Боясь ареста, Гроссман согласился в феврале 1953 года подписать жуткое письмо с требованием депортировать евреев, в чём потом раскаивался всю жизнь. Он ведь и за новый роман взялся в том числе и потому, чтобы хоть как-то искупить свою вину.
Более менее жизнь Гроссмана стала налаживаться лишь после смерти Сталина. В конце 1955 года его идейный недруг Василий Смирнов, оставшийся за руководителя Союза писателей СССР, под давлением одного из помощников Никиты Хрущёва отправил в ЦК КПСС ходатайство о награждении писателя в связи с 50-летием орденом Трудового Красного Знамени. Этой бумаге тут же дали ход завотделом культуры ЦК Д.Поликарпов и секретарь ЦК М.Суслов. Затем Т.Родионова экранизировала роман Гроссмана «Степан Кольчугин». Правда, фильм получился не ахти каким.
Подножку Гроссману подставил, как это ни странно, его давний соратник Э.Казакевич, побоявшийся включить в альманах «Литературная Москва» один из рассказов писателя.
2. Выбор печатного органа
Роман «Жизнь и судьба» Гроссман вчерне закончил ещё весной 1960 года. Отдельные главы он предложил разным редакциям. Но в газете «Труд» ему сразу отказали. «Литературная газета», до этого завернувшая писателю воспоминания о Платонове, взяла паузу. Зато несколько фрагментов тут же приняли в газете «Литература и жизнь» (первый фрагмент под названием «Утром и вечером» был напечатан 10 июня 1960 года, второй – «В калмыцкой степи» – 26 августа).
Как потом выяснилось, главный редактор «Литературы и жизни» Виктор Полторацкий перед тем, как заслать главы из романа Гроссмана в набор, проконсультировался в двух отделах ЦК КПСС. В отделе культуры ЦК его намерения поддержал недавний выпускник Академии общественных наук Ал. Михайлов, а в отделе науки, школ и культуры ЦК по РСФСР ему дал добро инструктор Михаил Колядич.
После этого можно было смело предлагать рукопись и какому-нибудь «толстому» журналу. Гроссман, давно имевший зуб на Александра Твардовского, сделал ставку на «Знамя» Вадима Кожевникова. «Почему Гроссман решил отдать свой последний и впоследствии самый знаменитый роман – «Жизнь и судьба» – именно в «Знамя»? – вопрошал впоследствии друг писателя Семён Липкин. – Прежде всего, конечно, причина – воспалённая обида на Твардовского, который вынужден был каяться в том, что поместил в «Новом мире» роман Гроссмана «За правое дело», подвергшийся жестокой, озлобленной партийной критике. Бессмысленно предполагать, что «Новый мир» напечатал бы «Жизнь и судьбу», но могу поручиться, что роман не был бы арестован, если бы рукопись была сдана автором в «Новый мир». Гроссман, понятно, не хотел иметь дело с отрёкшимся от него редактором. Это была не только обида автора, но и бывшего близкого друга. Другая причина заключалась в том, что Гроссманом овладела странная мысль, будто бы наши писатели-редактора, считавшиеся прогрессивными, трусливей казённых ретроградов. У последних, мол, есть и сила, и размах, и смелость бандитов. Именно тогда, когда нервы Гроссмана были так напряжены, редактор «Знамени» В.М. Кожевников предложил ему отдать роман в «Знамя». Гроссман сидел без копейки, и Кожевников, имея, возможно, об этом сведения, обещал ему солидный аванс – под произведение, которое не читал. Гроссман согласился не сразу, пробовал испытать Кожевникова, предложил ему рассказ «Тиргартен», в своё время отвергнутый либеральным альманахом «Литературная Москва», редактируемым Э.Г. Казакевичем. «Знамя» пожелало рассказ напечатать. Кожевников довёл его до вёрстки, но цензура запретила рассказ. Кожевников тут ни при чём, он не хитрил, он и впрямь хотел рассказ напечатать, сумел в этом убедить Гроссмана. И Гроссман окончательно решил связать судьбу романа со «Знаменем». 30 июля 1960 года Гроссман мне писал: «Знамя» наседает, торопит, просит уточнить дату сдачи рукописи» («Знамя», 2001, № 1).
Итак, на что же надеялся Кожевников? Он, безусловно, мечтал обскакать «Новый мир» Твардовского и превратить «Знамя» в журнал номер один. А для этого надо было найти свою изюминку. Твардовский в конце 50-х во многом выбился за счёт злободневности и социальности. Но для Кожевникова этот путь был неприемлем. Слишком много он таил подводных камней. Главный редактор «Знамени» решил оседлать военную тему. Первой ласточкой стал роман Константина Симонова «Живые и мёртвые». Потом в редакционном портфеле появились военные рассказы Виктора Астафьева и повесть Григория Бакланова «Мёртвые сраму не имут». Но Астафьева и Бакланова тогда ещё мало кто знал. Требовалось забойное имя. И тут лучше кандидатуры Гроссмана найти было невозможно. По мысли Кожевникова, Гроссман должен был развить намеченную журналом линию.
