— Я не обижаю! — закричал Витька. — Они мои санки забрали!
Второй этаж невысоко, всё слышно, как в комнате.
— Ну и пусть поиграют! Жалко тебе, что ли?
Юрка сполз с санок, топтался на снегу, задирая голову: откуда Галин голос слышится?
Витька дёрнул санки к себе. Они подтолкнули Юрку. Тот качнулся и опрокинулся лицом вниз. Секунда тишины — и малыш зашёлся отчаянным рёвом.
— Поднимите его скорей! Он стукнулся! — испуганно закричала Галя.
Витька подхватил Юрку под мышки, доставил на ноги. Галя вскрикнула: всё лицо мальчика было залито кровью.
— Об конёк мой стукнулся! — громогласно сообщил Витька. — У меня на коньке кровь.
— Ой! Да что же это? Надо водой кровь остановить. Не смей снегом! — закричала она, видя, что Витька уже загрёб полную пригоршню снега. — Снег грязный! Не можете ничего!.. Витька, Витька! Тащите его сюда, ко мне!
Галя скорей-скорей спрыгнула с подоконника, опрометью кинулась в переднюю, отперла дверь. Витя волок ревущего Юрку. Катенька спешила за ними. Подхватив мальчика на руки, Галя сама внесла его в квартиру, положила навзничь на диван, схватила в ванной комнате первое попавшееся полотенце, намочила его под краном, прижала к Юркиной окровавленной щеке.
Витька и Катенька толклись в дверях столовой.
— А можно нам? — нерешительно спросил Витька. — Тебя не заругают?
— Пальто снимите, ноги оботрите, там тряпка в передней. И ничего не трогайте!
Наспех отдав эти приказания, Галя открыла буфет, достала из вазочки шоколадную конфету и вложила её в Юркин открытый рот. Крик прекратился, будто отрезали. Галя обмыла Юркины щёки.
Витя и Катя стояли у дивана, озирая столовую. Потом они осторожно двинулись вокруг стола, к буфету, к окнам.
— Собачка! Уточка! — Катенька радостно показывала пальцем на буфет.
Витьку фарфоровые безделушки не интересовали. Со всех сторон он разглядывал большой радиоприёмник.
Галя склонилась над Юркой. Внезапно она услышала стук, звон. Быстро оглянулась… Нельзя было поверить своим глазам!
Хрустальные осколки мутно блестят в луже на полу. Валяются белые осыпавшиеся лепестки. Одна лилия раздавлена. Оторопевший, с вытаращенными от испуга глазами, Витька стоит на ней своим оттаявшим в комнате валенком.
Галя в ужасе смотрела на размётанные по полу лилии. Надо подобрать, которые целые… От громкого вопля Галя задрожала. Как в тумане, она увидела в дверях высокую женщину в тёти Калином пальто. В первую секунду она не узнала свою приёмную тётку: покрытое красными пятнами лицо женщины было некрасиво. Рукой в перчатке она провела по лбу, сбив на затылок меховую шапочку:
— Ты… Ты… Да как ты смела, дрян-ная девчонка!
Громко заплакала испуганная Катенька. Оглушительно заревел Юрка.
Двухголосый рёв привёл Галю в себя. Дрожащими руками она вытерла Юрке шоколадный рот, обхватила его поперёк туловища, потащила в переднюю. Витька и Катенька бросились за Галей. Калерия Дмитриевна брезгливо отступила, когда дети просунулись мимо неё.
Галя молча помогла ребятам одеться. Они торопились, как на пожаре, оглядывались на дверь в столовую, от спешки не попадали руками в рукава.
Выпроводив ребят, Галя пошла в свою комнату и машинально села на стул у стола.
Что теперь будет? Лилии, ваза… На диване, кажемся, шоколад намазан… На полу наслежено…
В каком-то отупении, не смея шелохнуться, Галя просидела очень долго. В квартире стояла полная тишина. Стало смеркаться. Гале захотелось есть, потом пить. Но она продолжала сидеть неподвижно. Так она и задремала, склонив голову на сложенные руки.
Другого выхода нет
Галю разбудил громкий возбуждённый разговор за стеной.
— Тряпки, цветы, стекляшки! — гремел голос Павла Федотовича. — Да пусть оно всё провалится! Наплевать на это, — понимаешь? Начхать, да и всё!
Что-то проговорила Калерия Дмитриевна.
— Да понимаю я, что не в этом одном твои интересы! Всё-всё знаю… Если бы не эта внезапная командировка! А так всё одно к одному… Но не выдумывай, что она плохо воспитана. Привела детей, так это как раз не доказывает… Ох, нескладица!
Всё затихло. Немного погодя раздались шаги у двери Галиной комнаты. Заботливо приглушённый голос спросил:
— Спишь, девочка?
Щёлкнул выключатель. Галя зажмурила глаза от яркого света.
— Ты за столом? — изумлённо воскликнул дядя Паша. — А тётя Каля сказала: ты спишь. А бледная! Галя, ты сегодня обедала?
Галя слабо мотнула головой.
— Боже мой! — пробормотал он. — Идём, покушаем! Я с голоду пропадаю.
Придерживая за плечи, он отвёл её в кухню, посадил за стол.
— Может, тут ввиду чрезвычайных событий и есть нечего? Ага! Суп и котлеты в духовке…
— Я не хочу есть, — чуть слышно промолвила Галя. — Я… позвала ребят… Витька разбил вазу с лилиями.
— Ну, и шут с ними — и с лилиями, и с вазой!
— Тёте Кале не шут с ними, — так же тихо, безжизненным голосом сказала Галя.
