— Ну это только предположение!
— Не спорю, но запомнил хорошо, как эта соседка все сетовала, мол, столько часов, пока их все установишь на новое время… А что, подумалось мне, если она эти ручные часы и не перевела? Ведь первым делом стрелки на настенных часах переводят.
— Не согласен. Я — на ручных.
— Это ты. Человек работающий. А она — пенсионерка. Наручные часы по привычке надевает.
— И на этом придуманном тобою доводе ты подозреваешь Астрову в убийстве?
— Довод не придуманный, а допустимый!
— Ладно, — подавляя внутреннее возмущение, для видимости согласился Фролов и тут же выдвинул контраргумент: — Но для того, чтобы во время спектакля выстрелить и попасть именно в Пшеничную, нужно быть снайпером, а Астрова, между прочим, страдает близорукостью.
— Сейчас как раз мой человек занимается частными тирами. Вполне вероятно, что Астрова под вымышленным именем ходила стрелять в какой-нибудь тир. Как, например, сама Милена Пшеничная и ее брат.
— Брат, — подхватил Фролов. — А что ж, брат вне подозрений?
— Нет, и он под подозрением. Он, как известно, меткий стрелок. Но у него алиби. Его не было в театре.
— А где же он был?
— В клубе, на деловой встрече.
— Но ведь можно было улучить момент, выйти…
— Можно, — согласился Терпугов. — Понимаешь, все можно.
— Вообще, странная история. Вспомни! Пшеничного-старшего убили. Милену — тоже. А если предположить, что это Милена убила отца, а брат — сестру? Как?
— Думаешь, отвечу: похоже на роман? Отнюдь! И это допустимо. Пшеничный-старший тогда собирался жениться, вот Милена и спохватилась. Ведь по завещанию в основном все доставалось ей. А по черновику завещания, которым безуспешно потрясала «овдовевшая» невеста, все доставалось той. Так что, Сережа, все допустимо.
— Так отчего ты придрался именно к Астровой?
— Да не придирался я к ней. Просто решил отработать версию, а потом либо отбросить, как неверную, либо арестовать Астрову по подозрению в умышленном убийстве своего издателя Параллельно отрабатываю версию по Олегу Пшеничному. Тот вообще проходит фигурантом по двум убийствам.
Сергей заказал на посошок по рюмке коньяку.
«Если бы я сейчас сказал Борису то, что мне стало известно о Вере… Он бы, возможно, ее арестовал», — подумал Фролов, пожимая на прощание руку Терпугову.
Расстались в метро. Сергей сел на скамейку. Он не мог идти, так как мысли постоянно его останавливали.
«Вера — убийца! Невероятно! Не может быть!» — говорил он себе, а воображение уже рисовало картину: танцующие на сцене артисты в камуфляже и среди них она. Появляется, прицеливается, как они, и стреляет, как они. Только у них винтовки и автоматы — театральный реквизит, а у нее самое настоящее оружие. Выстрелила и упорхнула. Фролова бросило в жар. «Выяснить! Немедленно все выяснить! — Он поднялся, чтобы сесть в поезд, но вновь против воли остановился. — Ведь сам же всегда негодовал упорству кинематографических персонажей, которые, заподозрив кого-то в убийстве, идут объясняться с преступником тет-а-тет. И он, убийца конечно же расправляется с ними, точно так же, как и с предыдущей жертвой. И вот я в такой же роли полного идиота! — здесь Сергей на минуту очнулся и вошел в вагон. — Ну как я ей скажу, что подозреваю ее в убийстве Милавиной и Пшеничной? А как жить, если это подозрение не будет уничтожено?.. Я не знаю, еще не разобрал, люблю ли я Веру или нет, но она мне нужна. А тут еще этот Олег!.. Нет, надо выяснить все! — решил он и чуть не расхохотался вслух: — Выяснить все! Да разве это возможно?!»
ГЛАВА 24
Фролов позвонил Вере и сказал, что обедал с Терпуговым и кое-что разузнал. В ответе он не сомневался.
— Приезжай! — в повелительном наклонении произнесла она.
Вера была в странно-приподнятом состоянии, похожем на легкое опьянение. Глаза лихорадочно блестели, речь сопровождалась энергичной жестикуляцией. Она то говорила по телефону, то подходила к зеркалу, пристально смотрела на себя и находила, что еще очень привлекательна. Волосы ее после смерти Милавиной и Пшеничной приобрели сверкающий золотистый оттенок, словно в последнее мгновение она успела похитить его у них.
Телевизор работал с утра. Она уже прослушала сообщение о трагическом происшествии на съемках фильма под Москвой: двое молодых мужчин были сбиты конной группой каскадеров. Она слушала это сообщение в течение всего дня — это бодрило ее, давало новые ощущения. Причем такие, о которых она раньше не подозревала, а если бы подозревала, пришла бы в ужас. На самом же деле все оказалось совсем не ужасно, а захватывающе.
Фролов сразу обратил внимание на ее лихорадочно приподнятое настроение. По дороге он на тысячу ладов строил и перестраивал свой разговор с ней и предпочел натиск — прямо с порога бросить ей в лицо свои подозрения. Она помертвеет от страха, сделает несколько шагов назад, потом бессильно опустится на диван и будет молить его о снисхождении, пытаясь объяснить, что ее толкнуло на преступление. Но в самый захватывающий момент своего мысленного натиска Фролова вдруг охладило тревожно забившееся в груди сердце, а внутреннее «я» предупредило: «Будь осторожен! Она же убийца!»
