Мексиканская иммиграция и испанизация
Мексиканский вызов
К середине двадцатого столетия Америка являлась мультиэтническим и мультирасовым обществом со стержневой англо-протестантской культурой, включающей в себя множество субкультур, и с общим политическим кредо, определенным этой культурой. В конце того же столетия произошли изменения, которые, если их не остановить, способны превратить Америку в раздвоенное англо-испанское общество с двумя государственными языками. Данный тренд отчасти сложился как результат популярности доктрин мультикультурализма и многообразия среди политической и интеллектуальной элиты, а также под воздействием государственной политики двуязычного образования и программы позитивных действий, основанных на упомянутых доктринах и фактически ими санкционированных. Основной движущей силой этого тренда выступают иммигранты из стран Латинской Америки, прежде всего из Мексики.
Мексиканская иммиграция ведет к демографической реконкисте областей, захваченных Соединенными Штатами в 1830–1840-х годах. Мексиканизация этих областей происходит практически по тому же сценарию, по которому происходила кубанизация южной Флориды. Вдобавок уничтожается граница между США и Мексикой, стираются социальные и культурные различия, складываются смешанные сообщества и смешанная культура, наполовину американская, наполовину мексиканская. Кроме того, мексиканизация, учитывая здесь и иммиграцию из других латиноамериканских стран, ведет к распространению в США испанского языка и к утверждению в Соединенных Штатах социальных, культурных и лингвистических практик, характерных для испаноговорящих обществ.
Все это происходит благодаря тому, что современная мексиканская иммиграция отличается как от мексиканской иммиграции прошлого, так и от нынешней иммиграции из других стран; благодаря тому, что мексиканские иммигранты и их латиноамериканские «сородичи» не желают ассимилироваться, несмотря на требования закона и пример иммигрантов из прочих стран мира.
Особенности мексиканской иммиграции
Современная мексиканская иммиграция не имеет прецедентов в американской истории. Уроки иммиграции прошлых лет и опыт, который можно из них извлечь, не помогают разобраться в динамике нынешней иммиграции и оценить ее возможные последствия. Выделим шесть основных признаков, по которым современная мексиканская иммиграция отличается как от иммиграции прошлых лет, так и от нынешней иммиграции из других стран мира.
Американцы привыкли отождествлять иммиграцию со статуей Свободы, островом Эллис и, в последние десятилетия, с аэропортом имени Кеннеди. Иммигранты прибывают в США, преодолев океаны и расстояния в десятки тысяч миль. Отношение американцев к иммигрантам, да и сама иммиграционная политика Соединенных Штатов до сих пор в значительной мере определяются этими клише. Однако к иммиграции мексиканской данные клише попросту неприменимы. Америка столкнулась с массовой иммиграцией из соседней страны, население которой составляет более трети от населения Штатов, страны бедной и отделенной от Америки всего лишь мелкой речушкой, при том что граница между США и Мексикой протянулась на две тысячи миль.
Эта ситуация уникальна как для США, так и для мирового сообщества в целом. Никакая другая страна Первого мира не имеет общей границы по суше со страной Третьего мира, тем более — протяженностью в две тысячи миль. Япония, Австралия и Новая Зеландия представляют собой острова; Канада граничит только с США; что касается европейских стран, ближайшие из них, а именно Испанию и Италию, отделяют от стран Третьего мира, а именно Марокко и Албании, морские проливы — Гибралтарский и пролив Отранто соответственно. Уникальность американо-мексиканской ситуации дополнительно отягощается разницей в экономическом развитии двух стран. «Различия в доходах между Мексикой и Соединенными Штатами, — писал Дэвид Кеннеди, — самые большие среди всех „парных“, то есть соседствующих друг с другом, стран в мире»{363}. Толпы иммигрантов, пересекающие почти неохраняемую сухопутную границу (вместо того чтобы плыть через океан), представляют существенную угрозу иммиграционной политике США, уничтожают, через создание транснациональных сообществ, само понятие государственной границы, угрожают экономике и культуре американского Юго-Запада и экономике Соединенных Штатов в целом.
Причины мексиканской иммиграции, как и любой другой, обнаруживаются в демографической, экономической и политической динамике страны-адресанта и в экономической, политической и социальной привлекательности страны-адресата, то есть США. Географическая близость, к тому же, дополнительно стимулирует иммиграцию. Для мексиканцев иммиграция не сопряжена с такими же трудностями, как у остальных. Они могут уезжать из своей страны и возвращаться в нее, когда захотят, продолжая поддерживать контакты с родственниками, друзьями и знакомыми. Именно поэтому мексиканская иммиграция после 1965 года неуклонно возрастала. В 1970-е годы в США легально въехали около 640 000 мексиканцев; в 1980-е годы — уже 1 656 000 человек; в 1990-е годы — 2 249 000 человек. За три десятилетия доля мексиканцев в легальной иммиграции возросла с 14 до 25 процентов. Да, этот показатель не сравнить с показателем ирландцев, прибывавших в США между 1820 и 1860 годами, или с показателем немцев в 1850–1860-е годы{364}. Зато он сопоставим с показателями иммиграции перед Первой мировой войной и значительно превосходит показатели для современных иммигрантов из других государств. Сюда также необходимо добавить огромное количество мексиканцев, каждый год проникающих в США нелегально.
В 1960 году в США существовало следующее соотношение между иммигрантами (указаны пять основных стран-адресантов):
Таблица 5
В 2000 году об иммигрантах из этих стран уже не вспоминали; лидирующая пятерка выглядела так:
Таблица 6
За четыре десятилетия а) общее количество иммигрантов выросло в десятки раз; б) иммигранты из Азии и Латинской Америки вытеснили европейских и канадских иммигрантов; в) многообразие стран-адресантов привело к появлению доминирующего «источника иммиграции» — Мексики. В 2000 году мексиканские иммигранты составляли 27,6 процента от общего числа иммигрантов, намного превосходя ближайших «преследователей» — китайцев (4,9 процента) и филиппинцев (4,3 процента){365}.
В 1990-е годы мексиканцы также составляли более половины всех латиноамериканских иммигрантов на территории США, при том что последние составляли более половины всех иммигрантов, прибывших в Соединенные Штаты с 1970 по 2000 год. Число Hispanics (12 процентов населения США в 2000 году, две трети — мексиканцы по происхождению) с 2000 по 2002 год выросло на 10 процентов; «латинос» в Америке стали более многочисленными, нежели чернокожие. По оценкам социологов, к 2040 году их численность возрастет до 25 процентов всего населения США. Эти цифры обусловлены не только притоком новых иммигрантов, но и многодетностью иммигрантских семей. В 2002 году уровень рождаемости составлял 1,8 ребенка для белых нелатинских семей, 2,1 ребенка для семей чернокожих и 3 ребенка для семей латинских. «Данная тенденция характерна для развивающихся стран, — заметил по этому поводу журнал „Экономист“. — С учетом того, что в ближайшие два десятилетия многочисленное потомство мексиканских иммигрантов достигнет детородного возраста, латинское население Америки должно стремительно прибавиться»{366}.
В середине девятнадцатого столетия среди иммигрантов преобладали белые англоговорящие жители Британских островов. Иммиграция эпохи перед Первой мировой войной была чрезвычайно многообразной лингвистически и включала в себя, в том числе, носителей итальянского, польского, русского, английского, немецкого, шведского, идиша и других языков. Иммиграция после 1965 года отличается от своих «предшественниц» — более половины ее представителей говорит на общем языке и этот язык — не английский. «Испаноязычное господство в иммигрантской среде, — подчеркивал Марк Крикориан, — не имеет прецедентов в истории»{367}.
Нелегальное проникновение в США — отличительная особенность мексиканской иммиграции после 1965 года. На протяжении столетия после принятия конституции нелегальная иммиграция была практически невозможна: не существовало национальных законов, ограничивающих или запрещающих иммиграцию, лишь некоторые штаты устанавливали в своих границах весьма скромные ограничения на приток «чужаков». В следующие девяносто лет нелегальная иммиграция была минимальной, поскольку не составляло труда контролировать приход кораблей с иммигрантами на борту, так что большинству тех, кто оказывался на острове Эллис, не разрешалось ступать на американскую землю. Закон об иммиграции 1965 года, возросшая доступность транспортных средств и появление в США активно действующего мексиканского лобби в корне изменили ситуацию. По оценкам Пограничной гвардии, количество нелегальных иммигрантов из Мексики выросло с 1 600 000 человек в 1960-е годы до 11 900 000 человек в 1980-е и до 12 900 000 человек в 1990-е годы. Международная мексикано-американская комиссия оценивает ежегодное количество нелегальных иммигрантов в 105 000 человек; служба иммиграции и натурализации приводит в своих отчетах цифру в 300 000 человек. Согласно результатам одного исследования, треть иммигрантов из Мексики до 1975 года и две трети иммигрантов после 1975 года проникли на территорию США незаконно{368}.
Акт об иммиграционной реформе и иммиграционном контроле 1986 г. содержал положение о легализации статуса незаконных иммигрантов, успевших обосноваться в США, и предусматривал меры по предотвращению нелегальной иммиграции — в частности, наказание работодателей за прием на работу нелегальных иммигрантов и т. п. Легализация прошла успешно: 3,1 миллион иммигрантов, среди которых 90 процентов составляли мексиканцы, получили «зеленые карты» резидентов. Что касается мер по предотвращению нелегальной иммиграции, они оказались недейственными. Общее количество нелегальных иммигрантов в США оценивалось в 4 миллиона человек в 1995 году, в 6 миллионов человек в 1998 году и в 7 миллионов человек в 2000 году. В 1996 году мексиканцев, проникавших в США незаконно, было в девять раз больше, чем нелегальных иммигрантов из Сальвадора{369}. В 1990 году мексиканцы составляли 58 процентов от общего числа нелегальных иммигрантов, проживающих в США; в 2000 году это показатель вырос до 69 процентов (4,5 миллиона человек). Фактически нелегальную иммиграцию можно с полным правом назвать мексиканской иммиграцией.
