— Да потому, что вы… — Но пастор не договаривает и поднимается со стула. — Вот стоят эти ваши новенькие пишущие машинки. Они блестят, они сверкают, они такие чистенькие и красивенькие… Но как они куплены, а? Как они куплены?
Молчание.
Потом Енш говорит:
— В рассрочку, наверное.
Только они собрались разразиться хохотом, как пастор разражается гневом:
— Они куплены путем обмана, наглого преступного обмана!
Куфальт стоит, как под перекрестным огнем, — да, на него устремлены взгляды всех — горящие, злобные, испуганные, уничтожающие…
А пастор тем временем продолжает:
— Когда господин Зайденцопф вернулся от вас и поведал нам сказочку про новехонькие машинки, мы, конечно, сразу же сообщили в полицию. Расследование еще не кончено, но уже установлено, что все машинки приобретены одним и тем же субъектом без гроша в кармане, и трое пострадавших уже предъявили иск…
Долгое, долгое молчание.
Пастор пронзает Куфальта горящим взглядом:
— Да, теперь вам страшно, теперь вам хочется скрыться с глаз долой, но теперь уже поздно. Я вас предупреждал, Куфальт, я вас много раз предупреждал! — И, повернувшись к двери, кричит: — Господин Шпехт, прошу вас, входите!
И дверь отворяется, и в комнату входит широкоплечий приземистый человек с пышными фельдфебельскими усами, тронутыми сединой, густыми, кустистыми седыми бровями и совершенно лысым черепом.
— Вот Куфальт, господин комиссар Шпехт, — указывает пастор.
— Ну что ж, господин Куфальт, следуйте за мной, — говорит комиссар вполне доброжелательно. — Только спокойно и без всяких штучек.
Он легко подхватывает Куфальта под локоток, белые, как мел, лица товарищей проплывают мимо, потом они исчезают, а дверь, наоборот, наплывает («Неужели никто так и не скажет мне ни слова?»), дверь перед ним открывается, потом, уже за ним, закрывается, и они оказываются на лестнице. И тут изнутри, из мансарды, доносится сочный, уверенный голос:
— А теперь, мои юные друзья, мы можем…
Все потеряно, все мимо. Все мимо, все потеряно.
Проснувшись, Куфальт сперва подумал, что все еще видит сон. Этой ночью его преследовал какой-то мрачный, жуткий кошмар. То он бежал от преследователей и глупо прятался там, где был у всех на виду, то его в чем-то обвиняли, и ему приходилось оправдываться, и чем прочувствованнее он говорил, тем презрительнее те люди щурили глаза, пересмеивались и не слушали… И так всю ночь.
Ему казалось, что он плакал во сне, что его изголовье еще мокро от слез и что… И что он, no-видимому, даже кричал: «Отпустите меня, я пойду сам!» Да. Да, это было. Было. Но вот он окончательно проснулся, в тесную камеру пробивается сумеречный серый рассвет, а прямо перед ним, у самого лица, сидят два грозных чудища, два древних, как мир, паразита, готовых напасть на него, беззащитного, тело у них коричнево-красное, плоское и как бы бронированное, а усики-щупальцы и жаждущий крови хоботок направлены прямо на него. Они маячат перед ним как призраки, как грозные демоны… И его разум, высвобождаясь из мрачных лабиринтов сна, силится понять: что с ним? Где он? Но потом, почувствовав зудящее жжение на руках и ногах, он слегка поворачивает голову, одеяло соскальзывает, и насекомые мигом разбегаются в стороны…
«А, клопы, — думает он. — Ясное дело, как же без них. Только их и недоставало. Знакомая картина! Разве бывают полицейские участки без клопов?»
Он вскакивает на ноги и бросается к умывальнику. Моясь, он разглядывает свое тело, на котором уже вновь появились следы укусов. Сколько же времени он был на воле? Он подсчитывает. Получается сто два дня! Всего сто два дня — и опять за решеткой! И хорошо. Зачем было так мучиться?
Он ходит из угла в угол по грязной камере полицейского участка, в которой все стены испещрены бурыми пятнами — следами раздавленных клопов. Можно было бы сейчас заняться их истреблением, тогда хотя бы следующая ночь прошла бы чуть поспокойнее. Только какой смысл за ними гоняться? И какой смысл устраивать себе одну спокойную ночь?
Никакого, пора бы понять, дурья твоя башка!
Этот Шпехт, полицейский комиссар Шпехт, вчера вечером ограничился кратким протокольчиком. Составляя его, он ухмылялся и приговаривал:
— Ну конечно же, старина, у вас не было жульнических намерений, отнюдь! Да и с чего бы? И зачем? Сто восемьдесят марок — за шесть машинок — вы собирались каждый месяц выплачивать из своего заработка, все честь по чести… Да я верю, верю, каждому вашему слову верю! Ах, вы хотите сигаретку? Какую еще вам сигаретку, когда вы чушь несете? Так что, старина, если хотите покурить, придется немного развязать язычок! Небось дело привычное: как-никак пять лет просидели. Сигаретку вам? За здорово живешь ничего не наживешь!
