Ещё раз Павел Федотович поцеловал Галю, и застеклённая тяжёлая дверь захлопнулась за ним.
На момент ей показалось, что всё — жизнь у Поликеевых, та другая школа, Тоня Серпуховская — ой! она с ней не простилась, какой ужас! — всё было сном. Будто никогда она из детского дома не уезжала. Такое всё вокруг привычное, своё: по обе стороны вестибюля — коридор, открытая дверь в кабинет директора, лестница, тишина в обоих этажах: сейчас время приготовления уроков. А ей, Гале, и уроки не заданы… Странно!
Какой-то мальчуган лет девяти, стуча каблуками, сбежал вниз по лестнице. Кто это, Галя не успела сообразить: спотыкаясь от торопливости, мальчик ринулся обратно наверх.
Как он успел так быстро сообщить о Галином появлении, не понятно. Но Мария Лукьяновна и Галя поднялись всего на несколько ступенек, а им навстречу со всех ног бежали девочки из Галиной группы:
— Галя! Наконец-то!
— Галочка, здравствуй! Как ты живёшь?
— И не стыдно было так долго не приходить?
Её стремительно обнимало сразу много рук. Кто-то целовал её в щёку, кто-то прижался к её плечу. Вон Света Корнева — значит, ещё не вернулись с зимовки её родители, — вон Люба Попова, и Жанна, и Таня… Все говорят разом:
— Не толкайтесь, девочки! Я тоже хочу к Гале!
— Да не отпихивай ты меня, Ленка! Вечно тебе больше всех надо!
— Давайте посадим её куда-нибудь, и пусть рассказывает!
Гурьбой девочки отвели Галю на диван в верхнем коридоре. Уселись вплотную, держа Галю за руки, обступили со всех сторон.
— За то, что ты так, совсем не приходила, мы тебя до самого спанья не отпустим! — весело пригрозила Света.
— А я и не уйду никуда! — нахмурив брови, сказала Галя. — Я совсем приехала.
Сразу стало очень тихо. Но неловкое изумлённое молчание длилось не больше полминуты.
— Почему совсем?
— Он уезжает, дядя Паша! Далеко и надолго…
— На войну, да? — у Саши Прохорова загорелись глаза. — Он ведь военный, этот твой, который тебя усыновлял.
— И не усыновлял, во-первых, а на опеку, — терпеливо объяснила Галя. — Он мой дядя. И не на войну, а просто в военную командировку.
— Да сейчас и нет войны! Скажешь тоже! — Жанна толкнула Сашу, тот свалился с валика дивана. Ребята засмеялись.
— А у него ведь жена есть. Она тоже в командировку уезжает? — спросила Таня Верхова.
— Нет… А Валерка где?
— Да, наверно, голубей побежал кормить. Он же теперь голубятник!
— Как любит их, знаешь!
— А нам комсомольцы с завода подарили три пары новых голубей!
— Сизых две. И коричневых. А вчера учительница заболела, новая пришла, молодая. Нам книжку читала.
Наперебой Гале стали рассказывать о последних новостях: к Новому году разучивают танцы и песни, Игоря Медникова взяла к себе тётка насовсем, поступили три новых мальчика и одна девочка, сбор одного отряда был прямо на заводе, в красном уголке; их группа ходила на экскурсию в Зоологический музей… Нет, Гали здесь долго не было: сколько всего наслучалось!
— Галя, ты что же не идёшь ко мне здороваться?
Галя вскочила с дивана.
— Здравствуйте, Софья Павловна.
Воспитательница обняла её:
— А ты поправилась. Хорошо выглядишь. Ну, мы все очень рады, что ты опять с нами. А вы все отправляйтесь уроки учить. Только начали и выскочили…
В групповой Галя увидела, наконец, Валерку. Она сгребла его в охапку. Её поцелуй пришёлся ему куда-то за ухом. Валерка хихикал сконфуженно, отворачивался, ёжился.
Приготовив уроки, он сразу убежал куда-то. К Гале и не подошёл, даже не взглянул в её сторону.
«Отвык», — подумала Галя, и ей стало грустно.
А на другой день в школе, в своём прежнем классе, Галя встретилась с Зиной Черенковой.
Изумлённая Зина ликовала, хлопала в ладоши, как маленькая.
— Какой случай замечательный, что ты вернулась! — восхищалась она. — Я так без тебя скучала, без конца, без конца думала, неужели я тебя больше никогда в жизни не увижу? И вот ты опять здесь! Знаешь, про тебя и Котька наш спрашивал: «А где эта девочка, вот что играть умеет?» Точно я не умею играть, ну, не дурак ли? Ты к нам придёшь непременно, обязательно, — слышишь?
Гале стало совестно: Зина так радуется, говорит, скучала очень, а сама она много ли о ней вспоминала? Кажется, нет…
Кто моя мама?
Мария Лукьяновна с тревогой присматривалась к Гале Макушевой. Прежде живая, весёлая, общительная девочка стала замкнутой, сдержанной. Временами она пристально, насторожённо, с недетской серьёзностью и как-то отчуждённо вглядывалась в лица воспитательниц и ребят. Случалось, её заставали забившейся куда-нибудь в укромный уголок. Она сидела неподвижно, с выражением тоски на лице. Иногда её приходилось окликать по нескольку раз.
Однажды Софья Павловна пожаловалась директору на Галину грубость.
— Галя грубит? — Мария Лукьяновна поморщилась, как от боли. — Это так на неё не похоже.