В 1993 году президент Клинтон объявил «организованную контрабанду людей в Соединенные Штаты» угрозой национальной безопасности. Нелегальная иммиграция также представляет собой угрозу общественной безопасности Америки. Экономические и политические силы, породившие эту угрозу, весьма могущественны. Ничего подобного в американской истории прежде не случалось.
Как мы видели, отцы-основатели считали дисперсию необходимым условием ассимиляции; исторически эта тенденция превалировала в американском обществе и сохранилась до сего дня применительно к неиспаноязычным иммигрантам. Последние, однако, тяготеют к региональной концентрации: мексиканцы селятся в Южной Калифорнии, кубинцы — в Майами, доминиканцы и пуэрториканцы (которые де-юре иммигрантами не считаются) — в Нью-Йорке. В 1990-е годы численность «латинос» в этих городах и областях неуклонно возрастала. В то же время мексиканцы и прочие испаноязычные иммигранты начали захватывать плацдармы в других районах. Абсолютные показатели оставались сравнительно малыми, но в десятилетие с 1990 по 2000 год испаноговорящие иммигранты обосновались в Северной Каролине (прирост на 445 процентов), Джорджии, Небраске, Миннесоте, Арканзасе, Юте, Неваде и Теннеси (прирост на 270 процентов, штаты перечислены в порядке убывания доли иммигрантов среди населения). Испаноязычные иммигранты также основали «колонии» в крупных городах страны. В 2003 году более 40 процентов населения Хартфорда, штат Коннектикут, составляли Hispanics (в основном пуэрториканцы), и это трактовалось как «крупнейшая испаноязычная колония в крупных городах за пределами Калифорнии, Техаса, Колорадо и Флориды»; следует отметить, что доля чернокожих в населении Хартфорда не превышала 38 процентов. Как заявил первый «латинский» мэр города, «Хартфорд превратился, так сказать, в латинский город. Это знак грядущих перемен». Испанский язык в Хартфорде сделался фактически официальным языком коммерции и управления{370}.
Наибольшая концентрация Hispanics отмечена на Юго— Западе, прежде всего в Калифорнии. В 2000 году на американском Западе проживало почти две трети мексиканских иммигрантов, и почти половина из них обосновалась в Калифорнии. В Лос-Анджелес стекаются иммигранты из многих стран, в нем имеется свой корейский квартал, свой вьетнамский квартал, а город-спутник Лос-Анджелеса Монтерей-Парк вошел в историю как первый американский город с преобладанием азиатского населения. Однако большинство в Калифорнии составляют иммигранты из одной страны, а именно из Мексики, причем по численности мексиканские иммигранты превосходят и европейских, и азиатских. Это нетрудно доказать на примере Лос-Анджелеса. В 2000 году 46,5 процента населения города составляли Hispanics, из которых 64 процента были мексиканцами; доля белых неиспаноязычных жителей равнялась лишь 29,7 процента. К 2010 году, по оценкам социологов, будет испаноязычным 60 процентов населения Лос-Анджелеса{371}.
Большинство иммигрантских общин демонстрирует более высокие уровни рождаемости, нежели среди коренных жителей, поэтому эффект иммиграции особенно остро ощущается в школах. Диверсифицированность общин Нью— Йорка привела к тому, что учителям приходится общаться с учениками, говорящими на двадцати разных языках. В городах Юго-Запада, напротив, дети в основном говорят по-испански. «Ни одной американской школе не приходилось до сих пор сталкиваться с массовым притоком детей из одной иноязычной общины, — писали Катрина Берджесс и Абрахам Левенталь в своем исследовании о мексиканцах в Калифорнии (1993). — Школы Лос-Анджелеса становятся мексиканскими». В 2002 году «латинос», преимущественно мексиканцы, составляли 71,9 процента учеников школьного округа Лос-Анджелеса, тогда как доля белых неиспаноязычных детей равнялась 9,4 процента, и разрыв постоянно увеличивался. В 2003 году, впервые с середины девятнадцатого столетия, в Калифорнии число новорожденных в испаноязычных семьях превысило число младенцев в семьях англоговорящих{372}.
В прошлом, писал Дэвид Кеннеди, «многообразие и дисперсия „иммигрантского потока“ способствовали ассимиляции. Сегодня мы наблюдаем, как вливается в наши границы могучий поток, источник которого — в Мексике, что означает культурное, лингвистическое, религиозное и национальное родство большого количества современных иммигрантов. Тот факт, что у Соединенных Штатов нет опыта борьбы с подобными явлениями, поневоле заставляет задуматься»{373}. Согласимся с Кеннеди и прибавим, что чем выше концентрация иммигрантов, тем медленнее и тяжелее происходит ассимиляция.
Предыдущие волны иммиграции, как мы видели, постепенно сходили на нет, количество иммигрантов из разных стран существенно варьировалось на протяжении времени. В настоящий момент текущая волна иммиграции не выказывает ни малейших признаков спадания, а условия, порождающие мексиканизацию этой волны, имеют все основания сохраниться в течение ближайших десятилетий, если не начнется крупная война или не произойдет экономический спад. В долгосрочной перспективе мексиканская иммиграция может сократиться, когда уровень экономического развития Мексики приблизится к уровню Соединенных Штатов. На 2000 год в Америке валовой продукт на душу населения в девять-десять раз превосходил аналогичный мексиканский показатель. Если эта разница сократится хотя бы до соотношения «три к одному», приток иммигрантов из Мексики наверняка уменьшится. Однако чтобы достичь подобного соотношения в обозримом будущем, мексиканская экономика должна развиваться темпами, намного превосходящими темпы экономического развития США. Впрочем, даже если подобное и случится, экономический рост сам по себе не приведет к сокращению иммиграции. В девятнадцатом столетии, при том что Европа стремительно индустриализировалась и доходы на душу населения значительно возрастали, пятьдесят миллионов европейцев покинули родной континент и перебрались в Америку, Азию, Латинскую Америку и Африку. С другой стороны, экономический подъем и урбанизация страны могут привести к понижению уровня рождаемости, что, в свою очередь, обернется уменьшением числа людей, «глядящих на север». Уровень рождаемости в Мексике падает. В 1970–1975 годах он составлял 6,5 ребенка на семью, а в 1995–2000 годах сократился более чем вдвое, до 2,8 ребенка на семью. Тем не менее в 2001 году мексиканский Национальный демографический совет заявил, что это падение не окажет заметного воздействия на текущий уровень иммиграции и что до 2030 года среднегодовой показатель иммиграции будет варьироваться в пределах от 400 000 до 515 000 человек{374}. К тому времени массовая иммиграция коренным образом изменит демографическую ситуацию в Соединенных Штатах и демографические отношения между Мексикой и США.
Неизменно высокий уровень иммиграции имеет три важных последствия. Во-первых, иммигранты воспроизводят себя. «Если и существует некий общий закон иммиграции, — писал Майрон Вейнер, — он гласит, что иммиграция, единожды начавшись, не имеет завершения. Иммигранты побуждают своих родственников и друзей, по тем или иным причинам оставшихся дома, присоединиться к ним в новой стране, снабжают их необходимыми сведениями и документами, передают деньги, помогают найти работу и кров». В результате возникает «цепная иммиграция», в процессе которой каждая последующая группа испытывает меньше затруднений, чем предыдущие{375}. Во-вторых, чем дольше продолжается иммиграция, тем труднее остановить ее политическими средствами. Иммигранты часто склонны, выражаясь метафорически, захлопывать за собой дверь в прошлую жизнь. Однако на уровне иммигрантских сообществ вступает в действие иная практика. Элита этих сообществ отнюдь не желает «захлопывать двери». Она организует иммигрантские ассоциации, которые начинают лоббировать интересы иммигрантов, и стимулирует развитие этих ассоциаций через увеличение и убыстрение иммиграционных процессов. А чем многочисленнее становятся иммигрантские сообщества, тем труднее политикам сопротивляться требованиям их лидеров. Представители различных иммигрантских сообществ входят в коалиции, получающие поддержку тех, кто одобряет иммиграцию по экономическим, идеологическим или «гуманитарным» соображениям. Законодательные успехи, которых добиваются эти коалиции, оказываются наиболее значимыми, вполне естественно, для крупнейшего иммигрантского сообщества в США — для мексиканцев. В-третьих, высокий уровень иммиграции замедляет ассимиляцию и даже блокирует ее. «Постоянный приток новых иммигрантов, — замечают Барри Эдмонстон и Джеффри Пассел, — особенно в районы высокой концентрации некоренных жителей, способствует сохранению родного языка в качестве языка общения этих иммигрантов и их детей». В итоге, заключает Майк Фолкофф, «испаноязычное население регулярно пополняется новыми членами, причем это пополнение опережает ассимиляцию»; отсюда следует, что широкое распространение испанского языка на территории Соединенных Штатов — «реальность, которую нельзя изменить, даже в долгосрочной перспективе»{376}. Как мы видели, сокращение иммиграции ирландцев и немцев после Гражданской войны и падение уровня иммиграции южно— и восточноевропейцев после 1924 года привели к ассимиляции этих иммигрантов в американском обществе. Если текущий уровень мексиканской иммиграции сохранится, подобного «трансфера» лояльностей, традиций, ценностей и идентичностей наверняка не произойдет; история великого успеха американизации совсем не обязательно должна повториться в случае с мексиканцами.