Правда, было одно «но». Весной 1959 года Кожевников уже пытался напечатать военный рассказ Гроссмана «Тиргартен». Однако цензура усмотрела в нём опасные аллюзии и настойчиво порекомендовала главному редактору воздержаться от публикации этого сочинения. Кожевников предостережению не внял, оставив крамольный рассказ в вёрстке пятого номера. Цензоры тоже проявили характер и пожаловались в ЦК КПСС. А что партаппарат? Там всегда преобладали трусы. Понятно, что в отделе культуры ЦК Кожевникову дали совет не дразнить гусей и согласиться с цензурой. Но конфликт на этом исчерпан не был. 25 февраля 1960 года руководитель Главлита П.Романов в очередном донесении в ЦК специально вернулся к старой истории и вновь заострил внимание партфункционеров на прежних грехах Кожевникова. Он сообщил:
«Редакция журнала «Знамя» для опубликования в майском номере за 1959 год представила на контроль вёрстку рассказа В.Гроссмана «Тиргартен». В рассказе автор пытается объяснить сущность гитлеровской диктатуры и обосновать причины, породившие фашизм. Однако при этом он допускает серьёзные ошибки и грубое искажение исторической действительности. В рассуждениях единственного положительного персонажа рассказа – служителя Берлинского зоосада Рамма и в своих отступлениях В.Гроссман характеризует фашизм не как социальное явление и порождение международного империализма, а как явление национальное, как результат морального и нравственного уродства немецкой нации. В рассказе немецкий народ отождествлён с покорным стадом, которое гонят на скотобойню. Более того, в ряде случаев автором подчёркивается «нравственное» превосходство зверей зоосада над людьми. Редколлегия журнала «Знамя» упорно отстаивала это идейно неполноценное произведение, всячески добиваясь его опубликования. Указанное произведение по рекомендации Отдела культуры ЦК КПСС не было помещено в журнале».
Помня об этой истории, Кожевников попросил своего первого заместителя Бориса Сучкова прочитать и оценить рукопись нового романа Гроссмана не только с точки зрения художественности, но и с позиции политика – на предмет соответствия партийному курсу.
Из чего исходил Кожевников? Сучков не входил в его близкий круг. Он был навязан главному редактору «Знамени» секретарём ЦК КПСС Михаилом Сусловым. После войны Сучков, считавшийся крупным специалистом по западной литературе, работал в Агитпропе ЦК, но очень скоро попал в страшную мясорубку. Берия, недовольный усилением позиций Суслова, почему-то решил, что именно у Сучкова легче всего выбить компромат на быстро растущего партфункционера. Однако тот, оказавшись между молотом и наковальней, предпочёл во время следствия молчать. За это после смерти Сталина Суслов оказал Сучкову протекцию.
3. Первая реакция на роман Гроссмана: страх Бориса Сучкова
Отдав своему первому заместителю рукопись Гроссмана, Кожевников надеялся убить сразу двух зайцев. Он, зная о прекрасном литературном вкусе Сучкова, рассчитывал услышать объективную оценку, насколько значительно новое сочинение Гроссмана. Это первое. И второе. Поскольку Сучков был вхож к Суслову, он мог бы избавить редакцию от придирок цензуры (а то, что Главлит не оставит журнал в покое, в этом Кожевников не сомневался).
А дальше случилось непредвиденное. Сучков увидел в рукописи Гроссмана то, что Кожевникову даже не снилось: махровую антисоветчину. Писатель, по его мнению, коммунизм поставил на одну доску с фашизмом. А за такое могли и посадить.
В общем, Сучков страшно испугался. Но не за Гроссмана. За себя. Ему почудилось, что если он уклонится от осуждающих оценок, то могут последовать репрессии. А Сучков боялся этого – вновь оказаться за решёткой – пуще всего.
Имей бы Кожевников дар психолога, он всё верно бы оценил и нашёл бы разумное решение. Надо было понимать, что Сучков несколько лет провёл в лагере и это сильно надломило его. Он стал всего бояться. Перестраховка стала его второй натурой. Следовало ему объяснить, что времена изменились и возможны разные мнения.
Здесь бы и Кожевникову, и Сучкову вспомнить историю с «Доктором Живаго» Пастернака. Если б не донос Симонова в ЦК, международного скандала можно было бы избежать. Особой-то крамолы книга ведь не содержала. Просто что-то следовало подсократить или отредактировать. Только не стоило бояться брать на себя ответственность.
Увы, Кожевников перепугался ещё сильней Сучкова. Получилось, что он уже дважды принимал от Гроссмана сомнительные рукописи. Это первое. И второе. А вдруг Сучков успел обо всём доложить Суслову и при этом свалить на него всю вину.
В сложившейся ситуации Кожевников решил срочно подстраховаться письменными отзывами членов редколлегии журнала. Первым он попросил представить заключение Сучкова. Тот просто окончательно себя опозорил. Он написал:
«Я не собираюсь давать всесторонний анализ романа В.Гроссмана. Отмечу, что он появился в результате почти десятилетней работы автора и, следовательно, является произведением выношенным и обдуманным. Внешне роман посвящён изображению Сталинградской битвы и событий с ней связанных, на самом деле он является право-оппортунистической критикой социалистической системы. Вся структура его, образная система его, подчинена одной задаче – доказательству того, что социалистическая система представляет собой чудовищную деспотию, не только подчиняющую себе человека и порабощающего его, но и растлевающую его душу. В Советском Союзе существует система тоталитарного шпионажа, царит атмосфера доносительства, охватывающая всех и вся сверху донизу – (образы Гетманова, Неутолимова и др.). Все хорошие люди являются в той или иной степени жертвами гебистов, все плохие люди занимают господствующее общественное положение (образы руководителей Академии наук, образ начальника паспортного стола). В партии существует атмосфера недоверия, она попирает и подчиняет себе всё и является неотъемлемой частью системы (см. отношения между коммунистами в подполье немецких лагерей и на «воле»). Советские люди живут в обстановке взаимного недоверия и страха друг перед другом. Жизнь и быт советских людей передаются в сгущённо-мрачных тонах (рассказ шофёра семейства Штрума). Среди отношений начальников и подчинённых царят хамство, взаимная ненависть, карьеризм (см. образы генералов и других военачальников). Всё это рассматривается как следствие сталинизма, понятия, которое В.Гроссманом объединяется с системой социалистических отношений.