Тупая зубрежка. Иностранный язык – хорошо, если была предварительно отменно подготовлена, будут ставить высший балл. Если же нет – ничего от учителя не добьешься. Нет-нет! Девочки должны получить европейское образование – грядут иные времена.
А ведь начинается 1914 год!
Правда, до лета, а стало быть, до начала той роковой для России войны, еще далеко.
Наде очень и очень хочется, чтобы вся семья осталась в Англии.
Зачем разлучаться? Маленькие девочки, одни, в чужой стране. Зачем это? Но девочки не боятся. Они полны энтузиазма. С английским у них лучше, чем с немецким, который, впрочем, за время путешествия значительно обогатился. Кроме того, наладив дела в имении, глава семейства планирует надолго поселиться в приятной для себя стране. Мисс Фармер назначается управляющей – она должна приглядывать за домом, навещать девочек, встречать их во время каникул.
Несколько месяцев уходит на устройство дел. Дом ремонтируется и обставляется.
Девочки тем временем учатся в пансионе. В дневнике целые фрагменты пишутся по-английски, почерк из детского превращается в беглый, непринужденный, взрослый. Разбирать его становится все сложнее, тем более Надин английский гораздо скуднее, чем у хозяйки дневника.
Однако самое основное обозначается весьма четко: девочка обладает сильной волей. Она скучает по родителям и семейному укладу и объясняет самой себе, как с этим справиться – необходимо побороть зависимость. Ведь в любом случае она не жила бы всю оставшуюся жизнь с мамой и папой, значит, надо привыкать одной, воспитывать характер. Тогда родителям не будет передаваться ее тоска. Она должна готовиться стать опорой.
Свободное летнее время девочки проводят в Лондоне с мисс Фармер.
Вот-вот должен навестить их отец. А вдруг будет сюрприз? Вдруг они вместе приедут? Очень хочется увидеть маму, невыносимо.
Так подкатывается август 1914-го.
Война. Все планы рушатся. Им велено учиться и ждать. Папа приедет при первой возможности, но не сейчас.
1915-й, 1916-й…
Девочки все больше срастаются с окружающей средой. Дневник ведется только по-английски. В нем – подробности быта, портреты учителей, подруг, мечты, тревоги, ожидания. Ни слова по-русски на протяжении почти трех лет.
И вдруг – февраль 1917-го: «В России свергнуто самодержавие! Император отрекся от престола! Я не знаю, что теперь будет, хорошо ли это или плохо. Но государь – помазанник Божий! Имеет ли кто-то право идти против воли Бога?»
Написано по-русски, крупно, во весь тетрадный лист.
И дальше – только родной язык и русская судьба.
Девочки доучиваются до лета. Тревога за семью все больше овладевает ими. Они не в силах оставаться долее в неведении и одиночестве. Наконец принимается решение отправиться к своим.
Александре – четырнадцать. Она чувствует себя абсолютно самостоятельной и способной отправиться в далекое путешествие, чтобы быть вместе с семьей в трудные времена.
Мисс Фармер остается сторожить дом. Надежный лондонский банк оберегает весомый семейный вклад. Все это остается навсегда позади.
Они плывут в родной Санкт-Петербург, вернее, с 1914 года – Петроград (им трудно привыкнуть и не нравится переименование).
Корабль отходит из Абердина в Швецию, оттуда – на родину. Судно сопровождается двумя английскими миноносцами, так как возможны атаки немцев.
Девочки удивлены: как много русских плывет вместе с ними! Они и не подозревали, что в Англии такое их количество. Так называемые деловые люди – купцы, причем есть несколько довольно дикого вида. Закупали в Англии машины, как отец когда-то, собираются ворочать дела дома.
Но больше всего политических эмигрантов. Врагов прежнего строя. «Как много было врагов у царя!» – в недоумении восклицает девочка.
Они ей совсем не нравятся: важничают, заводят какие-то интриги. Один господин, чуть ли не назначенный в новое правительство, плывущий с женой и малолетним сыном, неприлично тискал (Александра случайно увидела на палубе) молодую вульгарную женщину – не даму, как подчеркивает она.
«Мне кажется, они прежде всего думают о своем благоустройстве, а не об интересах нашей страны. Я не могу им верить. Это временщики».
«Она права. Но кому до этого дело?» – думает Надя.
Ей страшно читать дальше. Она догадывается, что ждет эту семью.
Ничего хорошего – это точно.
Ехали бы уже в Лондон, растили бы своего Валериана. Редкое имя сейчас. А тогда, видно, часто называли.
Вот ее, Надин, неведомый другой дедушка, кстати, тоже был Валериан. Мама – Анна Валериановна, хотя никто ее по отчеству не зовет. Надя никогда даже фотографии его не видела. Знала, что был военным инженером, занимал какой-то важный пост, потом арестовали, расстреляли.
Боялась она расспрашивать мать, не хотела тревожить ее детские ужасы. Но надо узнать, надо! Какие они были, те ее корни? В кого-то из них наверняка пошли Надины сыновья.
Про Алешу мама как-то сказала: «Вылитый папа!» Надя даже обиделась: «Как же папа? У него ни капли от Андрея – вылитый я!»
