Кто не боится молний — страница 2 из 26

(В основу повести положен истинный случай.)

1

Накануне Дня авиации выдалось на редкость погожее утро. Командир части полковник Слива и замполит майор Червонный раньше обычного появились на командном пункте летного поля, откуда были видны самые дальние окрестности. За бескрайней равниной синела лента реки, а за рекой стоял темный лес. На крутом берегу речной излучины белели стены старой городской крепости, кое-где на церковных куполах уже сверкали яркие солнечные блики.

Подъезжали служебные автобусы с летчиками и обслуживающим персоналом. Люди торопливо расходились по своим местам. С каждой минутой аэродром становился оживленнее.

Поговорив с замполитом о предстоящих делах, командир части взял микрофон, поздравил всех с наступающим праздником и приказал приступать к выполнению заданий.

Летчики выруливали самолеты на бетонные дорожки, брали разбег, уходили в воздух. Рев моторов рвал тишину. На ясном утреннем небе то в одном, то в другом месте появились длинные белые полосы, отмечавшие след стремительно летящих истребителей...

В день праздника полеты были отменены, полк отдыхал. В военном городке возле Дома офицеров с утра громко играла радиола, торжественно звучали песни, гремели марши. По центральной улице шагал пионерский отряд. Вытянувшись длинной цепочкой, мальчики и девочки в ярких красных галстуках несли цветы к памятнику погибшим летчикам-героям.

На стадион собирались физкультурники. На площадке отдыха играл духовой оркестр. День начался оживленно и празднично. Многие жители городка отправлялись в город, спешили к автобусной остановке. Девушка-кондуктор с красной гвоздикой в петлице синей куртки приветливо улыбалась пассажирам и каждого летчика персонально поздравляла с праздником.

Заметив двух молодых лейтенантов, медленно идущих по дорожке, девушка озорно высунулась в открытое окошко и шутливо позвала:

— Поторопитесь, мальчики, а то уеду! Не нарушайте нам график.

Летчики перепрыгнули через кювет, подбежали к автобусу.

— Поехали! — скомандовала девушка водителю и улыбнулась офицерам: — Поздравляю с праздником, желаю весело провести этот день.

— Спасибо! — ответил светловолосый круглолицый летчик, пробираясь к свободной скамейке.

Его товарищ, смуглый, с черной родинкой на переносице, весело подмигнул девушке:

— Бросай работу, синеглазая, пойдем с нами.

— Не могу, ребятки, поищите других.

Она отвернулась, стала продавать билеты.

Молодые лейтенанты Андрей Медников и Виктор Киреев появились в воинской части с полгода назад, но еще ни разу не были в городе, видели его только сверху, из заоблачной выси. Закадычные друзья, они вместе учились в высшем летном училище и по окончании его получили назначение в одну часть. В военном городке все называли их неразлучными, они везде появлялись вдвоем и даже поселились в одном номере офицерской гостиницы. С первого взгляда они казались очень похожими друг на друга. Одинаковый возраст, походка, манера держаться, осанка и летная форма словно маскировали разность их характеров. Однако при всей кажущейся схожести молодые люди имели разные привычки и вкусы, нередко расходились в суждениях о книгах, о любви, о девушках, о спорте. Чаще всего различие вкусов и привычек разъединяет людей, в данном же случае все было наоборот: Андрею и Виктору нравилось спорить, искать истину в противоречиях. Каждому было приятно видеть в своем товарище не повторение самого себя, а дополнение к себе, потому что споры и различия никогда не вносили в их отношения враждебного или недоброжелательного оттенка. Словом, они напоминали героев известной песни «Жили два друга в нашем полку». Конечно же, бывало и так, что «если один говорил из них «да», «нет» говорил другой».

Светловолосый и синеглазый Андрей Медников родился и вырос на Урале. В этих краях он чувствовал себя как дома. Виктор Киреев, темноволосый, с узким лицом, карими глазами и черной родинкой на переносице, вырос на юге, он многому удивлялся на новом месте.

Когда приехали в город и стали выходить из автобуса, Виктор задержался в дверях, шепнул девушке-кондуктору:

— А может, пойдешь с нами? Работа не для таких красивых. Отдай билеты водителю, пусть сам продает.

Девушка засмеялась и подтолкнула его в плечо:

— Не задерживай движение. Будь здоров, дорогой!