Никакая другая группа иммигрантов на всем протяжении американской истории не предъявляла притязаний на территорию Америки. Мексиканцы и американцы мексиканского происхождения считают себя вправе выдвигать подобные претензии. Почти весь Техас, а также Нью-Мексико, Аризона, Калифорния, Невада и Юта некогда принадлежали Мексике и были захвачены у нее в ходе Техасской войны за независимость (1835–1836) и Мексикано-американской войны (1846–1848). Мексика — единственная страна, в пределы которой США осуществили вторжение, чьей столицей овладели, разместили морских пехотинцев в «чертогах Монтесумы» и аннексировали половину территории. Мексиканцы этого не забыли; вполне естественно, что они до сих пор считают земли перечисленных выше штатов своими. «В отличие от прочих иммигрантов, — писал Питер Скерри, — мексиканцы прибывают в США из страны, расположенной по соседству, из страны, потерпевшей военное поражение от Соединенных Штатов, и селятся в регионе, на который когда-то распространялась юрисдикция их родины. Поэтому американцам мексиканского происхождения присуще чувство нового освоения родной земли, отсутствующее у прочих иммигрантов»{377}. Упомянутое «чувство освоения родной земли» демонстрировали все мексиканские общины, складывавшиеся на территории США. Эти общины возникали, сменяя друг друга, в «мексиканском анклаве» на севере Нью-Мексико и по берегам Рио-Гранде; 90 процентов членов этих общин были выходцами из Мексики и говорили на испанском языке. В этих общинах «доминировали испаноязычная культура и испаноязычные традиции, что в значительной степени препятствовало ассимиляции иммигрантов»{378}.
Время от времени выдвигаются теории, утверждающие, что Юго-Западу суждено стать американским Квебеком. Да, в обеих местностях имелось католическое население, которое было завоевано людьми англо-протестантской культуры, но в остальном между Юго-Западом США и Квебеком мало общего. Квебек удален от Франции на три тысячи миль, он не испытывает «иммиграционного давления», то есть в него каждый год не пытаются, легально и нелегально, проникнуть несколько сот тысяч французских иммигрантов. История показывает, что конфликты возможны там и тогда, где и когда население одной страны начинает воспринимать территорию другой страны как свою собственную и предъявлять притязания на эту территорию.
Географическая близость Мексики, массовость, постоянство и нелегальность иммиграции, региональная концентрация иммигрантов и исторические корни мексиканской иммиграции — все это отличает иммиграцию мексиканскую от любой другой и создает существенные затруднения с ассимиляцией иммигрантов из Мексики в американском обществе.
Проявления особенностей мексиканской иммиграции
Критерии, по которым устанавливается степень ассимиляции отдельного человека, общины или целого поколения в конкретном обществе, включают в себя общий язык, уровень образования, профессиональную деятельность, уровень доходов, гражданство, количество смешанных браков и осознание идентичности. Почти по всем этим показателям современные мексиканские иммигранты отстают как от иммигрантов из других стран, так и от своих исторических предшественников.
Лингвистическая ассимиляция, как правило, протекает по одной и той же схеме. Большинство иммигрантов первого поколения, прибывавших из стран, где говорили не по-английски, испытывали трудности в овладении английским языком. Иммигранты второго поколения, либо прибывавшие в США в юном возрасте, либо рождавшиеся уже на территории Соединенных Штатов, бегло говорили как на английском, так и на языке своих родителей. Наконец иммигранты третьего поколения использовали английский как родной язык и почти полностью забывали язык своих предков, что, с одной стороны, создавало затруднения в коммуникации поколений, а с другой — вело к возникновению «ностальгического интереса» и желанию выучить заново язык предшествующих поколений{379}.
На заре двадцать первого столетия ясности в вопросе, будет ли протекать по этой схеме лингвистическая ассимиляция мексиканцев, так и не наступило. Прежде всего нынешняя волна иммиграции началась сравнительно недавно, поэтому третье поколение мексиканских иммигрантов еще только складывается. Признаки распространения английского и «отмирания» испанского в иммигрантской среде также пока не слишком очевидны. В 2000 году свыше 26 миллионов иммигрантов (10,5 процента населения старше пяти лет) говорили по-испански дома и почти 13,7 миллионов человек из этих иммигрантов (возрастание данного показателя на 65,5 процента по сравнению с 1990 годом) «не очень хорошо» знали английский. Согласно данным переписи, в 1990 году около 95 процентов американцев мексиканского происхождения говорили дома по-испански, 73,6 процента из них владели лишь начатками английского языка, а 43 процента этих американцев принадлежали к «лингвистическому изоляту»{380}. Характеристики иммигрантов второго поколения, рожденных на территории США, существенно отличались: только 11,6 процента говорили исключительно по-испански или по-испански лучше, чем по-английски; 25 процентов владели в равной степени обоими языками, 32,7 процента знали английский лучше, чем испанский, а 30,1 процента говорили исключительно по-английски. Свыше 90 процентов представителей второго поколения иммиграции могли бегло объясняться по-английски{381}.
Таким образом, освоение английского языка в первом и втором поколениях мексиканских иммигрантов, судя по всему, не отклоняется от описанной выше традиционной схемы. Тем не менее остаются два вопроса. Первый таков: менялось ли с течением времени отношение иммигрантов второго поколения к английскому языку? Можно предположить, что, учитывая быстрый рост мексиканской общины на территории США, американцы мексиканского происхождения в 2000 году испытывали меньшую склонность к освоению английского, нежели их предшественники из 1970 года. Вопрос второй: последует ли традиционной схеме лингвистической ассимиляции третье поколение иммигрантов, будет ли оно бегло говорить по-английски и почти не вспоминать язык предков — или же сохранит признаки второго поколения, то есть одинаково хорошее владение обоими языками? Иммигранты второго поколения часто демонстрируют снисходительное отношение к языку предков или нарочито отказываются от него и открыто возмущаются неспособностью и нежеланием представителей старшего поколения овладеть английским языком. Повлияет ли данное отношение к испанскому на формирование «лингвистической концепции» третьего поколения мексиканских иммигрантов? Если второе поколение иммигрантов отвергает родной язык не полностью, третье поколение, скорее всего, будет двуязычным; судя по тому, как протекает сегодня ассимиляция, использование двух языков станет своего рода юридической нормой в среде мексиканских иммигрантов, причем паритет английского и испанского языков будет подкрепляться постоянным притоком новых членов сообщества, говорящих исключительно по-испански.
Подавляющее большинство мексиканских иммигрантов и иммигрантов из других стран Латинской Америки (от 66 до 85 процентов) заявляют, что их дети непременно должны хорошо знать испанский язык. Подобного отношения к языку предков мы не встретим ни у какой из прочих иммигрантских общин. «Существует, по-видимому, глобальное культурное различие между иммигрантами из Азии и из Латинской Америки применительно к родному языку этих иммигрантов и лингвистическому воспитанию их детей»{382}. Отчасти это различие, безусловно, связано с размерами латиноамериканских общин на территории США: многочисленность этих колоний порождает «питательную среду», в которой родной язык иммигрантов продолжает успешно бытовать. Хотя мексиканские иммигранты второго и третьего поколения, равно как и иммигранты из прочих стран Латинской Америки, уже достаточно бегло говорят по-английски, у них налицо отступление от традиционной схемы лингвистической ассимиляции — они сохраняют приверженность родному языку. Мексиканские иммигранты второго и третьего поколений, выросшие в английской языковой среде, учат испанский во взрослом возрасте и обучают этому языку своих детей. «Языковая компетенция в испанском, — как заметил профессор Университета Нью-Мексико Ф. Крис Гарсия, — составляет предмет гордости латиноамериканских иммигрантов; они готовы всюду ее пропагандировать и защищать». В 1999 году в школах Южной Калифорнии из тех, кто не слишком хорошо говорил по-английски, 753 505 человек владели испанским, всего лишь 20 563 человека — вьетнамским (следующая по многочисленности иноязычная группа иммигрантов второго поколения), 12 463 человека — корейским и 12 023 человека — армянским{383}.
Уровень образования американцев мексиканского происхождения значительно отличается от «американского стандарта». На 2000 год 86,6 процента коренных американцев имели среднее образование, тогда как для некоренных американцев этот показатель составлял 82,5 процента для филиппинцев, 81,3 процента для британцев, 75,9 процента для немцев, 60,6 процента для китайцев — и лишь 24,3 процента для мексиканцев. Тем самым уровень образования мексиканских иммигрантов, как мы видим, вполовину ниже общего уровня образования иммигрантов в целом{384}. Согласно опросам общественного мнения 1986 и 1988 годов, среди мексиканских иммигрантов мужчины имели за спиной в среднем 7,4 лет школьного обучения; для сравнения: у кубинских иммигрантов эта цифра равнялась 11,2 лет, у азиатских иммигрантов — 13,7 лет, у белых представителей коренного населения США — 13,1 лет. По замечанию Фрэнка Бина и его коллег, мексиканские иммигранты, «если сравнивать их с неиспаноязычными иммигрантами и коренным населением, учились в школе в среднем на пять лет меньше остальных». Возможно ли повышение образовательного уровня мексиканских иммигрантов — вопрос спорный. Исследование Бина показало, что в период с 1960 по 1988 год «новые мигранты были невежественнее и неграмотнее своих предшественников». С другой стороны, исследование, проведенное Испанистским центром Пью, выявило «существенное повышение образовательного уровня мексиканцев и других иммигрантов из стран Латинской Америки» между 1970 и 2000 годами; при этом «иммигранты все еще не могут сравниться в образованности с коренным населением Соединенных Штатов»{385}.
