Другие антропологи провели классические экологические исследования насилия: к примеру, Мелвин Эмбер из Йеля в работе «Статистические свидетельства экологического объяснения войн» (Statistical Evidence for Ecological Explanation of Warfare, 1982). Эмбер отмечает, в частности, что некоторые экосистемы достаточно стабильны и благополучны и семьи остаются вместе круглый год, возделывая землю или занимаясь охотой и собирательством в изобильных окрестных лесах. В других, более суровых и нестабильных условиях в семьях нередки длительные разлуки. В засушливое время года, например, доиндустриальным земледельцам часто приходилось распределять поголовье между членами семей и отправлять их со стадами в разные пастбищные районы. Последнее больше располагает к формированию класса воинов определенного возраста. На случай, если придут враги, пока мужчины вашей семьи ищут где-то траву для скота, хорошо иметь постоянную армию наготове.
Кардинально иным образом подошел в 1960-е к межкультурным исследованиям Роберт Текстор из Стэнфорда, ставший в этой области королем досужих домыслов. Текстор собрал данные примерно о четырех сотнях различных культур по всему миру и сгруппировал их по пятистам разным признакам. К какому типу принадлежит культура – матрилокальному или патрилокальному? Какая в ней правовая система? Как люди зарабатывают на пропитание? Верят ли в загробную жизнь? Занимаются ли ткачеством? Обрабатывают ли металлы? Какие им больше нравятся игры – стратегические или на везение? Потом он скормил все переменные обо всех культурах гигантскому доисторическому компьютеру и попросил этого монстра вычислить корреляции всего со всем и выдать все значимые результаты. Так появилась его монументальная книга «Межкультурная сводка» (Cross-Cultural Summary) толщиной в 10 сантиметров, в которой таблица за таблицей сообщает вам, в частности, какие культурные различия статистически значимо связаны с различиями экологическими. И пусть это не та книга, которую вы возьмете с собой на пляж, но перед тысячами страниц корреляций трудно устоять. Где еще вы узнаете, что в обществах, в которых не развито кожевенное дело, чаще всего играют только в игры, требующие мастерства? Как это объяснить?
Среди всего разнообразия подходов сложились разделение на два основных типа обществ из очень разных экосистем. Поразительна уже сама дихотомия, но из нее вытекают и тревожные выводы о мире, который мы создали.
Это расхождение между людьми, живущими в дождевых лесах и в пустынях. Пигмеи мбути в противоположность ближневосточным бедуинам, амазонские индейцы в противоположность кочевникам Сахары или Гоби. Они создают культуры, устойчивые различия между которыми пронизывают все стороны жизни. Конечно, есть исключения, иногда радикальные, но тем не менее эти корреляции надежны.
Для начала кое-что о религии. Кто из них политеисты-анимисты, а кто монотеисты? Элементарно. У жителей дождевых лесов боги и духи множатся, а монотеизм – изобретение пустыни. Это, в общем, логично. Пустыня учит постигать масштабные явления, например, как суров в своей простоте мир – до основания иссушенный и испепеленный зноем. «Я Господь, Бог твой», «Нет Бога, кроме Аллаха» и «Да не будет других богов, кроме Меня» – подобные повеления процветают. Последнее изречение подразумевает, что монотеизм не всегда подразумевает единственное сверхъестественное существо: господствующие монотеистические религии мира изобилуют ангелами, джиннами и дьяволами. Но эти религии характеризуются иерархией: силы меньших божеств лишь подмножества единственного Всемогущего. Для сравнения представьте жителей тропических дождевых лесов, в мире тысяч съедобных растений, сотен лекарственных трав, где на одном дереве больше видов муравьев, чем на всех Британских островах. Что может быть естественнее, чем дать тысячам божеств процветать в таком же равновесии?
Более того, если вы и встретитесь с монотеистическими обитателями дождевых лесов, они вряд ли будут верить, что их бог или богиня сует свой нос в людские дела – управляет погодой, насылает болезни и т. п. И это тоже логично. Дождевые леса олицетворяют баланс как в экологическом, так и в культурном смысле. Если от вашего копья увернулся лесной кабан, вокруг полно растений, которые можно собрать. Если какая-то зараза выкосила один тип растений, есть множество других. В пустыне же налет саранчи или высохший оазис может обречь на смерть, и мир, полный таких непредсказуемых катастроф, располагает к легендарному фатализму пустынных культур, взращивает веру в Бога-интервента со своими причудами и планами.
Другое крупное различие всплывает в работе Мелвина Эмбера. Пустынные общества, члены которых уходят очень далеко, чтобы пасти коз и верблюдов, – классический инкубатор для воинского сословия. А с ним обычно приходят все атрибуты милитаристского общества: военные трофеи как средства достижения статуса, смерть в бою как гарантия славного посмертия, иерархическая организация, централизованная власть, расслоение общества, рабовладение. Модель мира, в которой всемогущий Бог властвует над горсткой мелких божеств, находит естественное отражение в жесткой земной иерархии.
