В начале августа Фаллада приезжает в Фельдберг и сам следит за ремонтом дома, а иногда даже принимает в нем участие. Наконец 12 октября вся семья, состоящая теперь из четырех человек, переезжает в Карвиц. Через три дня писатель сообщает своему издателю: «Все мои папки и папочки расставлены, все письма написаны, мое чувство педантизма удовлетворено: завтра сажусь за „Пополам — или заложу“». 16 октября он вплотную приступает к работе над продолжением романа, к двенадцатой сцене шестой главы.
Фаллада пишет по шесть, по восемь, по десять, а иногда даже по двенадцать страниц в сутки, успевая после этого еще надиктовать четырнадцать, пятнадцать, а то и все шестнадцать страниц на машинку. Девятого ноября он посылает в издательство «сырой» вариант романа, затем перерабатывает его и 27 ноября отправляет готовую к печати рукопись. А ровно через неделю в Карвиц приходят первые листы корректуры.
Когда роман вышел, Эрнст фон Саломон признал, что это — «лучшая из всех книг о тюремной жизни». Так он сообщает в своих воспоминаниях, написанных лет пятнадцать спустя. Что ж, признание, пожалуй, более чем обоснованное: эту жизнь он познал на собственном опыте. Но почему и сегодняшний читатель, спустя более полувека, беря в руки эту книгу, верит, что все, рассказанное Фалладой — чистая правда, что так оно все и было, что такую книгу не мог написать человек, изучавший материал «по источникам»?
Биография писателя — по крайней мере, та ее часть, которая была известна широкой публике, — никак не подтверждала предположения, что Фаллада испытал все это на собственном опыте. А 15 апреля 1934 года он и сам заявил, что не собирается давать никаких пояснений по поводу его «Тюремной баланды», да «это было бы и глупо: придется либо рассказать читателям, как я „изучал вопрос“, либо лгать, и тогда меня на чем-нибудь поймают… Нет, чем меньше я буду распространяться о „Баланде“, тем лучше».
Однако факты и события, побудившие Фалладу написать «Пополам — или заложу», действительно имели место в его жизни, хотя и много лет назад. Рудольф Дитцен, «паршивая овца» из добропорядочной семьи, «блудный сын» чиновника немалого ранга, сорок лет «верноподданно» прослужившего отечеству, еще в юности считался психически неуравновешенным. Не везло ему с детства: то в очередной раз тяжело заболеет, то попадет в какую-то передрягу. На шестнадцатом году жизни этот мало общительный, но музыкально одаренный мальчик, ученик шестого класса гимназии, попадает в катастрофу. В следующем году переносит тиф, а в 1911 году его впервые помещают в неврологическую клинику. Осенью того же года он убил из пистолета своего товарища, с которым вместе решил добровольно уйти из жизни, для вида разыграв дуэль, и после этого без малого два года провел в различных санаториях.
Летом 1913 года двадцатилетний Рудольф Дитцен, успевший к тому времени окончить лишь семь классов гимназии, начал изучать сельскохозяйственное дело, завершил обучение в 1915 году и потом почти три года служил письмоводителем в усадьбе, «младшим научным ассистентом» в Палате земледелия одного из сельскохозяйственных районов и специалистом по разведению семенного картофеля в одном из аграрных учреждений в Берлине. Там-то Фаллада, еще в семнадцать лет решивший, что будет писателем, — уже тогда он написал свои первые стихи и сделал первые переводы — и начал писать роман «Юный Годешаль». Было это в июне 1917 года. А в июне 1919 года издательство «Ровольт» подписало с ним договор, и он… отправился в наркологическую клинику, потому что еще прошлой зимой пристрастился к морфию, и курс лечения еще продолжался, когда в феврале 1920 года он получил первые экземпляры своей только что изданной книги.
Выписали его весной, и он почти сразу снова начал принимать морфий. Снова попал в клинику и лишь в конце года еле живой добрался до остром Рюген, где жил его друг Ханс Кагельмахер, усердный землепашец, увлекавшийся астрологией и другими, мягко говоря, необычными вещами. Дитцен некоторое время спокойно жил у него в Гуддерице, работал «прислугой за все» в его усадьбе — и в течение 1921–1922 годов написал роман «Антон и Герда». Кагельмахер помог другу отвыкнуть от наркотика, но зато приучил к алкоголю, изготовил фальшивый аттестат зрелости, поскольку Дитцен не имел права на настоящий, и, кроме того, регулярно составлял ему гороскопы — а тот, конечно, верил…
Деньги к тому времени уже значительно обесценились, и Дитцену пришлось несколько раз наниматься на работу в крупные усадьбы; но платили ему там мало, денег на то, чтобы вести привычный образ жизни, не хватало, и осенью 1922 года произошел скандал: Дитцен, работавший тогда в поместье Нойшёнфельд в Бунцлау (Силезия), вывез и продал перекупщику часть урожая пшеницы. Дело раскрылось, и на Дитцена подали в суд. Впрочем, судебное разбирательство затянулось, и Дитцен между делом (с помощью кагельмахеровского фальшивого аттестата) устроился счетоводом в усадьбу Радах в Ноймарке. Инфляция меж тем достигла своего апогея, воровство стало обычным явлением, и Дитцену приходилось чаще исполнять обязанности ночного сторожа.