Он крякнул:
— Чуть не обжёгся! Тут с вами, пожалуй, спички зажигать разучишься!
— Юрка маленький поранил щёку об Витькин конёк, поэтому я и позвала их… — Галя закрыла лицо руками и горько заплакала.
На пустой сковородке шипело, пригорая, масло. Павел Федотович сидел у стола, держа Галю на коленях.
— Не плачь, маленькая моя дурочка! Эх, беда какая! — Он помолчал. — Галя!.. Ведь я уезжаю.
— Уезжаешь? Ты? — Она ещё всего не понимала вполне, но внутри у неё стало как-то пусто.
— В командировку посылают, Галенька! — Он привстал, шагнул к плитке, держа Галю под мышкой, повернул кран газовой горелки под сковородкой и снова сел. — Далеко посылают. Да и надолго. Может, на год, может, на два.
— А тётя Каля едет с тобой?
— Нет, не едет. Никто со мной не едет. Один еду. Так-то.
Галя молчала. Зачем, куда он едет, она не спрашивала — она уже знала от него, что военным таких вопросов не задают.
— Я буду тебе писать, — сказал Павел Федотович. — И ты мне обязана отвечать, — слышишь?
— Я не умею писать письма. Я никогда не писала!
— Да ну? Никогда, ни одного письма? — он по-детски удивился.
— Конечно, — серьёзно ответила Галя. — Кому же мне писать? У меня ведь никого-никого нет.
— А вот мне и будешь писать! — Он прокашлялся. — Галенька! Ещё хочу тебе сказать… Понимаешь, я когда ехал домой с вестью о командировке, думал: вот уеду — Кале будет не так одиноко с тобой. И вы вдвоём даже крепче сживётесь. А тётя Каля… говорит, что ей… это самое… трудно будет без меня… И что…
Прямо глядя ему в лицо, Галя перебила:
— А меня примут обратно в детский дом?
Он был удивлён и тронут её догадливостью и благодарен ей за то, что уже не надо говорить того, что сказать было так тяжело и трудно.
— А примут меня обратно? — повторила Галя. — Ты попроси Марию Лукьяновну. А то куда же я денусь?
И тут Павел Федотович сделал такое, за что ему от любой воспитательницы попало бы: он вдруг заморгал и высморкался в подол Галиного платья.
— Пусть попробует тебя кто-нибудь не принять! — проворчал он глухо.
Возвращение
Ни о разбитой вазе, ни о погубленных лилиях, ни о других бесчинствах Галиных гостей между Калерией Дмитриевной и Галей не было сказано ни слова.
Вечером накормленная дядей Пашей Галя сразу легла спать, а когда наутро она вышла в столовую, там и следа не осталось от вчерашнего разгрома: пол блестел, на диван была наброшена свежая декоративная ткань.
Тётя Каля поздоровалась с Галей спокойно, со всегдашней приветливой и прохладной вежливостью. Слова извинения застряли у Гали в горле. Калерия Дмитриевна озабоченно заговорила о том, что надо съездить в магазины купить всякие дорожные мелочи для Павла Федотовича, и момент для извинения был окончательно упущен.
Через открытую дверь Галя увидела в спальне два раскрытых чемодана, большой и поменьше.
«Для дяди Паши, — подумала Галя. — Уже собирают его».
Красивая квартира показалась ей совсем чужой.
Пока Павел Федотович ездил на службу — в этот день ненадолго — и ещё по каким-то делам, Галя читала в своей комнате. После обеда, необычно раннего, приготовленного наспех, тетя Каля сейчас же уехала, сказав «до свидания» мужу и Гале.
Посидев немного, Павел Федотович поднялся, сказал бодро:
— Ну, девочка, позвоню на автостанцию. Поедем и мы!
Галя поняла, что больше не увидит тётю Калю, и заволновалась:
— Ты скажи ей от меня «до свиданья»! Скажешь, дядя Паша? И что я прошу прощения за лилии. И за вазу.
— Будет исполнено! — Он сам обмотал ей шею шарфом, поправил шапочку, вытащил зажатую воротником косичку.
Опять Галя ехала в такси. И совершила тот же путь, только в обратном направлении.
Но на этот раз дядя Паша не объяснял, где они едут. Молча, о чём-то сосредоточенно думая, он посматривал на Галю с растерянной нежностью, и, чем дальше они ехали, тем всё больше мрачнело его доброе широкое лицо с седыми бровями. Галя сидела рядом, крепко вцепившись пальцами в рукав его шинели.
Когда такси остановилось у ворот детского дома, дядя Паша сказал:
— Постой! Погоди! — Он притянул к себе Галю и крепко расцеловал её в обе щёки. — Слушай, Галка! Ты всё равно моя родная племянница, — поняла? Я пришлю свой адрес, по какому мне писать. И если не станешь отвечать, пощады не жди! А вернусь — нагряну к тебе в гости! Ну, будь здорова, маленькая!
— Ты сразу напиши! — прижимаясь лицом к немножко колючему подбородку, сказала Галя.
Она проворно пошла к воротам.
— Галка, подожди! А чемодан?
Шофёр достал чемодан из багажника и поставил его на тротуар.
Галя обернулась.
— А зачем он мне?
— Как? Там твои платья, бельё…
— Ведь у нас в детском доме всё есть!
— Ещё книги твои.
— А, книги — это хорошо!
В вестибюль к ним сразу вышла Мария Лукьяновна.
— Здравствуй, Галочка!
Она ни о чём не спрашивала, и Галя поняла, что, неизвестно когда, дядя Паша обо всём ей рассказал.