Работа Текстора указывает и на другие корреляты жизни в пустыне по сравнению с дождевыми лесами. Если вы женщина, вам лучше держаться подальше от ребят из пустыни. Покупка жен и браки по договоренности намного реже встречается в культурах дождевых лесов. Более того, в подобных культурах намного чаще встречается матрилокальные семьи: женщины-родственницы живут вместе всю жизнь и образуют ядро общества, их не отсылают туда, где выше спрос на невест. В пустынных культурах на женщинах обычно лежит тяжелое бремя постройки жилищ и поиска воды и дров, пока мужчины размышляют о своих величавых стадах и задумывают новые набеги. В дождевых же лесах тяжелую работу в основном делают мужчины. А кроме того, в этих культурах маловероятны представления о неполноценности женщин: вряд ли вы увидите там мужчин, возносящих молитву в благодарность, что не родились женщинами (как по крайней мере в одной религии, происходящей из пустыни). И наконец, пустынные культуры учат детей стесняться наготы в более раннем возрасте и более сурово ограничивают добрачный секс.
В какую культуру вы бы предпочли обратиться? Когда дело касается веры, для меня, атеиста, хрен редьки не слаще. Во что я не верю – так это в бога типа старика с большой седой бородой на троне, но в атеистическом отношении к кучке лесных божков есть определенная прелесть в духе 1960-х и танцев с волками. Что до других культурных факторов, то вопросов не возникает. Милитаризм, расслоение, дурное обращение с женщинами, ханжество в воспитании детей и вопросах сексуальности – культуры пустыни смотрятся не слишком привлекательно. И тем не менее на нашей планете господствуют культурные наследники обитателей пустыни. В ходе истории пустынные жители, выйдя с Ближнего Востока, сформировали значительную долю евразийских культур. Эти культуры, в свою очередь, провели последние пятьсот лет, покоряя коренное население Америк, Африки и Австралии. В результате мы имеем иудеохристианский/мусульманский мир, а не мбути-карибский/тробианский.
Выходит, теперь христиане, иудеи и мусульмане живут среди пшеничных полей Канзаса, альпийских кантонов и малайзийских дождевых лесов. Образ мышления пустыни и его культурная нагрузка оказались необычайно устойчивыми в ходе их насаждения при завоеваниях и распространения в новых, непохожих средах по всей планете. Конечно, не так много народу до сих пор кочует со стадами овец, подгоняя их библейскими посохами. Но признаки пустынных культур сохраняются в мире, ими взращенном, века, даже тысячелетия спустя после их появления. Наши разбросанные повсюду враги, Талибан, и наши давние добрые друзья, саудовцы, создали общества столь репрессивные, что дух захватывает. Недавно в Иерусалиме ревностные иудеи-ортодоксы схлестнулись с полицией в попытках закрыть дороги по субботам – навязать всему остальному обществу свою, строгую версию веры. Меня, американского педагога, которому по сердцу эволюция, поистине устрашают правые христиане, которые много где в этой стране указывают, какие факты и истины могут звучать в школах. Единственный способ мыслить, действовать, быть. Крестовые походы и джихады, фетва и инквизиция, вечные муки и геенна огненная.
К сожалению, большинство данных указывает, что образ мышления обитателей дождевых лесов – более тепличный и плохо переносит пересадку. Мы уничтожили бесчисленное множество деревьев для подсечно-огневого земледелия, заготовок леса на продажу, под пастбища для скота. В эту эпоху вымерло невиданное количество не только биологических видов, но и языков и культур: потомки жителей лесов вынуждены равняться на самый низкий уровень мировой пустынной культуры. Демограф Уильям Сазерленд из Университета Восточной Англии показал, что там, где на Земле наибольшее биологическое разнообразие, там больше и разнообразия лингвистического, а там, где биоразнообразие находится под угрозой вымирания, там и языки и культуры вымирают быстрее. Так культуры дождевых лесов с хрупким плюрализмом, рожденным в роскоши изобильного мира, растворяются в сточных водах трущоб Рио, Лагоса и Джакарты.
Что мы можем понять из этих корреляций между средой и культурными практиками и убеждениями? Посмотрите на людей как на приматов (они и есть приматы) – и все становится на свои места. Откройте два новых вида обезьян, которых никто раньше не видел. Мы ничего не будем знать о них, кроме того, что одни живут на деревьях в амазонских лесах, а другие бродят в безводных кустарниках Намибии, и любой настоящий приматолог сможет довольно точно предсказать различия в половой жизни и биологии размножения этих двух видов, кто более агрессивен и защищает территорию и т. п. В этом плане экология влияет на нас точно так же, как на любой другой биологический вид.
Но нас отличают две вещи. Во-первых, у нас больше исключений из правил и они ярче, чем у других приматов. В конце концов, тот же самый старый гнусный иудео-христианский/мусульманский мир, по поводу которого я нудил, породил квакеров и суфиев. Ни один павиан в располагающих к всеядности условиях саванны не станет вегетарианцем из моральных соображений.