– Проезжайте!
Дворец заседаний палат и Президиума Верховного Совета СССР в Кремле. Встречи с Горбачевым, как оказалось, не было, но состоялось собрание депутатов Верховного Совета СССР, на котором обсуждалось только что принятое решение российского парламента. Мы застали самый конец обсуждения, когда депутаты, выплеснув эмоции, уже начали расходиться.
На ходу переговорил с Вениамином Яковлевым (он оживленно обсуждал с Ануаром Алимжановым юридическую правомерность решения, принятого Россией) и Николаем Ивановичем Рыжковым.
После этого по лестнице спустился вниз, в буфет. Буфет был полон народу. За всеми столиками продолжалась дискуссия, не законченная в зале заседаний. Реакция на только что пережитый стресс оказалась у многих практически одинаковой: люди почувствовали желание залить пожар на душе хотя бы чашкой чая.
Увидев за одним из столиков Е. К. Лигачева в окружении депутатов, я не удержался – подсел. Лигачев рассеянно кивнул (мы не знакомы) и продолжил. Речь шла о сельском хозяйстве: Лигачев только что вернулся из-за границы и делился впечатлениями, сравнивал. Затем разговор перекинулся на события текущего дня. На вопрос, чувствует ли он свою вину в том, что сегодня произошло, Лигачев твердо ответил: «Да! В свое время мог вмешаться, мог поправить и воспрепятствовать, но не сделал этого. Хотя, – добавил он, – моя вина в распаде Союза, наверное, не самая главная…»
Как бы не относиться к нему, подумал я, но Лигачев, несомненно, прямой и честный человек. В отличие от многих своих коллег, не юлит, не прячется за чужие спины…
В этот момент меня тронул за плечо подтянутый молодой человек и прошептал на ухо:
– Ну что ж Вы не идете, Михаил Сергеевич ждет Вас…
Я извинился, вышел из-за стола. Предупредил Хайрюзова, чтобы он меня не ждал. Следуя за провожатым, я догадался, что случайно оброненная на въезде фраза: «Приехали на встречу с Горбачевым» – была понята кем-то буквально и мне выпало нечаянное счастье – встретиться с Президентом СССР в день заката его президентства…
Зашли в комнату охраны. Появление человека с российским депутатским значком на лацкане вызвало у дежурных нервную реакцию: «Ну что же вы делаете, что!?» Я понял: нервы – на пределе. Тем не менее, меня передали из рук в руки и уже следующий дежурный вежливо проводил меня до крыльца президентской резиденции.
Предъявив удостоверение подтянутому офицеру на входе, я поднялся на лифте на 3 этаж, разделся в гардеробе, прошел по длинному коридору, затем по другому… Свет везде приглушен, в закоулках – быстрые шаги, обрывки нервных разговоров, хлопают холодильники, многие тащат какие-то коробки, свертки. Последний день Помпеи…
В приемной доложился секретарю. Тот раздраженно бросил: «Как так можно – позвонили и где-то ходите полтора часа!» Я не стал пускаться в объяснения. Присел, взял газету, постарался сосредоточиться, наметить план разговора. Бывая в присутствиях подобного рода, всегда опасаешься забыть сказать что-то важное или брякнуть лишнее, допустить неловкость. А сегодня, подумалось мне, надо бы удержаться от фальшивой патетики…
Минут через 10–15 дверь кабинета распахнулась. Вышли несколько человек, один подошел ко мне, протянул руку – Вениамин Ярин, земляк-тагильчанин. Раньше, будучи членом президентского Совета, он меня не очень-то замечал. Поздоровались. Через минуту пригласили меня.
Просторный президентский кабинет, выдержанный в коричнево-золотистых тонах. Рассеянный свет льется откуда-то сверху, с полукруглого потолка. На стене – небольшой, размером с футбольный мяч, герб Союза ССР. Глаз зацепил лежащую в стороне стопку «Независимой газеты» – любимой газеты президента. Видимо, на самом деле читает от корки до корки. Прямо по курсу – огромный, как лайнер, коричневый полированный стол и за столом – Горбачев.
Поздоровались. Горбачев не выглядел усталым, хотя провел (я узнал об этом позже) почти двухчасовую встречу с журналистами. И только вокруг глаз – остатки напряжения, что-то похожее на маску обиженного ребенка или человека, которого ударили по щеке – маска, которую он так и не сумел преодолеть и сбросить с лица.
После моей вступительной фразы, которую я придумал на ходу (надо же было как-то объяснить цель визита), Горбачев тут же взял беседу в свои руки. По видимому, он из числа людей, которые легко находят тему для общения.
Разговор естественным образом перешел на злобу дня. Горбачев заявил, что он не видит политических и экономических причин для развала Союза, что все дело в неукротимом властолюбии Ельцина, его нежелании иметь конкурентов. Ельцин даже не понимает, что значит «прекратить Союз», какой пласт военных, дипломатических, правовых проблем это потянет, сколько миллионов человеческих судеб перевернет…
Я согласился, что политика российского руководства замешана на авантюризме. Рано или поздно люди это поймут и тогда Ельцина, обманувшего народ, возненавидят куда более люто, чем ненавидят Вас… Бестактность, конечно, но мне захотелось сказать это Президенту СССР. В ответ – ни улыбка, ни усмешка – взгляд.