И мама, словно очнувшись, удивилась: «При чем тут Андрей? Я своего папу имела в виду, дедушку твоего. У Алеши все от него, даже жесты самые мелкие, даже то, как голову наклоняет…»
И замолчала, закрылась. Жутью повеяло. Невозможно было о том разузнавать.
Совсем поздно Надя включила телефон. Вскоре раздался звонок, как и было договорено. Батарейка садилась. В запасе оставалось лишь несколько секунд.
– У меня все в порядке. Подзаряжалку забыла. Телефон сдыхает. Не волнуйтесь, – успела протараторить Надя.
– Нет, как это «забыла»? – послышался возмущенный голос Андрея.
И это было все.
Тут пришла ей в голову спасительная мысль: надо завтра сходить к Никите, какая бы погода ни была. Во-первых, Андрей точно будет ему звонить, раз уж ей не может дозвониться. Во-вторых, Никита – мастер на все руки, вдруг удастся зарядить телефон от его подзаряжалки? В-третьих, надо обязательно развеяться и пообщаться. В-четвертых, необходимо отвлечься от дневников, в которых предвиделись ей уже скорые будущие страдания.
Однако оторваться от чтения было невозможно. Последнее, что прочитала Надя перед сном, было воспроизведение спора возвращающегося политэмигранта и предпринимателя «из простых». Барышню спорящие всерьез не принимали, высказывались откровенно.
Политэмигрант заявил, что настал момент пинками разбудить эту свинскую дурищу Расею (так и сказал!), заставить ее любыми способами– разъяснениями, насилием, террором – идти в ногу со временем.
– Какие такие ноги у времени? – хохотал «деловой». – Смотрите, зубы об Россию обломаете!
– Скорее ей хребет переломим, – не унимался политический.
– Ой, гляди, наворочаете делов, а помирать придется, как ответ держать будете? Иль думаете смерть декретом каким отменить?
– Зачем же? Мы ее в сотрудники возьмем!
Нечаянная свидетельница этих дебатов заключает: «Я горячо молюсь о том, чтобы у них ничего из их планов не вышло. Я даже думаю, не лучше ли будет, если нас атакуют немцы и мы все погибнем вместе с этими, которые столько зла собираются сделать?»
– Пора спать! – приказала себе Надя, когда дневник выпал из ее рук. Она не стала его поднимать, повернулась к стене, укуталась одеялом. О, сон – блаженство!
Третий день
Она спала долго и сладко. Так крепко, как всегда спала на даче. Детским беспробудным сном.
Снилось ей, что стоит она у окна высокого-высокого дома на последнем этаже. Внизу до самого горизонта течет тяжелая медленная река, впадая затем в море. Воды ее, тусклые, свинцовые, вдруг вздымаются до самого неба, с гулом и воем катятся на дом, в котором – за стеклом – Надя.
«Сейчас конец», – думается ей. Она зовет мужа, детей, чтоб показать им опасность, чтоб быть вместе. Она совсем не боится, потому что ни на что не надеется. И вот они вместе чувствуют страшной силы удар. Стекла остаются целыми, но дом начинает ходить ходуном. Надя спокойно обдумывает, что лучше – попытаться покинуть дом, который вот-вот может обрушиться, или переждать, никуда не убегая.
На этом вопросе и проснулась.
Ого! Одиннадцатый час уже! И дождь перестал. И на небе голубые просветы. Вставать скорее – и за дела!
Она вскочила и смутно как-то удивилась.
Тетрадь, которую она выронила перед сном, лежала теперь на столе у окна. Как это могло получиться? Она точно не вставала ночью!
Она никогда не страдала лунатизмом, не производила во сне никаких безотчетных действий. Если ночью случалось пойти в туалет, прекрасно потом об этом помнила.
Что с ней происходит? Что творится с ней в последнее время?
Можно тысячи раз повторять заклинание про отсутствие на свете чудес, но не могла она ночью поднять с пола тетрадь и положить ее на стол.
Не делала она этого – и все тут.
Но какой-то трезвый голос внутри неприязненно утверждал: «Встала. Подняла с пола. Положила на стол. Легла. Уснула, как всегда здесь, – крепко. Свежий воздух».
И Надя покорилась. Может, из печки просачивается в комнату какой-нибудь там угарный газ, легкий какой-то галлюциноген, отшибающий память?
Может, она не вовремя трубу закрывает?
В Москве тоже вещи оказываются не там, где их ищешь, но не удивляешься же этому, думаешь, кто-то переложил, кто-то, не подумав, засунул. А тут – одна, вот и мерещится всякое.
Значит, так вчера зачиталась, что ночью, не просыпаясь, все-таки встала и проделала то, что приказало ей подсознание. И точка!
Вскоре, по-быстрому умывшись и позавтракав, Надя вышла из дома, направляясь к Никите. Нежный, чудный, свежий день. Тишина. Дома пустые.
Странно. Раньше в некоторых домах их дачного поселка круглый год жили старики, не желавшие дышать городской гарью.
Что же сейчас так безжизненно вокруг? Или ей просто кажется? Кто-то все-таки есть, только ей не видно, в каком доме жизнь продолжается, а какой впал в зимнюю спячку.