Очевидно, что мексиканцы американского происхождения будут и далее отставать от прочих иммигрантов и коренного населения США в своем культурном развитии. Подтверждением этому выводу могут служить результаты трех независимых друг от друга исследований. Как показал Джеймс Смит, мексиканские иммигранты третьего поколения, которые вели свой род от иммигрантов, родившихся в конце девятнадцатого и начале двадцатого столетий, имели в среднем больше лет школьного образования, нежели их родители (приблизительная разница — четыре года). Однако для последних поколений иммигрантов эта разница уже не столь заметна: иммигранты третьего поколения (12,29 лет школьного образования) намного более образованны, чем иммигранты первого поколения (6,22 лет), но всего лишь менее чем на год превосходят своих родителей (11,61 лет) {386}. Смит рассматривал уровень образования в поколениях, наследовавших одно другому, то есть диахронически; Родольфо де ла Гарса со своими коллегами провел сравнительный синхронический анализ уровня образования разных поколений иммигрантов (1899–1990 гг.). Результаты, приведенные в таблице 7, демонстрируют значимую разницу между первым и вторым поколениями иммигрантов и гораздо менее значительные отличия между третьим и четвертым поколениями. Таблица 7 также показывает, что даже в четвертом поколении иммигрантов уровень образования ниже, чем «американский стандарт» 1990 года. Это несоответствие было зафиксировано и другими исследованиями. В 1998 году Национальный совет Ла Раса (ведущая испанистская организация США) установил, что школу бросают трое из каждых десяти испаноязычных учащихся — по сравнению с одним из восьми чернокожих и одним из четырнадцати англоязычных белых. Среди молодежи в возрасте от восемнадцати до двадцати четырех лет на 2000 год среднее образование имели 82,4 процента англоговорящих белых, 77 процентов чернокожих и 59,6 процента испаноговорящих. Фрэнк Бин замечает, что «американцы мексиканского происхождения как во втором, так и в третьем поколении имеют более низкий уровень образования, нежели англоязычные американцы; среди них гораздо больше тех, кто бросает школу, и гораздо меньше студентов высших учебных заведений». Демограф Уильям Фрей указывал на то обстоятельство, что между 1990 и 2000 годами в сорока двух штатах отмечено уменьшение случаев отказа от школьного обучения, а в тех восьми штатах, не считая Аляски, где отмечено возрастание подобных случаев, «была общая причина: прирост латинского населения». Бин вдобавок упоминает, что «количество испаноговорящих абитуриентов, поступавших в колледжи, в 1990 году существенно отставало от показателей 1973 года»{387}.
Таблица 7
Уровень образования американцев мексиканского происхождения в сравнении с общим уровнем образования американцев
Источник: Rodolfo O. de la Garza, Angelo Falcon, P. Chris Garcia, John Garcia, «Mexican Immigrants, Mexican Americans, and American Political Culture», in Barry Edmonston and Jeffrey S. Passell, eds., Immigration and Ethnicity: The Integration of America’s Newest Arrivals (Washington: Urban Institute Press, 1994), p. 232–234: U. S. Census Bureau, 199 °Census of Population: Persons of Hispanic Origin in the United States, p. 77–81.
В начале двадцать первого столетия, как свидетельствуют приведенные данные, «образовательная» ассимиляция мексиканских иммигрантов по-прежнему не носит массового характера.
Экономическое положение мексиканских иммигрантов соответствует, как можно было ожидать, уровню их образованности. В 2000 году 30,9 коренных американцев занимали различные руководящие должности. Что касается иммигрантов, применительно к ним эта цифра варьируется в зависимости от страны-адресанта (или континента){388}:
Таблица 8
Опрос детей из семей иммигрантов, проведенный в Южной Флориде и Южной Каролине, выявил сопоставимые результаты. Процент семей с низким доходом, где родители работают санитарами, водителями, уборщиками, разнорабочими т. п., распределился, по данным этого опроса, следующим образом{389}:
Таблица 9
Мексиканские иммигранты также демонстрируют невысокую предприимчивость и низкую активность в сфере самостоятельной занятости. В 1990 году свыше 20 процентов армянских, греческих, израильских, русских (в основном евреев) и корейских мужчин нашли себе работу (бизнес) самостоятельно. В сравнительном анализе 60 этнических общин мексиканцы с показателем деловой активности 6,7 превзошли только филиппинцев, иммигрантов из стран Центральной Америки, лаосцев и чернокожих иммигрантов{390}.
В сравнении с представителями большинства этнических групп мексиканские иммигранты гораздо чаще предпочитают существовать на социальные пособия. Уровень бедности в семи самых крупных иммигрантских общинах (перечислены в порядке убывания численности) следующий (данные на 1998 г.){391}:
Таблица 10
В 1998 году на социальные пособия существовали 15,4 процента семей коренных американцев. При этом количество таких семей в этнических иммигрантских общинах было невероятно высоким: 59,1 процента у лаосцев, 47,9 процента у камбоджийцев, 37,1 у эмигрантов из бывшего СССР, 30,7 процента у кубинцев, 28,7 у вьетнамцев. Не считая доминиканцев (54,9 процента), пропорция мексиканских семей, живущих на дотации, к общей численности конкретной национальной общины была самой высокой (34 процента) среди всех восемнадцати общин, охваченных исследованием. В 2001 году был предпринят новый анализ, доказавший первенство мексиканцев (34,1 процента семей на государственных дотациях против среднего показателя в 22,7 процента для иммигрантской среды в целом и против 14,6 процента для семей коренных американцев). У иммигрантов второго поколения количество таких семей снижается, но в третьем поколении снова возрастает — до 31 процента{392}.
Иными словами, мексиканские иммигранты находятся в самом низу экономической пирамиды. Сохранится ли эта ситуация при смене поколений? Свидетельства противоречивы. Региональная концентрация, препятствующая ассимиляции этих иммигрантов, может обеспечить рост их благосостояния благодаря возникновению «анклавной экономики» с разнообразными деловыми и профессиональными возможностями в границах анклава. С другой стороны, как утверждается, экономические успехи, достигнутые перед Первой мировой войной еврейскими иммигрантами и их потомками, а также японцами и другими выходцами из Азии, равно как и кубинцами во Флориде, в значительной мере связаны с тем, что они и на родине выказывали деловую и коммерческую хватку{393}. Немногие мексиканские иммигранты могут похвалиться тем, что в Мексике им сопутствовал экономический успех; поэтому маловероятно, чтобы они сумели добиться этого успеха в Соединенных Штатах. Вдобавок любое сколько-нибудь заметное улучшение благосостояния американцев мексиканского происхождения зависит от повышения уровня образования; наблюдаемый сегодня массовый приток полуграмотных иммигрантов из Мексики делает подобный вариант развития событий весьма проблематичным. Джоэль Перлманн и Роджер Уолдингер высказывают обоснованный пессимизм относительно экономических перспектив мексиканских иммигрантов второго поколения в США:
«Нынешняя американская иммиграция крайне разнородна; при этом крупнейшая иммигрантская община — мексиканцы — находится у подножия профессионально-деловой лестницы. Среди иммигрантов второго поколения, то есть нынешних детей иммигрантов, мексиканцы представлены еще более масштабно. За вычетом мексиканцев современная иммигрантская среда второго поколения мало чем отличается от остального населения Америки по своим социоэкономическим параметрам. Этих оснований недостаточно, чтобы гарантировать удовлетворительное существование третьего поколения, — но то же самое можно сказать о третьем поколении любой этнической общины в американском обществе. Наиболее подвержены риску с точки зрения необеспеченного будущего именно дети мексиканцев (как по своей многочисленности, так и по чрезвычайно низкому уровню доходов родителей). Наличие крупной этнической общины, существенно уступающей прочим в профессионализме и деловой активности, является отличительным признаком сегодняшнего второго поколения иммигрантов»{394}.
Эти выводы подтверждаются исследованиями Джеймса Смита и Родольфо де ла Гарса и их коллег. Данные Смита позволили выявить серьезное отставание американцев мексиканского происхождения по заработной плате. Смит приводит сведения о заработной плате «мексиканских американцев», сопоставляя ее с доходами коренных белых американцев. Заработная плата третьего поколения мексиканских иммигрантов, родившихся в 1860-х годах, составляла 74,5 процента от зарплаты коренных американцев. У поколения, чьи родители появились на свет между 1910 и 1920 годами, доходы выросли до 83,2 процента от заработной платы коренных американцев. Что касается трех современных поколений иммигрантов, Смит приводит следующие цифры{395}:
Таблица 11
Как и в ситуации с уровнем образования, второе поколение иммигрантов демонстрирует наилучшие показатели, а в третьем поколении прогресс замедляется. Другое исследование, выполненное Родольфо де ла Гарса и др., опиралось на результаты социологического опроса среди латинского населения Америки (1989–1990); по большинству социально-экономических параметров, как показал де ла Гарса, «мексиканские американцы», рожденные в США, превосходят тех, кто родился в Мексике. Также выяснилось, что четвертое поколение иммигрантов не слишком превзошло второе поколение и по-прежнему не сумело приблизиться к «американскому стандарту». Как подчеркивает де ла Гарса, «иммигранты не в состоянии значительно улучшить свое социально-экономическоре положение в обществе. Поэтому даже иммигранты в четвертом поколении из Мексики все равно уступают по уровню жизни англосаксам»{396}.
Таблица 12
Американцы мексиканского происхождения, 1989–2000 гг.
Социоэкономические характеристики и сравнение с американцами в целом
Source: de la Garza et al., «Mexican Immigrants, Mexican Americans, and American Political Culture», p. 232–234; U. S. Census Bureau, Current Population Survey, March 1990 and 199 °Census of Population: Persons of Hispanic Origin in the United States, p. 115–119, 153ff.[20]
Натурализация — важнейшая политическая характеристика ассимиляции. Масштабы натурализации существенно варьируются в зависимости от доходов и деловой активности иммигрантов, уровня их образования, возраста, продолжительности пребывания в США и географической близости страны-адресанта. В последние десятилетия двадцатого века натурализация мексиканских иммигрантов шла значительно медленнее натурализации любой другой этнической группы. Например, на 1990 год показатель натурализации для мексиканцев, прибывших в США до 1980 года, был на 32,4 процента ниже, чем для других этнических групп, исключая сальвадорцев (31,3 процента). По контрасту, показатель натурализации для иммигрантов из бывшего СССР составлял 86,3 процента, для ирландцев и поляков 81,6 процента, для филиппинцев 80,9 процента, для тайваньцев 80,5 процента, для греков 78,3 процента{397}. Что касается мексиканцев, прибывших в США до 1965 года и между 1965 и 1974 годами, они также демонстрировали самую низкую натурализационную активность среди крупнейших иммигрантских общин; среди тех, кто прибыл в США между 1975 и 1984 годами, мексиканцы по натурализационной активности заняли пятое место. Леон Бювье предложил таблицу натурализационной активности, устраняющую из расчетов год прибытия в США. Эта таблица дает следующие показатели для пятнадцати крупнейших иммигрантских общин на 1990 год:
Таблица 13
В 1997 году лишь 14,9 процента мексиканских иммигрантов стали гражданами США. Опрос, проведенный газетой «Нью-Йорк таймс» и телекомпанией Си-би-эс в 2003 году, показал, что гражданами США являются 23 процента Hispanics (сравните с 69 процентами неиспаноязычных иммигрантов, получившими американское гражданство). Возможно, причина столь значительной разницы заключается в том, что, как заявил Роберто Суро, директор Испанистского центра Пью, от 35 до 45 процентов испаноязычной общины в США составляют нелегальные иммигранты{398}.