Почему распался Союз? Можно ли было это предотвратить? Горбачев повторил свою любимую мысль о пагубности насилия в политике. Я согласился, но с оговоркой: да, сейчас поздно, насилие уже не поможет. Но когда загорелся первый дом на деревне – 1988 год, Нагорный Карабах – надо было действовать жестче и использовать все возможности, чтобы загасить этот очаг. Горбачев тут же свернул эту тему, было видно, что она ему неприятна.
Далее речь зашла о ближайших перспективах. Я сказал, что самое страшное, что только может случиться – полное безвластие в стране, которое воцарится, если российская власть дискредитирует себя и ей перестанут подчиняться. Это будет настоящей катастрофой – ни Союза, ни России.
– Что же делать, собирать союзный Съезд? – спросил Горбачев. Я возразил: по-моему, это бесполезно, время упущено. Созыв съезда будет воспринят в республиках как попытка опрокинуть их решение, вступить в конфронтацию. Съезд, возможно, придется собрать летом или даже раньше, если начнется прямой развал государственных структур. Да и конституционные вопросы остались неурегулированными – если Союз на самом деле прекратился, это надо оформить по закону. Горбачев ответил, что надо подумать, а с последним согласился.
Во время нашего разговора Горбачева дважды отвлекал телефон, точнее, электрический сигнал на большом пульте слева.
Затем подошел с запиской секретарь. Горбачев прочитал записку, сложил ее вдвое, вздохнул:
– Просится Собчак, у него самолет. Если хотите, можете подождать, минут через 15–20 продолжим.
Пережидать Собчака мне показалось излишним:
– Не стану отнимать у Вас время.
– Заходите, всегда буду рад Вас видеть.
В приемной, действительно, сидел, прикрывшись газетой, Собчак. Памятуя о его ярком выступлении в поддержку Беловежского соглашения, я меньше всего ожидал его здесь увидеть. Пришел добить, наговорить гадостей? Вряд ли. Стало быть, извиниться, оправдаться, отмолить грех на будущее?.. Попрощавшись с секретарем, я закрыл дверь приемной.
Скользя по булыжникам Красной площади, я мысленно прокручивал только что состоявшийся разговор с Горбачевым. Может быть, надо было все же остаться? Зачем? О чем говорить с бывшим Президентом бывшего Советского Союза? Хотя, если бы удалось встретиться с ним в другое время и в другой обстановке, он мог бы рассказать, наверное, немало интересного…
Покачиваясь в вагоне метро и борясь со сном, навалившимся от переизбытка впечатлений этого безумного дня, я дал себе обещание, что когда-нибудь обязательно об этом расскажу…
Москва, Кремль, 13–16 декабря 1991 года
13 декабря состоялся телефонный разговор М. Горбачева с президентом США Бушем:
М. Горбачев: – Мой подход состоит в том, чтобы придать законный, правовой характер процессу преобразования государства. Я обратился к народным депутатам. Должна быть выражена воля народов, воля республик. Однако обсуждение проекта Союзного договора в парламентах по существу сорвано. Попраны были договоренности между мной и руководителями республик.
В Минске было сделано весьма вольное заявление, что Советского Союза уже нет. Но тогда, значит, нет и законов, регулирующих общественный порядок, оборону, границы, международные связи и т. д. и т. п… И это вместо того, чтобы с участием всех республик разработать все необходимые документы, обсудить их в парламентах, в общесоюзном представительном законодательном органе, который и примет решение о том, что Советский Союз прекращает свое существование, а Содружество начинает свою жизнь…
16 декабря состоялась встреча Горбачева с госсекретарем США Джимом Бейкером, посланным президентом США оценить ситуацию на месте. В начале беседы Бейкер откровенно заявил, что формула СНГ не кажется ему слишком продуманной: «Важнейшая из загадок для меня – как собираются десять государств иметь самостоятельные внешние политики и общую оборонную? Кто будет отдавать команды верховному главнокомандующему?»
В ответ Горбачев начал жаловаться:
– Я и сам не рад тому, что оказался слишком хорошим пророком. Уже на следующий день после подписания минских соглашений Украина начинает их изменять. Уже сегодня Кравчук не хочет ехать в Алма-Ату. Накануне он высокомерно заявил, что не видит смысла что-либо обсуждать с азиатскими республиками: пусть присоединяются к тому, что мы подписали в Минске…
Вопрос Бейкера, как им, американцам, сейчас поступать, позволил Горбачеву сесть на своего любимого конька – тему «помощи реформам»: «Я уверен, что Ельцин (с которым Бейкер встречался накануне – Авт.) поднимал в разговоре с Вами вопрос о необходимости, помимо товарной интервенции, предоставить 5-10 млрд. долларов для перехода на конвертируемость рубля. Такая сумма – мелочь по сравнению с тем, что произойдет, если все взорвется. Самую большую цену заплатим…»
Бейкер отказался обсуждать этот вопрос:
– Ельцин такого вопроса не поднимал!