– Антон, – повторила вслед за ней Ляля, словно пробуя слово на язык.
– Антон, точно! – подтвердила Ирка. – Молодцы! И вот слушайте, что дальше было. Она за него вышла замуж! За Антона! И стала Рахманова. Лучше, чем Сичкина, да? И после этого уволилась. Сказала, муж не велит работать. Годы те помнишь? Все хотели красивой жизни, чтоб сразу, много и навсегда. Всем хотелось наверстать. Вот такие вот картинки, девчата! Будете ценить тетю Иру, а?
Из приемной Надиной дочери Ирка вдруг возвела себя в ранг тети.
– А кто ж тебя не ценит? Но вот что мне непонятно. Мне вообще-то многое непонятно пока, потому что мы совершенно с Лялей ночь не спали, чтобы вас, ненасытных, завтраком накормить. Но непонятно мне пока одно, и я сейчас это спрошу у кое-кого…
Она подтянула к себе мобильник, нажала на кнопочку. На экранчике высветилось: Андрей-Наталья. Послышались гудки. Рановато, конечно, но очень хотелось спросить, просто не терпелось кое о чем повыведать у Андрюшиной сестрички, из-за которой она попала в эту карусель.
– Але! – откликнулся сонный хриплый голос.
– Наташа, доброе утро, это я. – Надя изо всех сил старалась звучать энергично.
– Надя! Что у вас случилось? – Голос мгновенно затрубил напористо и тревожно. От одних этих годами отработанных интонаций Наде немедленно захотелось построиться в линейку и отдать честь отрядному знамени.
– У нас случилось вот что: мы, похоже, сообразили, кто Лялины родители.
– Переименовали уже Таньку? В Лялю? По ее просьбе? – как о чем-то давно известном спросила Наталья.
– Да, но речь сейчас о другом. Мне просто интересно, как это за семь лет никто не удосужился с ней толково побеседовать, по-человечески поговорить! С такой умненькой девочкой! Давно бы нашли зацепку!
– А кто это сказал тебе, что не удосужились! Это почему ты так решила? Я Андрею все передала. Все фотографии ее с момента поступления к нам по сию пору. И видеозаписи.
– Какие видеозаписи?
– Копии. То, что телевидение наше тогда снимало. Они много наснимали, все разговоры психологов с ней, потом сюжет нарезали небольшой, минут на десять. А все пленки мне передали на хранение. Чтоб, когда вырастет, у нее память была. Неужели Андрюша забыл тебе показать? Замотался, видно, там с вами.
Вот-вот! Нашла, чем уколоть! Он «с нами» замотался. А мы тут сидим, в мух от скуки плюем, чтоб потише жужжали!
– Слышь, Надь! – по-свойски окликнула Наталья, как подмигнула. – Про Лялю-то она мне давно мозги морочила. Но я как рассудила: они, родители, могли ее дома Лялькой звать. Маленьких часто так называют, ага? Но полного-то имени такого нет! И вырастет – кто будет? Какое полное имя? Вот я и старалась внушить…
– Тут так получается, что, похоже, Татьяна – это имя ее матери.
– Точно знаешь? – цепко произнесла Наталья.
– Похоже, что так. Кажется, что не сегодня-завтра будем знать стопроцентно точно.
– Ну, гиганты! Давно надо было мне ее к вам… Ну, ничего. Ты записи-то погляди, какая она к нам попала. И Таньке покажи, а то я все ее нервы берегла, думала, пусть подрастет сначала. Ну, держи в курсе!
А ведь точно! Андрей же сказал еще в самом начале, что привез какие-то материалы про девочку. Предлагал даже вместе посмотреть. Грозился вроде на дачу это все прихватить. Надо поискать в спальне, там до сих пор пара-тройка сумок нераспакованных дожидается. И в спальне же можно глянуть, что там да как. Только в их личном пользовании и имелся маленький телек с видаком, чтоб иногда, если очень заскучаешь по цивилизации, устроить себе скромную радость.
И действительно, в небольшом портфельчике обнаружилась коробка с кассетой, папки картонные с тесемками, какие Надя последний раз видела в собственной юности. Надо же! Где-то они еще водятся, как ни в чем не бывало.
– Давайте, залезайте все на кровать! Сейчас, Ляль, про тебя смотреть будем. Внимание!
Надя быстренько прыгнула на упругий матрас. Устроилась поудобнее рядом с остальными. Все уставились на экран с мельтешащими черными точками.
Наконец из хаоса возникли осмысленные кадры.
Стол, рядом маленькие столики, полки с игрушками, ковер на полу, окошко с занавесочками. Типичное дошкольное детское учреждение.
Вот появилась крупная, комодообразная женщина в милицейской форме, белые волосы, шестимесячная завивка… Фактурная женщина. Типаж. Села за стол. Следом за ней привели ребенка, девочку.
Того, кто вел, не показывали. Все внимание на малышку. Она шла заплетающимися шажками: убогие ботинки были слишком велики, она все никак не могла подладиться под них, спотыкалась. Волосы подстрижены неровно. Глаза испуганные. Толстенькая, щекастенькая.
– Лялечка! Это ты, Лялечка! – шепнула Надя, обняв девочку, и почувствовала, что та прижимается к ней.
– Ты смотри, какая красотка, нет, ты только подумай! – воскликнула Ира. – Ела тогда небось по-человечески, не как сейчас!
– Подожди! Смотрим внимательно! – велела Надя.