Тем временем суд присяжных города Бунцлау наконец вынес ему приговор: шесть месяцев тюремного заключения. Но Дитцен сумел утаить этот факт от своего работодателя, а полгода спустя — и от зерноторговца-оптовика Кипферлинга в бранденбургском городке Дроссене, у которого работал счетоводом до 15 апреля 1924 года. После этого он вернулся в Гуддериц, еще несколько недель дожидался повестки, получил ее и 20 июня явился в тюрьму своего родного города Грейфсвальда. из которой вышел 3 ноября, за семь недель до окончания положенного срока, и поехал обратно к Кагельмахеру.
Если бы он рассказал о той двойной жизни, которую вел тогда Дитцен-Фаллада, в одном из своих романов, ему бы вряд ли кто поверил: счетовод, писатель, заключенный, наркоман, потом алкоголик: человек вроде бы из обеспеченной семьи, которого судьба, однако, то и дело гонит с места на место, и, наконец, снова писатель, которого та же судьба постоянно заставляет браться за перо.
Грабеж среди бела дня, учиненный Дитценом в Нойшёнфельде, был еще у всех на памяти, когда Фаллада в декабре 1922 года подписывал договор на «Антона и Герду». Незадолго до того, как Дитцен предстал перед судом в городе Бунцлау, Фаллада читал в Радахе корректуру своего нового романа. Пока Дитцен проверял счета у Кипферлинга, Фаллада получал первые экземпляры своей книги, а потом и гонорар за нее, разделенный на ежемесячные выплаты по сто марок. Это был первый постоянный источник дохода после нескольких лет погони за неизменно обесценивавшимися деньгами. И наконец, пока Дитцен пилил дрова на лесопилке Грейфсвальдской тюрьмы, имя автора «Антона и Герды» поминали на страницах литературных журналов.
Когда же он вышел из заключения и дал о себе знать друзьям, одним из первых отозвался Франц Хессель, автор, переводчик и редактор «Ровольта». 20 ноября он написал Фалладе: «Хорошо, что Вы снова в порядке — здоровы, веселы и настроены по-деловому. Жду от Вас „Записок заключенного“. Буду рад включить их в „Дневники“ или куда-либо еще». И «Записки» действительно были! Вот только издать их было нельзя, потому что они носили чересчур личный характер.
В Грейфсвальдской тюрьме содержалось около семидесяти заключенных. Это были главным образом мелкие правонарушители, находившиеся под следствием или уже отбывавшие назначенный срок. Режим в тюрьме был довольно либеральный: уже на третий день пребывания там Дитцену разрешили «заниматься своим делом». 22 июня он начинает вести дневник, чтобы как можно точнее запечатлеть все особенности тюремного существования, и изучает все досконально, стараясь выяснить даже, присутствует ли у него самого в подсознании «чувство вины». Описывает он, конечно, и быт заключенных — то скупо, то, наоборот, в мельчайших деталях сообщает о работах, которые им приходилось выполнять, записывает приходящие в голову воспоминания, дает «портреты» сотоварищей и надзирателей, толкует увиденный сон и рассуждает о некоей библиотечной книге, одной из тех, брать которые разрешалось раз в неделю. К началу августа у него уже была рукопись на ста семидесяти восьми листах большого формата, без заглавия. Тогда она еще сохраняла характер дневника, но потом Дитцена сделали «кальфактором», времени писать у него стало немного, и второго сентября он снова прекращает свои записки. Эти записки не только свидетельствовали об острой наблюдательности и умении автора точно запечатлевать на бумаге все подмеченное: позже они стали для него богатейшим источником фактического материала, часть которого вошла в роман «Пополам — или заложу».
Фаллада выходит из тюрьмы, но тюремная жизнь продолжает занимать его. 12 декабря Хессель принимает его «Тюремные очерки» и передает их Штефану Гроссману, который включает взятый оттуда очерк «Голоса из тюрем» в очередной номер еженедельника «Дневник» (3 января 1925 г.), проставив под ним, по обыкновению, псевдоним «Ханс Фаллада», чем, однако, чрезвычайно огорчил автора.
Пауль Майер, старший редактор «Ровольта», через руки которого прошли все романы Фаллады, тоже готов помочь ему делом и советом. «В ближайшие дни, — пишет он своему автору 24 марта, — выходят тюремные мемуары Фехенбаха. Вам обязательно нужно прочесть эту книгу. Читая Фехенбаха, я то и дело сравнивал его впечатления с Вашими — это очень любопытно. В целом, конечно, ваши впечатления совпадают». Позже Фаллада, вероятно, прочел эти воспоминания Фехенбаха, однако нигде потом об этом не упоминает.
А Пауль Майер и Франц Хессель продолжали заботиться о своем подопечном. В апреле Фаллада сотрудничает уже с несколькими редакциями: «Литерарише Вельт» публикует его рассказ, журнал «Ди гроссе Вельт» печатает «Обручальное кольцо»; даже «Нойе Рундшау» С. Фишера предоставляет ему свои страницы. Укрепляется и связь с «Дневником»: в апреле и августе Гроссман печатает новые рассказы Фаллады. Дела явно пошли в гору. Кажется, он окончательно решил стать писателем.
Но это, увы, только кажется: двойная жизнь Дитцена-Фаллады еще не закончилась