Сведения о смешанных браках, заключенных американцами мексиканского происхождения, получить достаточно затруднительно. Известно, впрочем, что мексиканцы составляют 63 процента испаноязычного населения Соединенных Штатов, а показатели смешанных браков для современного испаноязычного населения в принципе соответствуют показателям предыдущих волн иммиграции, хотя и уступают показателям современных азиатских иммигрантов. Процент женщин, вступивших в 1994 году в смешанный брак, распределяется следующим образом{399}:
Таблица 14
Показатель мексиканцев вряд ли сильно отличается от общего показателя испаноязычных иммигрантов, а если и отличается, то в сторону уменьшения процента смешанных браков. Частота подобных браков определяется размерами общины и ее дисперсией. Члены малых и сильно рассредоточенных общин часто вынуждены вступать в смешанные браки, поскольку у них нет иного выбора. Членам же крупных и географически концентрированных общин гораздо проще найти спутника жизни в пределах своей общины. По мере увеличения численности мексиканской общины и роста рождаемости можно ожидать увеличения числа браков внутри общины. Как показывают факты, эти ожидания вполне оправданны. В 1977 году 31 процент браков, заключенных испаноязычными иммигрантами, составляли смешанные браки. В 1994 году количество таких браков сократилось до 25,5 процента, а в 1998 году смешанные браки составили 28 процентов от общего числа браков испаноязычных иммигрантов. По мнению Гэри К. Сэндефера и его коллег, проводивших в 2001 году социологический опрос от имени Национального исследовательского совета, «в отличие от белых и чернокожих, процент смешанных браков среди испаноязычных почти не изменился — точнее, незначительно сократился». Как заметил Ричард Альба, на частоту смешанных браков у испаноязычных иммигрантов «особенно влияет высокий уровень эндогамии в крупнейшей испаноязычной общине Америки — у мексиканцев»{400}. То есть мексиканцы предпочитают жениться на мексиканках, а те, в свою очередь, — выходить замуж за мексиканцев.
В прошлом смешанные браки иммигрантов и их потомков с англосаксами и прочими коренными американцами ускоряли процесс ассимиляции и включения иммигрантов в рамки стержневой американской культуры. Частотность смешанных браков между англосаксами и испаноязычными иммигрантами демонстрирует, что ситуация меняется. «Во многих случаях, — пишут Уильям Флорес и Рина Бенмайор, — происходит обратная ассимиляция. Это означает, что супруг/супруга, не принадлежащий к „латино“ (но не обязательно англосакс), начинает отождествлять себя с латинской культурой, хотя и не говорит по-испански; то же верно в отношении детей от подобных браков»{401}. Этот феномен свидетельствует об отклонении от схем ассимиляции, традиционных для иммигрантских групп.
Главнейший критерий ассимиляции — степень, в которой иммигранты идентифицируют себя с Соединенными Штатами, разделяют «американское кредо», принимают американскую культуру и, соответственно, отвергают прежние лояльности и привязанности — к странам, традициям и культурам. Сведений на сей счет применительно к мексиканцам немного, и они противоречивы. Впрочем, несомненным доказательством успешной ассимиляции явилось бы обращение испаноязычных иммигрантов в протестантизм. Этот процесс, кстати сказать, сегодня происходит во всей Латинской Америке, где отмечается поистине драматическое увеличение числа протестантов. Относительно «обращенных протестантов» в США точных цифр в нашем распоряжении нет, но можно сослаться на Рона Унца, который утверждал, что «четверть или более испаноязычных иммигрантов отказались от традиционного католического вероисповедания и приняли протестантство, причем обращение произошло стремительно и отчасти безусловно связано с поглощением иммигрантов американским обществом»{402}. Католическая церковь Америки, обеспокоенная подобным развитием событий, прилагает ныне максимум усилий, дабы ассимиляция испаноязычных иммигрантов не сопровождалась отказом последних от традиционной веры. Борьба за верующих тем самым становится дополнительным средством их американизации.
При более тщательном подходе выясняется, что мексиканские иммигранты и американцы мексиканского происхождения не спешат отождествлять себя с Америкой. В ходе опроса 1992 года в Южной Калифорнии и Южной Флориде детям иммигрантов задавали вопрос: «С кем вы себя идентифицируете, то есть кем вы себя считаете?» Никто из детей, родившихся в Мексике, не ответил: «Американцами», в отличие о тех, кто родился в других странах Латинской Америки или Карибского бассейна; среди последних ответ: «Американцами» дали от 1,9 до 9,3 процента опрошенных. Большинство детей, рожденных в Мексике, выбрало ответ: Hispanics (41,2 процента); 32,6 процента назвали себя мексиканцами. Среди детей американцев мексиканского происхождения только 3,9 процента посчитали себя американцами, в отличие от других американцев с латиноамериканскими корнями, у которых интересующий нас ответ дали от 28,5 до 50 процентов опрошенных. Большинство ответов (38,8 процента) было: «Американскими мексиканцами», затем шли ответы: «Чикано» (24,6 процента) и Hispanics (20,6 процента). Вдвое меньше детей, рожденных в США, назвали себя мексиканцами (8,1 процента) и лишь 3,9 процента, как упоминалось выше, причислили себя к американцам. Эти данные свидетельствуют, что потомки мексиканских иммигрантов, вне зависимости от того, родились они в Мексике или в США, в большинстве своем не идентифицируют себя с Соединенными Штатами{403}.
В другом исследовании изучались сведения, полученные в ходе национального социологического опроса 1989–1990 годов. Авторы исследования проверяли эффективность «модели трех поколений», согласно которой ассимиляция — линейный процесс и потому должна завершаться в третьем поколении иммигрантов; по второй гипотезе («модель зарождающегося этноса»), «этнические идентичности складываются в результате общего опыта группы иммигрантов, например, групповой дискриминации». Было проанализировано отношение американцев мексиканского происхождения к английскому языку, политической толерантности и правительству США. Оказалось, что модель зарождающегося этноса превосходит модель трех поколений с точки зрения соответствия действительности. «Чем дольше иммигранты находятся в Соединенных Штатах, тем менее вероятно, что они согласятся с необходимостью всем и каждому изучать английский язык»; «американцы мексиканского происхождения, рожденные в Америке и более подверженные влиянию американского общества, менее склонны отождествлять себя с американской культурой, нежели рожденные за пределами США». Эти выводы опровергают устойчивое мнение о том, что «мексиканская культура отказывает в поддержке „американскому кредо“»{404}, однако они доказывают упорное нежелание «мексиканских американцев» идентифицировать себя с Америкой.
В 1994 году американцы мексиканского происхождения активно выступали против калифорнийской Поправки 187, предполагавшей ограничить круг претендентов на социальные пособия только детьми нелегальных иммигрантов. Сотни людей вышли на улицы Лос-Анджелеса, они размахивали мексиканскими флагами и несли перевернутые американские флаги. В 1998 году, как говорилось выше, во время футбольного матча Мексика — США в Лос-Анджелесе болельщики освистали гимн США, забросали американских игроков различными мелкими предметами и напали на человека, поднявшего американский флаг{405}. Немногочисленные статистические данные доказывают, что случаи отрицания американской идентичности и выражения приверженности Мексике связаны не только с экстремистскими элементами в общине мексиканских иммигрантов. Многие иммигранты и их потомки не хотят идентифицировать себя с Соединенными Штатами. Для них, как заявил испаноязычный студент Робин Фокс, «дядя Сэм no es mi tio»[21]. Неудивительно, что в 1990 году американцы назвали Hispanics самыми непатриотичными жителями США, с которыми «не сравнятся ни евреи, ни чернокожие, ни азиатские иммигранты, ни белые южане»{406}.
Особое положение мексиканцев и их особая роль в процессе ассимиляции иммигрантов станут совершенно очевидны, если представить себе, что прочие иммигранты продолжают прибывать в США, а вот мексиканская иммиграция вдруг прекратилась и американцы мексиканского происхождения в одночасье покинули страну. Приток легальных иммигрантов сократится до 150 000 человек в год, то есть до уровня, рекомендованного комитетом Барбары Джордан. Приток иммигрантов нелегальных упадет как минимум вдвое, если не более, а заработки низкооплачиваемых работников-американцев существенно увеличатся. Прекратятся споры о том, должно ли признавать английский официальным языком того или иного штата и следует ли придать государственный статус испанскому языку. О двуязычном образовании и порождаемых им проблемах можно будет благополучно забыть, равно как о дискуссиях по поводу социального обеспечения иммигрантов. Последних перестанут считать экономической обузой для федерального правительства и местных властей. Повысится уровень образования и профессиональной подготовки иммигрантов, то есть иммиграция в самом деле превратится в «утечку мозгов» из других стран на благо Америки. Иммиграция вновь сделается разнородной и разноязыкой, что приведет к осознанию необходимости изучения английского языка и адаптации к американской культуре. Исчезнет вероятность раскола Америки на испаноговорящую и англоговорящую половины, а следствием этого станет устранение серьезной угрозы культурной и политической целостности Соединенных Штатов.
Индивидуальная ассимиляция и консолидация анклавов
Иммигранты первого поколения предпочитали селиться рядом со своими товарищами, что вело к образованию анклавов, и нередко специализировались на тех или иных занятиях и в тех или иных профессиях. Во втором и третьем поколениях происходит, как правило, дисперсия общины, потомки иммигрантов рассредоточиваются по территории США, разделяются экономически (по уровню доходов) и профессионально, получают (или не получают) дополнительное образование, вступают (или не вступают) в смешанные браки. Характер и степень ассимиляции тем самым изменяются от человека к человеку. Для кого-то ассимиляция осуществлялась быстро и полноценно, и эти люди покидают иммигрантские анклавы и поднимаются вверх по социальной лестнице. Кто-то же, наоборот, «оставался внизу», в анклаве, и продолжал заниматься тем, чем занимались представители первого поколения иммигрантов. Эти различия отражают разницу в происхождении, способностях, дарованиях, предприимчивости и устремлениях. Иными словами, ассимиляция изначально происходит не на групповом, а на индивидуальном уровне.
