— А потом всех убил.
— Ну, не всех. — Я поплотнее закуталась в мех. — Я-то быстро смекнула, что во избежание порции нехилых колотушек нужно бежать и пережидать неприятности, и обычно у нас было так: кот за дверь, и я за ним — типа ловить. И Маринку часто брала с собой. Думала: мать пусть развлекается, если ей это по душе, но нам-то совсем не обязательно в их забавах участвовать. Если было тепло, то я пряталась в зарослях около дома, если холодно или дождь — на чердаке или в подвале. В подвале чаще, там были трубы, тепло. Темно, конечно, — да только темнота была моим союзником, она прятала меня. Нас. Ну а в ту ночь, когда все случилось, я уже подошла к двери с Маринкой на руках, а мать такая: уложи ее обратно в кроватку, ты что, не видишь — она уже сонная. Можно подумать, что, когда папаша принимался кружить свои вензеля, она не просыпалась! Но я не могла противостоять матери, мне пришлось подчиниться, а ночью, когда я вернулась, застала дома два с половиной трупа.
— Это как?
— Мать выжила. — Я сжимаю кулаки, потому что тьма услужливо показывает мне яркие картинки, и краски совсем не выцвели от времени. — А лучше бы выжила Маринка. Ладно, хватит об этом.
Влад как-то странно смотрит на меня, но мне это безразлично. Я собираюсь найти выход и свалить отсюда во что бы то ни стало. Если ПИН-код карточки, которую дала мне Валерия, не изменился, я сниму наличку и исчезну, давно надо было так сделать, не влипла бы в такую скверную историю.
— А потом мать вышла за твоего отчима?
— Ну да. Со временем.
Он не поймет, когда я расскажу, как мы жили с матерью после всего. Это никто нормальный не сможет понять.
— Отчим тебя обижал?
— Нет. Бурковский неплохой чувак. Просто… Ну, мать после того, как вышла из больницы, вела себя так, словно меня нет. А я точно знала, что это не отец убил Маринку, а они вместе ее убили. И она знала, что я знаю. Сдать меня куда-то она не могла, ее бы все вокруг осудили, но и оставаться моей матерью она тоже не могла, вот мы и жили — просто в одной квартире. А Бурковский — он очень ориентирован на семейные, блин, ценности, и когда он эту историю распотрошил, то решил все исправить — так, как он это понимал. Но дело в том, что некоторые вещи нельзя исправить.
— Например, смерть.
— Да. — Я вздохнула. Терпеть не могу вздыхать, но иногда вздыхается, потому что такая жизнь. — А он любил все держать под контролем — Бурковский, в смысле. И если он прилагал усилия, он ждал результата, в данном случае он хотел, чтобы я перестала думать о том, что произошло, и по его хотению стала жизнерадостной и беззаботной. Но как мне было все забыть? Это ведь только так говорится — начать все с чистого листа, но как это сделать, практически осуществить, когда все, что в тебе было хорошего, умерло вместе с маленькой ясноглазой девочкой, которая единственная улыбалась тебе искренне и единственная в мире искренне тебя любила? А Бурковский хотел, чтобы я забыла ее.
— А ты не забыла.
— Ну да. — Я думаю, разговор затянулся. — Это было бы неправильно — забыть. Хватит того, что мать забыла. Вот об убийстве Валерии, например, я даже не думаю. Впрочем, я не рассмотрела ни убийцу, ни подробностей, но все равно я не думаю об этом, как и об убийствах, которые произошли сегодня. Но смерть моей сестры — это совсем другое дело, понимаешь?
— Ты любила ее.
— Да, любила. Она была такой милой девочкой, ты бы видел! Она так улыбалась, будто ничего плохого в мире нет, только сплошные эльфы и бабочки!
— Мне жаль. Правда, очень жаль.
Его рука легла мне на плечо, пальцы зарылись в волосы и, словно лаская, погладили шею. Я обернулась к нему, наши глаза встретились. Его глаза реально совсем как у Марка Шеппарда и брови, только череп продолговатый, но типаж тот. Глаза цвета хорошего виски.
— Жаль, что тебе пришлось через это пройти, ты этого не заслужила.
А мне-то как жаль, парень.
— Никто такого не заслуживает.
Его пальцы снова тронули мою шею, слегка сжимая затылок. Жест успокаивающий, сулящий безопасность и защиту.
Я выстрелила в него через сумочку.
19
Мне иногда кажется, что это проклятие — все видеть и понимать так, как оно есть. И в этом плане я только за матрицу, которая выдает каждому его особую индивидуальную реальность, а настоящей никто никогда не видит, и это к лучшему.
Но потом, конечно, может нехорошо получиться, когда программа даст сбой и перед изумленным взором очнувшегося от спячки гражданина вместо изумрудных лугов вдруг окажется какая-то жуткая фигня, которая с лугами и рядом не стояла. И он поймет: все, сказка закончилась, и вот она, реальность, можешь себя поздравить, получай в виде бонуса подарочный набор, в котором нож для резки вен полностью стерильный, патроны в пистолете с запахом розмарина, мыло земляничное, веревка из экологически чистой пеньки, и все это не содержит ни грамма ГМО, боже упаси. Выбирай и развлекайся без вреда для здоровья, скажи наркотикам «нет!».