Молодые люди, не зная, с чего начать осмотр города, пошли по широкой улице и неожиданно попали в густую аллею, которая вела в городской сад. Под вековыми деревьями в приятной прохладе красовались затейливые клумбы, воздух был напоен ароматом цветов. Кругом тишина, безлюдье, лишь кое-где на скамейках старички читали утренние газеты да две или три молодые женщины гуляли с детьми. Летчикам, привыкшим вставать до восхода солнца, казалось странным, что на улицах мало народу в такое «позднее» время: часы показывали половину десятого. А городские жители в этот час воскресного утра не торопились выходить из дому.

Андрей и Виктор постояли у небольшого фонтана, посмотрели на гипсового мальчика, который держал в руках крупную рыбу, выпускающую из открытого рта струю воды. Бросили монетку в прозрачную воду, пошли в городской сад.

Под высокими старыми липами пестрели яркие свежевыкрашенные стулья и столики летнего кафе. Молоденькая девушка, в синем платье и белом фартуке, вытирала столики, другая, рыжеволосая, хлопотала за стойкой буфета, звякала бутылками и стеклянной посудой.

— Доброе утро, хозяюшка, пивком угостите? — спросил Виктор Киреев, остановившись на дорожке и улыбаясь молоденькой девушке в синем платье.

— Закрыто еще, рано. Приходите через час, — ответила она, продолжая вытирать столик.

— Договорились. Засечем время. — Киреев посмотрел на часы.

Андрей вынул из кармана сигареты.

— Хотите сигарету? — предложил он официантке.

— Спасибо, не курю, — строго ответила она и с еще большим старанием принялась за уборку.

Летчики закурили, пошли по саду.

— Далеко не уходите! — крикнула им вдогонку рыжая девушка. — Будут свежие раки.

Сад был старинный, кругом стояли столетние липы, могучие широкостволые дубы. В центре виднелась небольшая часовня из красного кирпича с зеленым куполом и золотым крестом. Прямо от часовни сквозь зелень деревьев просвечивали белые стены. Летчики подошли ближе и увидели остатки крепостных укреплений с воротами и башнями, с высокими зубчатыми валами. От старой кирпичной стены вниз спускалась полуразрушенная каменная лестница с выщербленными и разбитыми ступеньками. Сама же крепость стояла на круче, на каменистой части берега довольно широкой и полноводной реки. Говорят, в этой крепости долгие месяцы сидел Емельян Пугачев со своим войском и отсюда совершал набеги в равнинную желтую степь.

Медников и Киреев спустились к набережной и снизу оглядели крепостные стены. Во многих местах кирпичная кладка рассыпалась, поросла травой. Желтый песок, веками размываемый волнами реки и потоками талых вод и ливневых дождей, ушел из-под основания угловой башни, и, она теперь сильно покосилась, отошла от высоких кирпичных подпорок, державших ее много столетий. Под развалинами старой крепости с трудом угадывались очертания былых строений, деревянные стропила давно сгнили, превратились в труху, в стенных проломах рухнул кирпич, разбился в пыль, которую смыли дожди и развеяли ветры.

Новая часть городского сада, выходящего к реке, и сама набережная своим благоустроенным аккуратным видом как бы вещественно отделяли прошлое от настоящего. По широкой асфальтированной набережной с высоким парапетом и узорчатой металлической решеткой тянулись вдоль реки современные здания кинотеатра, летней эстрады, выставочного павильона и ресторана.

Летчики остановились у парапета, залюбовались рекой. С парковой набережной приятно смотреть на противоположный отлогий берег. На зеленом лугу паслись коровы и жеребенок, в небольших лужах плавали гуси. Справа у самой воды толпились высокие старые ивы, наклонившиеся над речкой и прикрывавшие зелеными космами маленькие рыбацкие лодки. За ивами виднелись деревенские избы с покосившимися заборами.

От противоположного берега плыла широкая неуклюжая плоскодонка. В лодке сидели две девушки — одна в ярком, пестром сарафане, другая в светлом полосатом платье. Та, что в сарафане, гребла, а ее подружка сидела на корме.

На середине реки вода неслась быстрее, чем у берегов. Девушки, стремясь скорее переплыть бурное место, обе взялись за весла, гребли изо всех сил, направляя лодку против течения. Река заметно сносила их вниз, к большому трехарочному железнодорожному мосту, и летчикам, наблюдавшим с берега, казалось, что девчата вот-вот сдадутся стихии, поплывут по воле волн. Взмахи весел все учащались и учащались, девушки работали сосредоточенно и упрямо. Несколько сильных дружных рывков подвинули лодку на гребень течения, потом протолкнули дальше. Еще рывок, еще — и быстрина позади. Лодка медленно удалялась от опасного места, входила на мель, где течение было спокойным и плавным.

Теперь можно и передохнуть, берег совсем близко. Первой опустила весло девушка в белом. Она вытерла рукой вспотевшее лицо и, прикрыв от солнца глаза ладонью, посмотрела на набережную.

Лодка была так близко, что Андрей и Виктор могли хорошо разглядеть девушек и слышали каждое их слово.

Девушка в белом поднялась во весь рост, встала на скамью и, делая вид, что никого не замечает, отвернулась, громко запела:

За рекой огонь горит,

На скамье девка сидит,

Каледа, маледа!

Русу косу плетет,

Приговаривает.

Каледа, маледа!

Ты расти, расти, коса,

До шелкова пояса.

Каледа, маледа!

Внезапно лодка качнулась, подружки испуганно вскрикнули, потом рассмеялись.

— Греби теперь ты, я устала, — сказала девушка в сарафане. — Хватит прыгать, садись за весла.

Девушки стали меняться местами. Лодка закачалась сильнее. Подружки в испуге схватились за руки и разом присели на корточки.

— Тише ты, сумасшедшая! — осадила подружку девушка в белом, хотя сама была виновата.

— Не ори, Галка! Свалимся.

Девушки пытались поменяться местами, равновесие вновь нарушилось, и лодка опять закачалась.

— Возьмите нас в компанию! — крикнул им с набережной Киреев. — Веселее будет.

Девушки ничего не ответили.

— Знаешь что, Тоня, сиди смирно, сначала я перейду, потом ты, — предложила девушка в светлом платье, но опять неловко оступилась, присела, схватилась руками за борт.

— Вот дают! — засмеялся Киреев.

— Без капитана, девчата, ничего не получится! — громко сказал Медников. — Держите весла, в воду сползут!

Девушка, которую подружка назвала Тоней, схватила ускользающее весло, села на скамейку, стала грести торопливо и беспорядочно.

— Греби левой! — подсказывал Медников. — Разворачивай к берегу.

Но девушка гребла по-своему — одним веслом, крутила лодку. Ее подружка никак не могла подняться на ноги, держалась руками за мокрый борт, взвизгивала:

— Не дергайся, Тоня, голова кружится. Остановись.

— Испугалась? — спросил Киреев. — Там воробью по колено, не утонешь.

— Да вставай ты, в самом деле, — толкнула подружку Тоня. — Не смеши людей, Галька.

Галя порывисто поднялась, выпрямилась во весь рост и, демонстративно отвернувшись от летчиков, с вызывающим озорством сказала подруге:

— Хочешь, встану на корму и станцую цыганочку?

— Очень надо, — засмеялась подружка. — Если нравится, танцуй. Начинается цирковое представление...

Тоня развернула плоскодонку кормой к парку, стала грести к отлогому берегу.

— Не поймет нас воздушный флот, не выхваляйся, садись на весла, Галя, поплывем назад.

Но летчики не унимались:

— Куда же вы, девчата? Хоть бы адрес оставили. Давай задний ход!

— Ну-ка ты, бойкая, пляши цыганочку. Струсила?

— Видать, на словах она бойкая, а в деле нестойкая.

Галя горделиво повела плечами, тряхнула головой, отбрасывая на затылок прямые волосы, ловко прыгнула на корму. Лодка качнулась, вздрогнула. Галя подняла руки, балансируя ими, восстановила равновесие и, не обращая внимания на перепуганную подружку, начала плясать цыганочку, лихо постукивая босоножками по хлипкой дощечке, пристроенной на корме. Лодка вновь закачалась, речная волна ударила в накренившийся борт, разбилась о Тонины ноги.

— Перестань, Галька! Белены объелась? — Тоня пыталась схватить подругу за подол. — Уймись же ты! Циркачка доморощенная.

Но Галя уже закусила удила, вошла в азарт, все быстрее и быстрее перебирала ногами, отбивая бешеный ритм, вертела бедрами, щелкала пальцами, как кастаньетами, звонко подпевала:

— Эх, раз, еще раз! Еще много-много раз!

— Не дури, Галька! — молила ее подружка. — Утонем, бешеная!

Но Галя не слушала, все больше распалялась и бойчее стучала ногами.

— Браво! — захлопал в ладоши Медников. — Давай, давай!

Галя осмелела, частой дробью застучали ее каблуки по звонкой сухой сосновой дощечке. Не обращая внимания на покачивание лодки, она бойко отбивала удары и в яром азарте так хлястнула по, доске, что та не выдержала и разломилась.

Лодка резко качнулась. Галя взвизгнула, вскинула руки и со всего размаху плюхнулась в реку.

Тоня похолодела от страха, поползла на коленях по мокрому днищу.

— Держись, Галька! Держись! Где же ты, чертяка?