Дальше пошли разговоры. Девочка сидела на низеньком стульчике, а женщина-милиционер, возвышаясь за своим столом, задавала ей вопросы добрым проникновенным голосом, явно стараясь для телевидения. Почти на все елейные фразы, произносимые с особо четкой артикуляцией, как для глухонемой или слабоумной, ребенок не отвечал вообще, только трогал пальчиками свою нелепо остриженную голову, будто удивляясь.
Каждый раз, когда вслед за вопросом следовало молчание, дама с погонами смотрела в камеру с выражением лица, на котором явно читалось: «Что и требовалось доказать!» или «Вот видите, каких детей подбрасывают, а мы разбирайся!»
Выражение же лица ребенка менялось от вопроса к вопросу. Сначала на нем можно было увидеть упрямое ожесточение: ясно становилось, что спрашивали ее обо всем этом тысячу раз и никакого результата не последовало. Но в какой-то момент упрямство сменилось отчаянием, и девочка вдруг, совсем не по теме заданного вопроса, произнесла:
– Ляля Таша ах маня.
И внимательно глянула на тетку. Будто ожидая что-то от нее. Как человек, уставший втолковывать, но предпринявший последнюю попытку.
– Вот и все, что можем добиться! Девочка повторяет именно это. По всей видимости, ее действительно зовут Таня, а Ляля – детское прозвище. Других версий на сегодняшний день у нас не имеется, – подытожила важная женщина.
Потом стали показывать отдельными планами, в чем ребенок одет, обут, задержались на крестике, само собой.
И тут Надю осенило:
– Девчонки! Она же им ясно толкует: «Ах маня!» Это значит «Рахманова»! Поняли, нет?
Вернулись назад. Еще и еще раз. Расслышали даже некие микроскопические призвуки. Ребенок произносил не просто «ах маня», но в конце слышалось некое затухающее «а» – «ах маня а». Что и составляло всю ее фамилию, за исключением всего двух звуков. Но поди догадайся, если понятия не имеешь, о чем идет речь. Весь акцент падал на «маню». Вполне можно было предположить, что она о какой-то Мане тоскует. То ли о сестричке, то ли о подружке, то ли о кукле.
– А что же тогда «Таша»? – задумалась Ирка.
– Таша – это имя! – убежденно сказала Надя.
– Может, все-таки Таня? – глянула Ира на девочку. – Бывает же, что дочек называют маминым именем.
– Нет, не Таня, – качнула головой Ляля.
– Таша, Таша, Таша… – забормотала Надя. – Может быть, Тася, Таисия? Или Тася – Анастасия? А если Даша? Ну-ка, давайте еще раз прокрутим…
На этот раз показалось, что вполне могла быть и Даша: девочка произносила слова на вдохе, скорее даже, на всхлипе, вполне возможно, первый звук имени оглушился.
– Так – Даша? Может такое быть, как тебе кажется? – спросила Ира девочку.
– Я не помню сейчас. Все это время помнила, что Ляля. Ляля – точно.
– Ничего, скоро узнаем наверняка. Всего ничего и осталось.
– Я помню, что специально говорила, как совсем маленькая, сюсюкала, шепелявила, притворялась. Мне хотелось, чтоб меня пожалели. Чтоб не так строго разговаривали. Я никогда не видела столько чужих сразу. Я долго потом притворялась, хотя внутри себя рассуждала как взрослая.
Надя пережила подобные состояния, знала, как это бывает, и потому верила каждому слову девочки. Усталость навалилась вдруг невероятная. Глаза начали слипаться, все поплыло.
– Ир! – прошептала она из последних сил. – Позвони Андрею, я засыпаю, позвони, расскажи ему все про фамилию. Пусть ищет Рахманова, пусть теперь он думает, как быть.
И провалилась в сон. Не слышала ни слова из того, что повествует Андрею Ириша, ни детского сонного сопения у себя под ухом – Лялю тоже сморило, – ни то, как Ирка, прошептав: «Спите? Ну, и я с вами», улеглась рядышком.
Наде вовсю снились сны, обрушившиеся на нее, как новогодний серпантин. Она плыла в их круговерти и, глядя по сторонам, отмечала фрагменты: ведро, откатившееся от нее, после того как его задача по обезвреживанию противника была решена, Тихон, поскуливающий в ответ на слезы хозяйки, брызги воды, Антон Рахманов – лысый энергичный парень, излучающий силу и благополучие, детский голосок, повторяющий: «Мне нужен новый крестик! Меня спасет новый крестик! Купите крестик!» С этими словами Надя и погрузилась в теплые недра беспамятства.
Ожидание
– Не будите, ни в коем случае не надо будить, пусть спят, – сказал кто-то тихим-тихим шепотом, и Надя открыла глаза.
Так всегда бывает: от грохота не просыпаешься, а тихие звуки заставляют немедленно и окончательно пробудиться. Это, наверное, атавизм – в каждом человеке глубоко запрятан древний инстинкт охотника и добычи одновременно. Тот, кто грохочет, – грохочет сам по себе, не по отношению к тебе; тот, кто крадется, производя еле уловимые звуки, заставляет настороженно прислушаться и быть начеку.
– Проснулась! – огорчился Андрей, глядя на нее с ласковой улыбкой.
Она протянула к нему руки. Он наклонился и поцеловал ее. Потом глазами показал на кровать. Ира и Ляля спали самозабвенно, прильнув друг к другу головами. Надя даже немножко заревновала: уж очень от души они сопели, уютно было с ними.