Вот-вот, все по-прежнему, знакомая песня, знакомый мотив! Все начинается сызнова, и может статься, что Беербоом сидит тут же, через десяток камер от него, и его так же будут таскать на допросы и есть клопы, и приговор у него будет — либо вышка, либо пожизненное, а он, дурень, наверняка еще и радуется…
Да, еще Лиза. Наверняка давно уже произвели обыск у него в комнате, расшвыряли как попало все его красивые вещи, а она, скорее всего, решила, что пришли из-за того… И все выболтала. Но они явились вовсе не из-за того, а из-за него самого, она же выкладывает им все как есть про Беербоома. И теперь начнется такое, что ему из-под следствия век не выйти…
«Боже правый, отец наш небесный! Что делать? Хоть на стену лезь, хоть на кроватной ножке вешайся. Кажется, просто не бывает в жизни столько забот, сколько выпало на мою долю за последние четыре месяца. Я вполне понимаю того, кто специально глотает ручку от ложки, чтобы попасть в больницу, где ему сделают чудненькую операцию — хоть криком кричи. Я его понимаю, я вообще все понимаю! Когда живот так болит, никакие заботы не лезут в голову…»
А глаза щиплет, хотя слез нет…
Трах-трах — это щеколда. Щелк-щелк — это замок.
По стойке «смирно» спиной к окну.
Серая физиономия надзирателя.
— Имя, фамилия?
— Вилли Куфальт!
— Вильгельм Куфальт?
— Нет, Вилли Куфальт!
— За мной!
Опять коридоры, опять железные лестницы и железные двери, замки у которых всегда громко лязгают, опять надзиратели, которые вечно носятся взад-вперед («Надзиратель бегает, как лось!»), и кальфакторы, которые вечно что-то драют и моют: все, как прежде!
Большая мрачная комната с матовыми стеклами в окнах и уродливыми желтыми стеллажами для папок. За одним из столов сидит высокий силач со свежим цветом лица, двумя-тремя шрамиками на щеке и светлым ежиком волос. Он курит огромную черную сигару.
«Слава богу, не Шпехт, и вообще не похож на этих типов из уголовной полиции, — думает Куфальт. — Слава богу, попал сразу к следователю!»
— Арестованный Вильгельм Куфальт! — докладывает надзиратель.
— Хорошо, — говорит силач. — Я позвоню, когда вы понадобитесь. Присаживайтесь, Куфальт.
Куфальт садится.
Силач перелистывает его бумаги.
— Господин Куфальт, вам, конечно, известно, в чем вы обвиняетесь. Вот и расскажите мне, как вы, почти не имея средств, додумались купить в шести магазинах шесть пишущих машинок под одно-единственное обеспечение — справку о прописке. Зачем вам понадобились шесть машинок?
И Куфальт начинает рассказывать.
Поначалу слова с трудом слетают с языка, он то и дело запинается, возвращается к событиям более ранним, потом ему кажется, что надо бы начать рассказ с самого начала, то есть с того дня, когда он вышел на волю, или лучше еще раньше, иначе всего не понять.
Но этому человеку можно все рассказать. Во-первых, он ничего не записывает, просто слушает. А во-вторых, он умеет слушать. Куфальт видит, что у того пока нет никакого мнения о его деле. Шпехт, тот был заранее убежден, что Куфальт — мошенник, этот пока еще нет.
Он говорит и говорит, и постепенно на душе у него теплеет. Оказывается, это даже приятно — вот так сидеть и рассказывать другому все, что у тебя накипело.
Но, выговорившись, он вдруг обнаруживает, что внутри у него пусто, и уже как-то растерянно и выжидательно заглядывает следователю в глаза.
— Н-да, — говорит тот, задумчиво разглядывая пепел на кончике сигареты. — Н-да, можно и так изложить. Пастор Марцетус и его люди излагали это дело несколько иначе.
— Ах, эти-то! — вырывается у Куфальта, которого вдруг переполняет чувство собственного превосходства. — Они просто лопаются от злости, что я у них из-под носа перехватил заказ!
— Давайте лучше воздержимся от таких заявлений, — строго говорит следователь. — Не будем утверждать, что эти господа, ваши конкуренты, дают о вас заведомо ложные показания. Нет, от этого лучше воздержимся.
Он укоризненно смотрит на Куфальта.
И Куфальт сразу весь съеживается. Ясное дело, он сморозил глупость, ведь и пастор, и следователь — оба из образованных. А образованные всегда будут выгораживать друг друга. Тем более когда речь идет о такой мелкой сошке, да еще с судимостью.
— Послушайте, господин Куфальт, — начинает силач. — Вы же все прекрасно знаете. Достаточно долго пробыли в тюрьме, чтобы понять, как легко человеку впутаться в какую-нибудь историю.
— Что верно, то верно! — искренне соглашается Куфальт.
— И хорошо знаете, что такой человек, как вы, должен быть вдвойне осторожен. Да что там вдвойне? В сто раз осторожнее!
— Знаю.
— Допустим, все, что вы мне рассказали, чистая правда. Но разве из этого не следует, что вы вели себя крайне легкомысленно? Ведь именно вы взяли на себя ответственность за уплату денег, только вы один, согласно вашей подписи, ручаетесь оплатить все шесть машинок. В то время, как у вас не было даже приблизительно такой суммы и в будущем не ожидалось таких больших денег.
— Но ведь мы между собой договорились, что будем вычитать поровну у всех из заработка!
— Хорошо. Но теперь, когда ваше бюро лопнуло и не предвидится заработков, из которых можно было бы вычесть эти деньги, — как теперь расплатиться?