Личные, экономические и социальные обстоятельства способствуют ассимиляции иммигрантов, однако не менее действенные силы обеспечивают расширение и консолидацию иммигрантских общин. Степень консолидации сообщества есть функция от его размеров и изолированности. Небольшие изолированные общины, подобные поселениям немецких иммигрантов в глухих уголках по берегам Миссури, способны сохранять социальное и культурное единство на протяжении жизни нескольких поколений. А сообщества наподобие еврейских, польских и итальянских общин начала двадцатого столетия в городах северо-востока и Среднего Запада тяготеют к «растворению» в городской среде в течение жизни двух или трех поколений. Способность иммигрантской общины к самосохранению в условиях урбанистического общества с экономикой, требующей разнообразного взаимодействия отдельных людей и групп, зависит в первую очередь от размера общины.
Процессы индивидуальной ассимиляции и групповой консолидации изобилуют противоречиями и по определению чреваты конфликтами. При этом они могут сосуществовать в пределах одного сообщества и даже оказывать позитивное влияние друг на друга. Развитие крупного, экономически дифферсифицированного иммигрантского сообщества создает возможности для индивидуальной ассимиляции его членов и приобщения последних к американскому среднему классу. Одновременно повышение образованности и социально-экономические улучшения зачастую ведут к «пробуждению» группового сознания и отказу от стержневой культуры общества. Чернокожие из низших слоев общества по-прежнему верят в «американскую мечту», тогда как чернокожие представители среднего класса склонны отвергать этот идеал{407}. Если американцы мексиканского происхождения достигнут статуса среднего класса в рамках своей общины, от их вполне возможно ожидать отказа от ценностей американской культуры и декларирования приверженности культуре мексиканской.
Вдобавок факт рождения на территории США, как и факт натурализации, облегчает поездки через границу и позволяет поддерживать контакты (и сохранять идентичность) со страной предков{408}. Получение гражданства также ведет к расширению иммигрантского сообщества, поскольку новые граждане США получают возможность, обретя статус легальных резидентов, пригласить к себе своих родственников. Кроме того, граждане имеют право голоса и участвуют в управлении государством, а следовательно, могут гораздо эффективнее, чем раньше, лоббировать интересы своей этнической общины.
В прошлом индивидуальная ассимиляция обычно побеждала тенденцию к консолидации анклавов. Постепенно территориальная рассредоточенность, профессиональные и экономические различия и смешанные браки приводили к ускорению ассимиляции, хотя «общинные связи» сохранялись, а последующие поколения вполне могли попытаться возродить «общинное сознание». Не исключено, что ассимиляция мексиканской иммиграции будет происходить по аналогичной схеме. Впрочем, учитывая особенности мексиканской иммиграции, это представляется маловероятным. «Американцы мексиканского происхождения, — писал Дэвид Кеннеди, — обладают сегодня возможностями, которые были недоступны прежним иммигрантам. У них достаточно „критической массы“, чтобы сохранять свою культуру в отдельно взятом регионе бесконечно долго. Они могут даже предпринять то, о чем не смели и мечтать прежние иммигранты, а именно — бросить вызов существующим политической, юридической, коммерческой, образовательной и культурной системам, призвать к радикальному их изменению, которое затронет не только язык, но самую суть этих социальных институтов»{409}.
В 1983 году выдающийся социолог Моррис Яновиц предугадал подобное развитие событий. Указывая на «сильное сопротивление аккультурации со стороны испаноязычных жителей», он утверждал, что «мексиканцы являются иммигрантской группой, уникальной по непреходящей крепости родственных и общинных связей». В результате, как писал Яновиц:
«Мексиканцы, вместе с другими испаноязычными иммигрантами, создают точку бифуркации в социально-политической структуре Соединенных Штатов, и эта бифуркация сулит разделение нации… Близость Мексики к границам США и жизненность мексиканских культурных паттернов означают, что „естественная история“ мексиканцев отличается и будет отличаться от истории прочих иммигрантских групп. Сегодня мы вправе говорить о том, что на Юго-Западе США возникла культурная и социальная Irredenta[22] — область, которая подверглась мексиканизации и потому фактически превратилась в спорную территорию».
Другие исследовали высказывают схожие мысли. Мексиканцы между тем заявляют, что Юго-Запад был аннексирован Соединенными Штатами в ходе военной кампании 1840-х годов и что наконец настало время реконкисты. Что ж, невозможно отрицать, что реконкиста и вправду началась — и демографическая, и социальная, и культурная.
Предположительно она может привести к воссоединению этих территорий с Мексикой. Разумеется, это маловероятно, однако профессор Карлос Трухильо из Университета Нью-Мексико предупреждает, что к 2080 году юго-западные штаты США и северные штаты Мексики объединятся и образуют новое государство — «La Republica del Norte»[23]. Основаниями для подобных пророчеств служат неутолимое стремление мексиканцев на север и крепнущие экономические связи между сообществами по обе стороны границы. После 11 сентября 2001 года охрана мексикано-американской границы была усилена, но принятых мер явно недостаточно. В исследованиях и публикациях эту границу нередко называют «тающей», «размытой», «сдвигающейся» (конечно же, на север) и «пунктирной». В результате в юго-западных штатах Америки и отчасти в северной Мексике вошли в обиход такие понятия, как «Мексамерика», «Амексика» и «Мексифорния»{411}. Комментируя данный тренд, Роберт Каплан в 1997 году заметил, что «воссоединение северо-восточной Мексики и Штата одинокой звезды происходит на наших глазах, тихо и почти рутинно». Что касается Калифорнии, она также стремительно испанизируется, то есть приобретает мексиканскую идентичность. Журнал «Экономист» в 2000 году подсчитал, что население шести из двенадцати крупнейших городов штата на 90 процентов состояло из Hispanics, в трех других Hispanics было 80 процентов, в одном эта цифра варьировалась от 70 до 79 процентов и лишь в двух (Сан-Диего и Юма) к Hispanics принадлежало менее 50 процентов населения. «В этой долине мы все мексиканцы», — заявил в 2001 году бывший окружной уполномоченный из Эль-Пасо (75 процентов населения города — Hispanics){412}.
Если тренд сохранится, он приведет к консолидации мексиканских общин и обособлению этих общин в автономный, культурно и лингвистически независимый, экономически самодостаточный район на территории США. Учитывая «уникальную комбинацию испаноязычного этноса со специфическими географическими и климатическими условиями и идеологией мультикультурализма», может оказаться, предупреждает Грэм Фуллер, что «мы движемся к феномену, который уничтожит наш плавильный тигель, — к этническому району, столь консолидированному, что он отвергнет ассимиляцию, поскольку не будет испытывать в ней необходимости, и откажется от американской англоязычной культуры»{413}. Прототипом подобного развития событий может служить сегодняшний Майами.
Испанизация Майами
Майами — крупнейший испанистский город во всех пятидесяти штатах. На протяжении тридцати лет испаноязычные иммигранты, преимущественно кубинцы, обосновывались и утверждались в Майами, «захватывали» квартал за кварталом, коренным образом изменяя этнический состав городского населения, культуру Майами, его политику и его язык. Испанизация Майами не имеет прецедентов в американской истории.
Процесс испанизации начался в 1960-х годах, с прибытием первых кубинских иммигрантов, представителей среднего и высшего класса Кубы, не желавших оставаться на острове, где власть перешла к режиму Кастро. В первые десять лет после победы Кастро Кубу покинули 260 000 человек, большинство из них перебралось в Южную Флориду, которая с давних пор служила приютом для кубинских политических беженцев — там даже похоронены два кубинских экс-президента. В 1970-е годы в США прибыли 265 000 кубинцев, в 1980-е — 140 000, в 1990-е — 170 000 человек. Американское правительство предоставляло кубинским иммигрантам статус политических беженцев и обеспечивало их всевозможными льготами, что вызывало недовольство других иммигрантских групп. В 1980 году режим Кастро официально разрешил эмиграцию через порт Мариэль и даже содействовал отъезду 125 000 кубинцев. Эти иммигранты в большинстве своем были беднее и моложе кубинских иммигрантов первой волны; вдобавок среди них большинство составляли малообразованные чернокожие. Они выросли в условиях диктатуры Кастро и являлись носителями культуры, порожденной этой диктатурой. Среди них встречались и преступники, и умственно отсталые люди{414}.
Тем временем экономическое развитие Майами, при непосредственном участии кубинских иммигрантов первой волны, сделало город чрезвычайно притягательным в глазах иммигрантов из других латиноамериканских государств и стран Карибского бассейна. К 2000 году 96 процентов «инородного» населения Майами составляли латиноамериканцы и уроженцы карибских государств, причем почти все из них говорили по-испански, исключая гаитянцев и ямайцев. Hispanics были две трети населения Майами, больше половины из них — кубинцы или потомки кубинских иммигрантов. В 2000 году 76,7 процента жителей Майами не использовали в домашнем общении английский язык (в Лос-Анджелесе таких насчитывалось 59,3 процента, в Нью-Йорке — 48,5 процента). Из этих людей 87,2 процента говорили по-испански. На 2000 год 59,5 процента жителей Майами числились «инородцами», то есть рожденными за пределами США (в Лос-Анджелесе таковых было 40,9 процента, в Сан-Франциско — 26,8 процента, в Нью-Йорке — 35,9 процента). В большинстве других крупных городов США число жителей, рожденных за границей, не превышало 20 процентов от населения. В том же 2000 году 31,1 процента взрослых жителей Майами сообщали, что владеют английским в совершенстве (сравним с 39 процентами в Лос-Анджелесе, 42,5 процента в Сан-Франциско, 46,5 процента в Нью-Йорке){415}.
