Нина волновалась. Над ее головой к крыше машины была приклеена толстая плита поролона, сама Нина покоилась на «наполеоне» из плоских подушек, как принцесса на горошине, плюс была накрепко пристегнута ремнем. Водитель тоже применил все возможные средства защиты. Он знал качества своего авто, и его грела мысль о премиальных, обещанных ему по итогам операции.
Дал о себе знать телефон.
Разговаривать ни с кем не хотелось. Но это был ее личный, старый, еще довыборный аппарат. Все, кому полагалось с ней общаться, знали новый, а этот она просто таскала в сумочке. Даже забавно.
– Да.
– Нина Андреевна?
– Кто это?
– Майор Елагин, ваш неудачливый похититель. В Калинове, помните?
– Еще бы. И похититель, и собеседник. Почему вы так дышите?
– Потому что бегу. Вы сейчас где находитесь?
– Я сейчас еду в машине.
– Выходите из нее немедленно, вас взорвут.
– Кто?
– Вы не поверите, но у меня точная информация: взорвут, взорвут! Вы – жертва, понимаете?
– Нет, не понимаю.
– Вас нужно взорвать, чтобы… Связь прервалась.
Нина Андреевна уселась поудобнее на своих подушках. «Какой дикий звонок! И майор этот дикий. Бегает, звонит. Цирк, да и только. Кто взорвет? Зачем? „Жертва“? Что это может значить? Она вспомнила, как отец сам лично осматривал машину. Но это ее успокоило не на сто процентов. Или имеется в виду кто-нибудь из конкурентов? Нет, это слишком, хотя что в такой ситуации может быть слишком? Что же теперь? Выскакивать из машины и ловить такси? Бред».
…Майор был благодарен своей подготовке. Трижды гвардейцы почти хватали его, но резкие и умелые действия инструктора рукопашного боя каждый раз выручали его. А пистолетные выстрелы звучали в огромном черном лесу как-то несерьезно. В конце концов майор совершил финт на уровне пятого класса средней школы. Он заметил, что оказался поблизости от ограды, делящей остров на куски, а вдоль этой ограды по дороге движется, нагоняя сцену погони, рейсовый автобус. Тут опять майору помогло то, что он был местный и знал, где находится остановка этого «Икаруса». Он даже успел рассчитать свой бег таким образом, чтобы подоспеть к калитке, устроенной напротив остановки, как раз ко времени торможения автобуса. Преследователи, не заметившие внезапного рывка, отстали шагов на тридцать.
Майор влетел в салон в тот момент, когда двери, склеротически скрипя, уже закрывались. Закрылись. Автобус дернулся и стал медленно набирать скорость. Очень медленно. Слишком медленно! Глядя в заднее стекло, Елагин отлично видел, как гвардейцы выскакивают один за другим из калитки на остановку. Осматриваются. Поняли, что преследуемый в автобусе. Лезут за своими «Береттами».
– Ложись! – крикнул майор и сам рухнул на пол. И в тот же момент заднее стекло разлетелось вдребезги сразу от трех или четырех попаданий. Слава Богу, в салоне всего несколько пассажиров. Пули просвистели над их головами. Одна, сама старательная, расправившись с задним стеклом, нарисовала многолучевую звезду в переднем. Шофер, надо отдать ему должное, сделал единственно правильный вывод из происходящего: надо сматываться! И нажал на газ.
Елагин выглянул в проем заднего стекла. Гвардейцы уже не преследовали автобус. Понеслись к своим тачкам, спрятанным в лесу. Не будем ждать, когда они наладят автомобильную погоню. Майор велел шоферу притормозить, выпрыгнул на шоссе, свернул в переулок, что вел к микрорайончику из нескольких пятиэтажек. Пересек его быстрым шагом, остановил частника и стал недосягаем для погони. И тут же уткнулся в пульт своего телефона.
…Через несколько минут Нина получила звонок от Вадима, своего однокашника с телевидения.
– Что тебе, Вадик?
– Послушай, тут звонил по редакционному какой-то человек – явно не в себе, но я посчитал, что тебя все-таки надо предупредить.
– Сообщение, что меня должны взорвать, да?
– Так ты уже знаешь?
– Этот ненормальный сначала позвонил мне, а теперь, побоявшись, что я ему не поверю, стал обзванивать редакции.
– Что ты будешь делать?
– Черт его знает, что делают в таких ситуациях. Это почти наверняка провокация. Пытаются сорвать прямой эфир. А мне надо там быть, понимаешь?!
– Понимаю. Пересядь на другую машину.
– Нет другой машины. Согласно имиджу, езжу без охраны.
– Останови такси!
– А может, им того только и надо, чтобы я вышла из машины? За мной целый эскорт наблюдателей. Даже не скрываются. Начни я скакать из машины в машину, как белка, это можно так представить! Если умеючи.
– Ну, не знаю.
– И я не знаю. Пока еду.
– Посоветуйся с отцом.
– Нельзя. Он тут же прикажет мне все прекратить. Он и так не в восторге от этой затеи.
– Он не хотел пускать тебя на телевидение? Почему?
Нина поняла, что почти проговорилась. Надо было срочно выпутываться. Вот она, политическая жизнь: никому нельзя отщипнуть даже крошку правды.
– Да, он боится, что на меня могут напасть.
– Есть информация?
– Не делай стойку, Вадик. Обычная родительская фобия. Ладно, пока.