— Конечно, не похоже, — согласилась Софья Павловна. — Бросила пальто на окне в гардеробной. Я ей говорю: «Что же ты раскидала? Прибери!» А она мне: «А не всё равно, где что лежит?» Резко так.
Мария Лукьяновна вздохнула.
— Пришлите ко мне Галю после ужина, — попросила она.
Покорно сложив на коленях руки, Галя с безразличным видом сидела на диване в кабинете Марии Лукьяновны.
— Ну, Галочка, как ты поживаешь?
— Хорошо.
— А по-моему, не совсем… — Мария Лукьяновна мимоходом, будто невзначай, прикрыла дверь в коридор и присела на диван возле Гали. — Вчера к нам приходила Мария Евдокимовна из завкома. Стала с ребятами беседовать, хотела с тобой поговорить, а ты повернулась и ушла. Ни за что обидела хорошую женщину. Она так любит детей…
Недоверчивая улыбка скользнула по Галиным губам.
— Я вижу, что ты не веришь… А ведь ты её не знаешь! Люди бывают такие разные… — Мария Лукьяновна осеклась: девочка её не слушала.
С внезапно запылавшими щеками Галя перевела дыхание.
— Я хотела вас спросить… — произнесла она запинаясь. — Хотела попросить… узнайте как-нибудь! Пожалуйста!
— Что узнать? Ты не волнуйся, говори спокойно!
— Кто моя мама? — в смятении вырвалось у Гали. — Кто? Ведь была же она! Дети без мам не родятся.
— Галочка! Послушай!
— Вдруг она живёт где-нибудь? У многих наших ребят есть мамы. И моя вдруг есть… где-нибудь? Как вы думаете, кто она? — Галя зарыдала.
Мария Лукьяновна обняла Галю, прижала к себе.
— Девочка моя! Я не знаю… Неужели бы я тебе не сказала? Тебя маленькую нашли…
Галя оттолкнула обнимавшую её руку.
— Кто она? Кто? Как же она… могла… меня бросить?
— А почему, — тихо сказала Мария Лукьяновна, — ты непременно считаешь, что это она тебя бросила, твоя мама? Может быть, её в живых не было, когда ты оказалась… брошенной. Не смей думать о матери плохо, когда ты не знаешь! А я так уверена, — голос её зазвучал твёрдо, убеждённо, — что она была хорошая. Слышишь? Уверена! И сколько людей хороших на свете, гораздо больше, чем плохих! Разве твой дядя Павел плохой?
— Хо-ро-ший! — всхлипнула Галя.
— И он бы ни за что с тобой не расстался, если б не уезжал!
Галя опять заплакала, но совсем по-другому — тоненько, жалобно.
— Ой! Голова болит…
— Побледнела как… Ляг скорей!
Встревоженная Мария Лукьяновна уложила Галю на диван, пощупала ей лоб:
— Да ты горячая, как печка!
Она выглянула в коридор и первому попавшемуся воспитаннику приказала позвать медсестру.
Скарлатина
— Не везёт мне! Прямо ужас как не везёт! — возмущалась Зина.
Так ей хотелось дружить с Галей, после полуторамесячной разлуки — ещё больше, чем прежде. И любопытство её терзало. Хоть и неудобно приставать, всё-таки Зина пыталась расспросить Галю:
— Где же ты пропадала столько времени? Тебя усыновили, говорят? Где ты жила? У кого?
— У одних людей…
Галя отвечала нехотя. Болтушкой она никогда не была, а тут стала и совсем тихая, молчаливая, какая-то безучастная. Но Зина не теряла надежды всё разузнать.
И вот Галя не пришла в школу, снова исчезла.
— Опять её, что ли, усыновили? — с досадой спрашивала Зина у девочек из детского дома.
Но на этот раз никто Галю не удочерял и не брал на опеку.
Просто она заболела скарлатиной.
Галя лежала на койке в больничной палате. Горячий туман окутывал её, давил на голову, мешал дышать.
Над ней наклонялись какие-то женщины в белых халатах.
Пришёл дядя Паша, тоже в белом халате и в белой шапочке.
— Ты разве не уехал? — Гале казалось, что она крикнула очень громко.
— Что ты там шепчешь, а? — Лицо дяди Паши приблизилось к ней и вдруг стало чужим, только глаза оставались его — светлые и добрые-предобрые.
Потом острая боль в ноге заставила её вскрикнуть.
Чей-то голос уговаривал:
— Ничего, деточка, потерпи! Вот сделали укол — жар спадёт…
Никто не замечал, что белые лилии, как змеи, ползут ей на грудь, лезут в лицо. Гале приходилось самой отталкивать их двумя руками.
— Да прогоните же их! — Плача от ужаса, она катилась с высокой горы в пропасть, а лилии скользили за ней: «Да как же ты смела, дрянная девчонка?..»
Сколько так продолжалось, Галя не знала. Однажды утром она открыла глаза и увидела окно. Оно было большое, светлое. Прозрачные стёкла сверкали в переплётах белых рам. За окном светило солнце и росло дерево. На ветках, искрясь, лежал снег.
Палата, вся белая, залитая светом, была уставлена кроватями. На одной из них лежала девочка с огненно-рыжими волосами и смотрела на Галю. И на других кроватях лежали или сидели какие-то дети.
У Гали ничего не болело, но, посмотрев вокруг, она вдруг очень устала. Закрыла глаза и заснула. И ей ничего не снилось.
Встреча
— Почему ты ничего не ешь? Температура спала. Теперь должна кушать! А то и не поправишься. Смотри, руки как спички стали…
Медицинская сестра садилась на табуретку возле кровати больной и сама протягивала к её губам ложку с супом.