Массовый приток кубинцев имел для Майами серьезнейшие последствия. Во-первых, исторически Майами был достаточно провинциальным, «сонным» городом, куда стекались отставники и пенсионеры и куда лишь изредка заглядывали туристы. С прибытием первых кубинских политических беженцев в городе началась экономическая революция. Не имея возможности отсылать деньги на родину, кубинцы стали вкладывать средства в городское развитие. Уровень личных доходов жителей Майами в 1970-е годы вырастал в среднем на 11,5 процента ежегодно, а в 1980-е — на 7,7 процента ежегодно. Платежные ведомости в округе Дейд в период с 1970 по 1995 год увеличились втрое. Кубинцы оказались своего рода катализатором, благодаря которому Майами начал стремительно развиваться и превращаться в центр международной торговли и инвестиций. В 1990-е годы туристы из-за рубежа превзошли численностью туристов американских, а сам Майами превратился в центр круизной индустрии. Крупнейшие американские корпорации, работающие в сфере промышленности, телекоммуникаций и потребительских товаров, перевели свои латиноамериканские штаб-квартиры в Майами. В городе постепенно возникала артистическая испаноязычная богема. Кубинцы вполне оправданно могли утверждать, что, цитируя профессора Дамиана Фернандеса, они «построили нынешний Майами» и сделали городскую экономику более эффективной и прибыльной, чем экономика многих стран Латинской Америки{416}.
Ключевым элементом экономического развития Майами стало укрепление связей с Латинской Америкой. Бразильцы, аргентинцы, чилийцы, колумбийцы, венесуэльцы хлынули в Майами вместе со своими деньгами. В 1993 году на иностранных депозитных счетах банков Майами находилось около 25 млн долларов, в основном из Латинской Америки{417}. Все больше латиноамериканцев, деятельность которых была связана с инвестициями, торговлей, культурой, индустрией развлечений и контрабандой наркотиков, обращали свои взгляды на Майами. Город на самом деле мало-помалу становился, как гласила расхожая фраза, «столицей Латинской Америки».
Обретение нового статуса сопровождалось, как и следовало ожидать, трансформацией Майами из города американского в город испанистский. К 2000 году испанский из языка, на котором большинство горожан говорило дома, превратился в практически официальный язык коммерции, бизнеса и власти. Средства массовой информации и телекоммуникации также неуклонно испанизировались. В 1998 году испанская телерадиовещательная станция стала ведущей станцией Майами — впервые в истории Соединенных Штатов. Изменение лингвистического и этнического состава населения отразилось в драматической судьбе газеты «Майами Геральд», одной из наиболее уважаемых американских газет, неоднократного лауреата Пулитцеровской премии. Владельцы газеты поначалу пытались сохранить традиционный «англосаксонский дух», при этом привлекая испаноязычных читателей и рекламодателей с помощью приложения на испанском языке. Но эти попытки потерпели неудачу: в 1960 году «Майами Геральд» читали в 80 процентах жилых домов Майами, а в 1989 году — всего лишь в 40 процентах. Газета раздражала лидеров кубинской иммигрантской общины, и они находили все новые способы оказать на «Геральд» давление. В итоге владельцам газеты пришлось пойти на компромисс и начать выпускать сугубо испанское издание «El Nuevo Herald»{418}.
Кубинцы, вопреки сложившимся схемам, не стали создавать анклав в пределах Майами или в окрестностях города. Вместо этого они создали целый «анклавный город» со своей собственной экономикой и культурой, город, в котором ассимиляция и американизация не имели ни малейших шансов состояться. К концу 1980-х годов «кубинцы заполонили Майами собственными банками, предприятиями, избирательными округами», которые определяли политику городских властей и фактически отстраняли от управления тех, кто не говорил по-испански. «Они — чужие», — пояснял один испанистский политик. «Мы — основа структуры власти», — похвалялся другой{419}.
Hispanics Майами не выказывают ни малейшего желания адаптироваться к стержневой американской культуре. Как заметил один социолог, кубинец по происхождению: «В Майами никого не заставляют становиться американцем. Ты можешь добиться успеха в жизни, оставаясь самим собой и продолжая говорить по-испански». В 1987 году, по свидетельству Джоан Дидион, «предприниматель, не знавший английского, имел возможность вести дела в Майами — покупать, продавать, брать и выдавать кредиты, выпускать и размещать акции и даже, возникни у него такое желание, дважды в неделю, в смокинге и с галстуком-бабочкой, посещать званые вечера». К 1999 году во главе крупнейшего банка Майами, крупнейшего агентства недвижимости и крупнейшего адвокатского бюро стояли кубинские иммигранты или их потомки. Мэр Майами, равно как и мэр округа Дейд, шериф и генеральный прокурор округа, а также две трети конгрессменов и почти половина членов законодательного собрания тоже имели кубинское происхождение. Вслед за делом Элиана Гонсалеса представитель городской администрации Майами и шеф городской полиции, не имевшие отношения к испаноязычной иммиграции, лишились своих постов и заменены кубинцами{420}.
Кубинское доминирование в Майами превращает англосаксов и чернокожих в этнические меньшинства, интересами которых всегда можно пренебречь. Будучи не в состоянии добиться ответа от чиновников, в полной мере ощутив на себе все «прелести» национальной дискриминации, англосаксы наконец осознали, как выразился один из них, «что это значит, Боже мой, принадлежать к меньшинству». У англосаксов Майами есть три возможности. Во-первых, они могут смириться со своим «аутсайдерским» положением. Во-вторых, они могут принять обычаи, ценности и язык Hispanics и ассимилироваться в испанистском обществе, то есть осуществить «обратную аккультурацию», по выражению исследователей Алехандро Портеса и Алекса Степика. В-третьих, они могут покинуть Майами; в период с 1983 по 1993 год из Майами уехали 140 000 человек, «гонимых усугубляющейся испанизацией». На Юго-Западе очень популярен автомобильный стикер с надписью: «Мы — последние американцы. Пожалуйста, спустите флаг»{421}.
Кубанизация Майами сопровождалась криминализацией города и его окрестностей. Каждый год с 1985 по 1993 гг. Майами входил в число трех крупных городов с наиболее высоким порогом насилия (свыше 250 000 случаев). В значительной мере разгул преступности объясняется растущим объемом торговли наркотиками, однако он связан и с нарастанием кубинской иммиграции. В 1980-е годы, сообщает Мими Свортс, «выступления и митинги радикальных политических группировок, расовые конфликты и столкновения наркоторговцев превратили Майами в очень опасный город. Перестрелки и взрывы стали обычным явлением, а время от времени происходили и убийства кого-либо из видных членов соперничающих иммигрантских групп». В 1992 году новый издатель «Майами Геральд» Дэвид Лоуренс имел неосторожность нелестно отозваться о Хорхе Мас Каносе, лидере правого крыла кубинских иммигрантов. «Лоуренс внезапно обнаружил, что его жизнь превратилась в ад», — пишет Свортс; издателю пришлось испытать на себе весь арсенал методов Мас Каносы, от актов хулиганства и вандализма до анонимных телефонных звонков и угроз физической расправы. В 2000 году практически все лидеры кубинской общины проигнорировали обращение федерального правительства и отказались сотрудничать с ним в деле Элиана Гонсалеса. По словам Дэвида Риеффа, сегодняшний Майами больше всего напоминает «вышедшую из-под контроля банановую республику»{422}.
В том же 2000 году статья в газете «Нью-Йорк таймс» упоминала о «фактическом отделении округа Дейд» и «независимой международной политике» местных лидеров, выступающих от имени кубинских иммигрантов. Дело Элиана Гонсалеса вызвало оживленную дискуссию относительно возможности отделения Майами от США; политические лидеры иммигрантов возглавляли митинги и шествия, участники которых размахивали кубинскими флагами и топтали и сжигали флаги американские. «Майами — свободный город, — заявил один кубинский социолог. — У нас своя внешняя политика». Дело Гонсалеса продемонстрировало всем зияющую пропасть между кубинской общиной Майами, выступавшей против возвращения мальчика отцу, и остальной Америкой, 60 процентов населения которой высказалось за репатриацию Элиана Гонсалеса и одобрило действия федерального правительства{423}. Также выявились противоречия между старшим и младшими поколениями в самой кубинской общине, равно как и противоречия между кубинцами и быстро растущей испаноязычной общиной иммигрантов из других стран Латинской Америки. Кстати сказать, если последняя тенденция окажется устойчивой, Майами со временем сделается менее «кубинским» — но более «испанистским»: правда, не вызывает сомнений, что городской истеблишмент все равно останется кубинским.
Испанизация Юго-Запада
Можно ли трактовать Майами как будущее, которое ожидает Лос-Анджелес и Юго-Запад в целом? Пожалуй, итог окажется тем же самым: возникновение многочисленного и автономного испаноязычного сообщества, обладающего достаточными экономическими и политическими ресурсами для поддержания собственной испанистской идентичности в противовес идентичности американской и способного оказывать значительное влияние на политику США и американское общество. Однако процессы достижения этого результата будут отличаться. Испанизация Майами происходила стремительно и осуществлялась «сверху». Испанизация Юго-Запада движется намного медленнее, происходит не так явно и направлена «снизу вверх». Приток кубинских иммигрантов во Флориду был моментальным, спровоцированным действиями кубинского руководства; следом за кубинцами во Флориду устремились иммигранты из других стран Латинской Америки, привлеченные сочетанием испанской культуры и американского процветания. Мексиканская же иммиграция растянута во времени, отягощена громадным количеством случаев нелегального перехода границы и не выказывает ни малейших признаков к сокращению. Испаноязычное, в массе своей мексиканское население Южной Калифорнии существенно превосходит численностью испанское население Майами, однако ему еще только предстоит добиться того же соотношения между иммигрантами и коренным населением, которое сложилось во Флориде.
Второе отличие заключается в отношении кубинцев и мексиканцев к своей родине. Кубинских иммигрантов объединяет ненависть к режиму Кастро и стремление подорвать и уничтожить этот режим. Разумеется, руководство Кубы отвечает им взаимностью. Мексиканская же община демонстрирует признаки амбивалентного отношения к правительству Мексики и его деятельности. Это правительство стимулирует эмиграцию в США и поощряет мексиканцев, живущих в Америке, к поддержанию контактов с Мексикой, к сохранению мексиканской идентичности и, естественно, к вкладыванию средств в мексиканскую экономику. На протяжении десятилетий кубинское руководство всячески унижало своих эмигрантов и прикладывало изрядные усилия к разложению кубинской иммигрантской общины в Южной Флориде. А правительство Мексики старается увеличить численность, достаток и политическое влияние мексиканской общины в Южной Калифорнии.
Третье отличие состоит в том, что кубинские иммигранты первой волны принадлежали в основном к среднему и высшему классу. Богатство, образование и деловые контакты позволили им добиться лидирующих позиций и за несколько десятилетий упрочить эти позиции в экономике, культуре и политической жизни Майами. Иммигранты следующих волн, как правило, принадлежали уже к низшим слоям общества. Что касается мексиканцев, подавляющее большинство мексиканских иммигрантов первой волны составляли люди бедные, плохо образованные и мало что умеющие; их потомки мало чем отличаются от своих предшественников. Тем самым испанизация Юго-Запада получает импульс «снизу», тогда как в Южной Флориде этот импульс шел «сверху». В Лос-Анджелесе, по замечанию Джоан Дидион, испанский «воспринимался англосаксами как едва различимый, как часть уличного шума, как язык, на котором говорят те, кто моет машины, стрижет кусты и убирает посуду в ресторанах. В Майами же на этом языке говорили люди, питавшиеся в ресторанах, владевшие автомобилями и домами. С точки зрения социально-экономической обустроенности данное различие имеет принципиальное значение»{424}. Несомненно, оно также значимо с точки зрения политического влияния и экономического могущества. В долгосрочной перспективе, впрочем, власть переходит к тем, кого больше; особенно это верно для мультикультурного общества с демократическим устройством и экономикой потребления.
Непрерывность мексиканской иммиграции и все возрастающая численность мексиканской общины в США уменьшают вероятность культурной ассимиляции новых иммигрантов. Американцы мексиканского происхождения уже не считают себя членами этнического меньшинства, вынужденного адаптироваться к ценностям и традициям доминантной группы и принимать ее культуру. По мере возрастания численности общины мексиканцы демонстрируют все большую приверженность своей собственной культуре и национальной идентичности. Кроме того, массовость притока иммигрантов ведет к культурной консолидации общины и к подчеркиванию различий между национальной культурой и культурой Америки, причем первая прославляется, а вторая отвергается. Как заявил в 1995 году президент Национального совета Ла Раса: «Важнейшая наша проблема — конфликт культур, конфликт между нашими ценностями и ценностями американского общества». Остаток своего выступления он посвятил восхвалению испанистских идеалов и традиций. В схожей манере Лионель Соса, удачливый техасский бизнесмен и американец мексиканского происхождения, в 1998 году приветствовал возникновение нового среднего класса, который «внешне ничем не отличается от англосаксов, но чьи ценности коренным образом отличаются от англосаксонских». И не только отличаются, но и превосходят их: по контрасту с англосаксами, Hispanics «по-прежнему ставят на первое место семью, по-прежнему уделяют много внимания другим делам, кроме бизнеса, они более религиозны и более дружелюбны»{425}.
Американцы мексиканского происхождения более доброжелательно относятся к демократии, нежели коренные мексиканцы. Тем не менее между американской и мексиканской культурой, между американскими и мексиканскими ценностями имеются принципиальные различия, которые неминуемо сказываются на американцах мексиканского происхождения и о которых упоминают и они сами, и коренные мексиканцы. В 1997 году Карлос Фуэнтес, ведущий мексиканский романист, в красочных выражениях, достойных де Токвиля, определил разницу между мексиканским испано-индейским культурным наследием с его «католической культурой» и американо-протестантской культурой, «выросшей из Мартина Лютера». В 1994 году Андрес Розенталь, главный чиновник мексиканского министерства иностранных дел, заявил: «Между нашими культурами существуют различия, уходящие в глубь веков, и при этом мексиканская культура является намного более древней, нежели американская». В 1999 году мексиканский философ Армандо Синтаро объяснил отношение американцев мексиканского происхождения к получению образования и иным социальным практикам тремя значимыми фразами, а именно: «Abi se va?» («Какая разница? И так сойдет»), «Manana se lo tengo» («Будет готово завтра») и «El vale madrismo» («Дело того не стоит»). В 1995 году Хорхе Кастанеда, будущий министр иностранных дел Мексики, упомянул о «категорической разнице» между Мексикой и Соединенными Штатами, подразумевая различия в обеспечении социального и культурного равенства, в институтах, призванных устранять неравенство, в вере в непредсказуемость событий, в концепции времени (проявляющей себя в «синдроме завтрашнего дня»), в способности быстро достигать нужного результата, в отношении к истории, выраженном в «традиционном мнении, будто мексиканцы одержимы историей, тогда как американцы одержимы будущим…». Лионель Соса выделил несколько важнейших испанистских характеристик (в противовес англо-протестантским), «отбрасывающих латино вспять»: это недоверие к людям, не входящим в семейный круг; отсутствие инициативы, амбициозности и веры в себя; недооценка значимости образования; готовность смириться с бедностью как с добродетелью, необходимой для попадания на небеса. Роберт Каплан цитирует жителя Таксона Алекса Вилью, американца мексиканского происхождения в третьем поколении; по словам Вильи, ни одна мексиканская община в Южном Таксоне не верит в «образование и упорный труд» как в способ достичь материального успеха, а потому все эти люди нацелены на «покупку Америки». Армандо Синтаро считает, что «культурной революции» не избежать, если Мексика и вправду стремится войти в современный мир. Мексиканские ценности меняются с течением времени, чему в немалой степени способствует и распространение протестанства, однако не приходится рассчитывать, что эта революция совершится скоро и быстро. Отсюда следует, что высокий уровень иммиграции сохранится, численность мексиканской общины в США будет по-прежнему возрастать, а следовательно, американцы мексиканского происхождения будут и далее отставать в образовании и экономическом статусе от остальной Америки{426}.
Чем больше их становится, тем уютнее американцы мексиканского происхождения чувствуют себя в рамках собственной культуры и тем презрительнее они относятся к культуре американской. Они требуют признания своей культуры и настаивают на исторической общности Мексики с американским Юго-Западом. Они претендуют на особое внимание к своим традициям и празднествам: можно вспомнить 1998 год, когда в Мадрид, штат Нью-Мексико, был приглашен премьер-министр Испании, — тогда отмечалось четырехсотлетие со дня основания первого европейского поселения на Юго-Западе, возникшего почти на десять лет раньше Джеймстауна. Увеличение численности общины способствует, как говорилось в одном отчете 1999 года, «латинизации многих испанистских иммигрантов, которые охотно соглашаются подтвердить свою культурную наследственность… Они обретают силу в многочисленности; младшие поколения вступают в жизнь с гордостью за свой народ, а латинское влияние начинает сказываться в шоу-бизнесе, рекламе и политике». Согласно другому отчету, в 1998 году в Калифорнии и Техасе самым популярным мужским именем для новорожденных стало Хосе, вытеснившее имя Майкл{427}.
По «американскому стандарту» американцы мексиканского происхождения живут в бедности и будут жить в бедности еще некоторое время. Тем не менее их благосостояние постепенно улучшается, все больше таких американцев подпадают под определение среднего класса. Правом голоса обладают лишь немногие из них, зато все 35 млн Hispanics являются потребителями. Покупательная способность Hispanics на 2000 год оценивалась в 440 млрд долларов{428}. Вдобавок американская экономика сегодня дробится на сегменты, ориентируясь на вкусы и потребности различных социальных групп. Эти два тренда формируют у американских корпораций потребность в «сегментированном производстве» и в «сегментированных продажах», а также в более сознательной ориентации на испанистский рынок. Все чаще можно встретить товары, предназначенные конкретно для Hispanics, например, испаноязычные газеты, журналы, книги, радио— и телепередачи, равно как и другие продукты производства, адресованные как Hispanics в целом, так и целенаправленно мексиканцам, кубинцам или пуэрториканцам. Емкость рынка побуждает бизнесменов выходить на него с новыми предложениями. Как утверждает Лионель Соса, компаниям следует адресоваться «к этническим покупателям» и «групповым рынкам», причем на том языке, который используется этими покупателями, — цитируя его слова: «El dinero habla»{429}[24].
Основой испанистского общества 1990-х годов стала телесеть «Юнивисион» — крупнейшая испаноязычная телевизионная сеть в Соединенных Штатах. Эта сеть принадлежит крупной мексиканской компании, контрольным пакетом акций которой, в свою очередь, владеет правительство Мексики. Как утверждается, эта сеть «опирается на безграничные возможности своего родителя — сети „Телевиса“, могущественнейшей мексиканской телекорпорации». В 2000 году в Нью-Йорке аудитория «Юнивисион» могла конкурировать с аудиториями трех важнейших американских каналов. В феврале 2000 года, как сообщается, ночная программа этой сети «Noticiero Univision» собрала больше зрителей, чем выпуск новостей Си-эн-эн; также сообщается, что рейтинг этой программы превзошел рейтинги вечерних новостей на трех крупнейших американских телеканалах{430}.
Сохранение массовости мексиканской и в целом испанистской иммиграции и многочисленные препятствия к ассимиляции новых иммигрантов в американском обществе и американской культуре могут привести к разделению Америки, к превращению ее в страну двух языков, двух культур и двух народов. Подобное развитие событий не только трансформирует Америку, но и будет иметь серьезнейшие последствия для Hispanics, которые окажутся внутри Америки и одновременно вне нее. Лионель Соса завершает свою книгу «Мечта американо», сборник советов испанистам-предпринимателям, следующими словами: «Мечта американо? Она существует, она вполне реальна, и все мы можем к ней приобщиться». Но Соса ошибается. Мечты американо не существует. Есть только американская мечта, порожденная англо-протестантским обществом. И американцы мексиканского происхождения смогут приобщиться к этой мечте, только если они начнут мечтать по-английски.