В этом парне была нестыковка с самого начала, но дело совсем не в этом.
— Когда ты поняла?
Пуля, конечно, ничего хорошего ему не сделала, но и не убила — маленький калибр, и выстрелила я ему не в голову. И я, безусловно, не хотела его убивать. Просто замедлить, чтобы он не сломал мне шею, например, как собирался, нащупывая пальцами позвонки.
— Да практически сразу.
— А говорила, что не рассмотрела меня.
— Так я и не рассмотрела. — Он не понимает, и вряд ли я позволю ему прожить столько, чтобы он понял. — Там темно было, я только и видела, что тень, и нож блеснул потом.
— Так как же…
— Запах. — Это смешно, конечно, и тем не менее это правда. Для суда это никакая не улика и не доказательство, но я-то не суд. — У каждого человека свой неповторимый запах, если у тебя развито обоняние, то ты ощутишь этот запах сквозь посторонние, привнесенные извне запахи. Я не рассмотрела тебя тогда, но ты был очень близко, а я была напугана, и от этого обострились все чувства, и я запомнила запах.
Он кивнул. Конечно, убийца всегда поймет, где прокололся, особенно если это профессиональный убийца. Не знаю, зачем заказчику понадобилось убивать Валерию таким зверским способом, но дело в том, что это теперь не важно. Мне интересно знать, кто заказчик, потому что Городницкий не мог так протупить, и совсем не в его характере — затаиться и ожидать, потирая руки в предвкушении.
Нет, все это организовал кто-то более сложно устроенный.
— Кто заказчик?
— Не знаю. — Влад поморщился, рана все-таки болит значительно. — У нас есть Диспетчер, вот он и знает заказчика, да и то не факт. Заказчик рискует не меньше исполнителя, так что мы придумали систему, при которой и заказчик, и непосредственно исполнитель между собой не контактируют.
Ага, все для удобства клиента, ну надо же.
— Ладно, проехали. — Я прячу револьвер в сумочку. — Я знаю, что ты здесь не один.
— Я работаю один. — Он внимательно смотрит на меня, и мне это не нравится. — Но думаю, что — да, в доме есть кто-то еще. И этот «кто-то» вступил в сговор с сумасшедшей девчонкой, а потом убил ее.
Я тоже так думаю, но кто бы это мог быть?
У меня несколько теорий, и все они более-менее имеют право на жизнь.
— Зачем ты меня подстрелила?
— Но ты первый начал, скажи еще, что не собирался сломать мне шею.
Я же ощущала его пальцы на своем затылке.
— Я думал об этом, но вообще-то уже почти решил тебя не убивать. — Он ухмыльнулся. — Когда я понял, что ты меня не разглядела, то вопрос отпал сам собой, а без причин я не убиваю.
— Рада слышать, что у тебя есть моральные принципы. Но теперь-то у тебя появилась причина.
Оставить его в живых я не могу, но мысль о том, что мне придется его добить, меня угнетает. Ведь когда-то он был ребенком, кто-то любил его, и что его сломало? А что-то сломало. Но что-то же осталось в нем от человека, того самого малыша, который доверчиво улыбался миру? И мысль о том, что этого малыша я убью вместе с ним, меня останавливает.
— Черт, как больно.
Пуля попала ему в живот, и я очень надеюсь, что ему чертовски больно. Я не стреляла ни в печень, ни в солнечное сплетение и уж тем более — в голову, но пуля застряла у него в животе, и кровь, конечно, идет. Он смотрит на меня так, словно прикидывает, с какой части станет меня свежевать, когда дотянется до оружия и до меня одновременно, да только я-то не собираюсь предоставлять ему такой шанс.
Он использовал все свои шансы.
— Ты сразу стала меня подозревать?
— Не сразу, но в какой-то момент мозаика сложилась в этой части. — Я присела неподалеку. — А ведь я думала, что револьвер может оказаться нерабочим, пришлось рискнуть.
— Я только нож заметил.
— Ага, револьвер маленький совсем, я его в шляпной коробке нашла.
— Да, это я просмотрел. Но мне тогда было на что посмотреть, так что я не в обиде.
Со стороны может показаться, что мы просто беседуем, даже слегка флиртуем — если бы не дырка у него в животе. И тем не менее у меня нет к нему враждебности, даром что он убийца, я вообще не спешу бросаться камнями. Просто в какой-то момент я решила, что Влад собирается меня убить, и если это не так, то я готова извиниться, если ему от моих извинений станет легче.
Но от извинений никогда никому не легче.
— Ты остался, даже когда выкатился мячик. — Я думаю о том, что надо бы как-то почистить револьвер. — Никто бы не остался без веской причины, и перспектива случайного секса — не одна из таких причин. Но мячик выкатился, играл рояль, и вообще атмосфера была напряженная, а ты остался. Значит, тебе что-то было нужно, и это не секс. Сначала я решила, что ты просто вор, который прикинулся монтером, но шкатулка с цацками тебя не заинтересовала, а ведь она просто набита разными дорогостоящими штуками, очень компактными в переноске. Значит, у тебя тут был другой интерес. А ты просто решал, убивать меня или нет. Ты колебался, что характеризует тебя с положительной стороны.