Эта мысль впервые с того момента, как он узнал о найме киллера и о подозрениях подполковника, столь отчетливо возникла в его голове, что отмахнуться от нее он не смог.
Когда Сергей вошел, Вера поцеловала его в щеку и вопросительно заглянула в глаза:
— Ну что, сказал Терпугову насчет конкурентов?
— Сказал, — точно нехотя ответил Фролов и прошел в гостиную.
— И что? — идя следом, продолжала спрашивать она.
— Ничего особенного. Но ты права, ты тоже фигурантка в этом деле.
Вера только хлопнула себя руками по бедрам.
— Ха! Да у него все фигуранты! И ты, и я, и Пшеничный.
— Где ты была? Почему не отвечал телефон? Я волновался!
— А ты разве не получил мое сообщение? — удивилась Вера.
— Нет!
— Странно. Дело в том, что я должна была встретиться с одним режиссером. Он хочет экранизировать некоторые из моих романов.
— С режиссером? — переспросил Сергей.
— Да. И он пригласил меня поехать на съемки фильма, над которым сейчас работает.
— На съемки?
— Что ты все время переспрашиваешь?
— Это не на те съемки, где погибли двое мужчин?
— Ты слышал? Ужас! Но я ничего не видела. Это случилось далеко. Я туда даже не подходила.
Фролов закрыл глаза ладонью и тихо проговорил:
— Вера, ведь это ты их убила.
«Идиот, что я несу?!» — пронеслось в голове параллельно сказанному.
Сергей отнял от глаз ладонь. Вера, не мигая, смотрела на него.
— В тот вечер, когда ты уходила от меня, ты задержалась, вернее, тебя задержали в подъезде двое мужчин, — понимая, что уже нет хода назад, начал он. — Я спустился и пошел следом за ними. У меня был автомат. Я заставил их сказать, почему они преследуют тебя. Ты должна им деньги.
Ресницы Веры дрогнули от изумления.
— Что ты говоришь? Какие двое мужчин? Какие деньги? За что?
— За убийство Милавиной.
Она попыталась рассмеяться.
— Ты понимаешь, о чем говоришь?
— Отлично понимаю. Настолько, что уже рассказал об этом Терпугову.
Вот тут Вера вскрикнула, взвизгнула, точно ее ошпарили, и заметалась по комнате.
— Ты с ума сошел! Я и так у него под подозрением, а тут еще это! Да не заказывала я ее! Я что, ненормальная? — выкрикнула она. — Связываться с киллером! Да это же ужас! Потом сам не будешь рад.
— Что ж, неужели они мне соврали?
— Конечно! А ты Терпугову!.. У, предатель! Что? Что мне теперь делать?
— Сказать правду!
— Правду! — передразнила его Вера.
Ее возмущение искало выход и не находило. Она не знала, что делать. Схватила вазу и со всей силой швырнула ее об пол.
— Не заказывала я Милавину! Только… попросила припугнуть ее.
— Как это — припугнуть и зачем? — несколько успокоенный, спросил Фролов и сел в кресло.
Вера подошла к бару и налила себе рюмку коньяку.
— Почему я должна перед тобой отчитываться? Почему?
— Потому, что надо было быть более осмотрительной. Я узнал твою тайну и теперь хочу уяснить все до тонкости. Что значит — припугнуть? — Фролов тоже подошел к бару и налил себе виски. Возвращаясь к креслу, чуть обернулся и уточнил: — Это из-за Олега Пшеничного?
Вера злобно усмехнулась:
— Из-за него. А если хочешь знать тонкости, то из-за его сестры!
— Терпугов мне то же самое сказал.
— Да пошел ты со своим Терпуговым!
— Я-то могу пойти, а вот Терпугов!..
Вера закрыла глаза, сжала кулаки и замерла. Видимо, она всеми силами пыталась удержать себя в рамках, но не получалось.
— Ты!.. Ты!.. — выкрикнула она, — поступил, как… — все-таки сдержалась. — Ты возвел на меня поклеп, не выяснив ничего. А теперь захотел установить истину. Да пожалуйста, мне скрывать нечего. Это ты у нас растаял от жизни, как крем-брюле на солнце. Растекся приторным сиропом и засох. Ты выше мелкой борьбы за процветание. Написал пару-тройку картин, публика и критика не умерли от восторга, ты обиделся и пустился в обыденный круговорот. Корчишь из себя усталого фаталиста: пусть все бредет, как бредет. Я буду лежать на диване, рисовать этикетки, ездить в переполненном, дышащем смрадом метро, отовариваться в недорогих магазинах, жить в непрезентабельном доме и ничего и никого мне не надо. Блестящий круг друзей? Это сборище предателей и злопыхателей! Мне мерзки эти улыбающиеся чудовища! Тоже мне, Руссо двадцать первого века! А вот чем ты лучше? Сидишь, как рак-отшельник, а ведь самому-то хочется выставить свои картины, хочется, чтобы о тебе вспомнили, но что-то сделать для этого — лень, порожденная чувством обреченности — синдромом неудачника. А я вот не желаю быть неудачницей! Не желаю назад, в серую, безвестную жизнь!
Фролов с презрительной жалостью глянул на нее, возбужденную, со сверкающими злобными искрами глазами, с яростными словами на губах, и сказал: