто на третий день после ее кончины. Однако в связи с предположением о насильственной смерти госпожи Милавиной на чтении завещания присутствует подполковник милиции господин Терпугов Борис Григорьевич.
Олег опустил голову, до боли ясно вспомнив Тину и осознав, что никогда уже ее ноги не обовьются вокруг его бедер, что никогда уже он не услышит ее жадного: «Еще!»
«Наверное, она завещает мне свой портрет, что висел в ее кабинете», — подумал Олег и тут услышал:
— …все движимое и недвижимое имущество я завещаю господину Пшеничному Олегу Станиславовичу.
Далее он точно потерял слух. Удивленно моргал глазами и смотрел то на не менее его удивленных родителей, то на адвоката, совершенно спокойно продолжавшего чтение завещания, то на подполковника Терпугова.