Нина вытерла пот с переносицы. А ведь прошла по краешку «провала»! Но сейчас ее больше занимало другое. Сколько правды в словах этого майора? Про какие «доказательства» он так настойчиво говорил? Предательство среди обслуги? Кто-то обратил внимание на излишнюю возню вокруг машины кандидата и пустил волну? Но где это было – ведь не в главном гараже. Или в главном? Кирилл гарантировал чистоту эксперимента, но голова все равно идет кругом. Отца дергать, конечно, нехорошо. Ну, если только спросить, нет ли какой новой информации. В любом случае решение о том, продолжать акцию или прервать, принимать будет она сама.
Капустин положил руку на плечо шефа:
– Андрей Андреевич, Вашингтон.
– Что?
Голодин с трудом оторвался от телеэкрана. «Вести». По его расчетам, именно этот канал первым должен был передать новость о происшествии на Каширском шоссе. Соратники, сидевшие рядом, ничего, конечно, не знали о подлинной подоплеке предстоящего события. Они просто дожидались начала теледебатов с участием Нины. Настроение у всех было пасмурное – гасила его крепнущая уверенность в неизбежности проигрыша. К Нине в этой среде относились по большей части хорошо, были уверены, что покажет она себя на дебатах отлично, но внутренне не верили, что это может сколько-нибудь серьезно повлиять на исход предвыборного соревнования.
Голодин невидяще посмотрел на начальника службы безопасности.
– Вашингтон?
– Да, Андрей Андреевич, вас к телефону.
– Поговори ты с ним сам.
Капустин отрицательно покачал головой:
– Это не Шеддер, это из администрации.
– Ты не можешь сказать…
– Нет, Андрей Андреевич, звонок конкретно вам. Голодин с искаженным досадой лицом вышел в соседнюю комнату. Вдруг булькнул в кармане заветный телефон, по которому с ним связывалась в основном одна лишь Нина. Андрей Андреевич остановился и полез в карман. Следовавший за ним Капустин едва сдержал раздраженную гримасу.
– Да, Нинок, я. Что там у тебя? Голос какой-то не твой. Ты испугана?
– Нет, пап, просто возникли кое-какие мысли. Или, правильнее сказать, подозрения, что ли.
– Говори, говори.
Капустин взял снятую трубку стационарного телефона, на том конце которого висело очень значительное заморское лицо, и сказал несколько вежливых английских фраз.
– Пап, у вас там не появилось никакой новой информации об этом деле?
– Какой информации?
– И планы не изменились?
– Как они могли измениться?! – Голодин бросил сумасшедший взгляд в сторону начальника службы безопасности. – Мне что-то не нравится и твой тон, и весь этот разговор вообще. Что ты там узнала? Тебе кто-то звонил? Не обманывай отца, я же все чувствую.
Капустин с укоряющим видом протянул кандидату трубку межконтинентального аппарата. Нина вздохнула там, в «Мерседесе».
– Слушай, говори немедленно, не то…
– Да мне тут звонят, звонят, папа. Такое впечатление, что уже вся Москва знает, что меня должны подорвать в этой машине.
– Что-о?!
– Какой-то сумасшедший звонил мне, а потом на телевидение.
– Что за черт?
– Одним словом, у вас все по-прежнему? Мы делаем то, что решили?
Андрей Андреевич несколько раз тяжело вздохнул.
– Подожди. Мне надо… я сейчас переговорю тут кое с кем.
– Хорошо папа, я жду.
Голодин спрятал одну трубку в карман и схватился за другую. Закрывая ладонью нижнюю часть, приказал:
– Все, Кирилл, возвращай ее. Кина не будет.
После этого он не без труда перешел на английский, изобразив на лице даже что-то вроде улыбки, будто собеседник мог его видеть.
Капустин стоял в дверном проеме между двумя комнатами, как полагается по инструкции, составленной на случай землетрясения. В известном смысле он вел себя правильно, ибо с минуты на минуту некое землетрясение должно было грянуть.
Андрей Андреевич не столько говорил, сколько кивал. Несколько раз бросил взгляд на своего помощника – или в эти моменты в трубке звучало имя «мистера Капустина», или кандидат демонстрировал удивление, что безотказный Кирилл не спешит исполнять только что отданное ему приказание.
На телеэкране красивая блондинка, как будто специально подученная, излагала положение участников предвыборной гонки за два дня до голосования. Все как всегда. Нестеров – 21 пункт, Лаптев – 19, Голодин – 15 с половиной, дальше – остальные с безнадежным отрывом. До заветного второго места оставалось три с половиной процента, но многочисленные независимые аналитики, физиономии которых то и дело мелькали в кадре, твердили, что оппозиционный кандидат исчерпал свой ресурс почти полностью. Да даже уже и не почти, а совершенно исчерпал. Все сусеки выметены. Оказавшись во втором туре, он мог бы рассчитывать на… и так далее. Эта песня лилась, почти не меняясь, с экранов уже дней пять и успела поднадоесть. В образовавшейся недвижимости трех тополей-претендентов на предвыборной поляне было что-то угнетающее, словно выборы уже состоялись и перед нами итог. Такое настроение царило в штабе Голодина, хотя никто вслух на подобную тему заговаривать не решался. Настроение пенилось надеждами, когда рейтинг рос, когда спины претендентов приближались, и было видно, что они потеют от нервности. А теперь – все.