В горле застряло что-то твердое, жестокое, слова вырывались с глухим хрипом.

— Га-аля! Га-а-а‑ля!

Тоня никак не могла сообразить, в каком месте скрылась Галя, не знала, куда прыгнуть, растерялась. Галины руки неожиданно всплеснулись над волной, судорожно хватаясь за воздух, и тут же опять скрылись.

С неожиданным проворством Тоня поднялась на ноги, прыгнула с лодки, стала нырять. Но все ее попытки поймать Галю были напрасны, опасность росла с каждой секундой.

Андрей Медников мгновенно сдернул с себя китель и ботинки, бросил Кирееву:

— Держи!

Его товарищ не успел опомниться, как Медников кинулся в воду. Широко взмахивая руками, быстро доплыл до лодки, и в том месте, где ныряла Тоня, он глубоко вдохнул, набрал воздуху и тоже нырнул. Долго не показывался из воды, наконец вынырнул, не найдя Гали, Оглянулся вокруг, встретился взглядом с тревожными Тониными глазами, опять набрал воздуху и пошел под воду. Раза два он всплывал на поверхность и снова нырял. В другом месте за лодкой ныряла Тоня. Спасатели никак не могли найти утопающую, с каждой минутой росло напряжение, положение становилось отчаянным. Вот и Виктор полез в воду, спешил на помощь товарищу. Вдруг над водой едва заметно мелькнуло Галино белое платье, потом показалось ее лицо и рядом — голова Медникова. Тоня оттолкнулась ногами от лодки, быстро подплыла к Медникову, подхватила подружку, тяжело дыша и всхлипывая. Спасатели молча и торопливо подтолкнули Галю к лодке, с трудом подняли через борт и погнали лодку к берегу.

Вернувшийся на берег Киреев взял мокрую Галю на руки, отнес на песок, положил на спину, разорвал платье на груди, начал делать искусственное дыхание.

Галя лежала бездыханная, лицо ее стало серым, даже позеленело, как бутылочное стекло. Ноги вытянулись, голова откинулась назад. Киреев сильными рывками разводил ее холодные руки в стороны и кверху, потом опускал, прижимал к диафрагме. Девушка не шевелилась, не издавала ни стона, ни вздоха.

Тоня выжала подол своего платья, осторожно вытирала лицо Гале.

— Давай! Давай! Сильнее жми! — просила она Киреева, который продолжал делать искусственное дыхание, вглядываясь в Галино лицо.

Медников стоял на коленях, осторожно нажимал правой ладонью на Галин живот.

— Выше закидывай руки, опускай на диафрагму.

— Расстегните пуговицы на груди.

— Качайте, пожалуйста. С ней что-то случилось, она же умеет плавать, — умоляла Тоня.

Киреев настойчиво делал свое дело.

Наконец Галины веки чуть вздрогнули, она медленно открыла глаза, тихо застонала.

— Жива? — Тоня схватила за руку Медникова. — Галька! Галя!

Киреев отпустил Галины руки, наклонился над ней.

— Дыши, Галя. Дыши.

Когда Галя увидала склонившихся над ней летчиков в мокрых брюках и рубашках, она сразу поняла, что случилось. Закрывая лицо, порывисто рванулась.

— Пустите, я сама!

Хотела встать, но Медников удержал ее.

К парапету подъехала вызванная кем-то «скорая помощь». Санитары уложили бледную Галю на носилки. Пожилой доктор в черных очках склонился над девушкой, пощупал пульс, неопределенно качнул головой.

— Несите, — сердито сказал он санитарам.

Доктор с удивлением посмотрел на летчиков и, как бы одобрив то, что они сделали, шагнул за санитарами, потом вернулся, молча пожал летчикам руки и ушел к машине.

Вместе с Галей в машине «скорой помощи» уехала и Тоня.

На берегу остались Медников и Киреев. Вид у обоих был далеко не парадный. Идти в такой одежде в город или возвращаться в военный городок было невозможно.

Глядя на мокрого помятого Медникова, Киреев рассмеялся.

— Ну и черт с ним, — сказал Медников. — Все-таки спасли девушку. И кажется, весьма симпатичную.

— Еще бы. Богиня Афродита, — сострил Киреев. — Веселая ситуация!

— Не отчаивайся, — успокоил Медников. — У нас есть выход. Садимся в лодку и плывем на тот берег.

В лодке летчики обнаружили старенькие босоножки, маленькую коричневую сумочку и газовую косынку.

Переплыли реку, сошли на берег. Вытащили лодку на песок, привязали к дереву.

— А трофеи придется взять, — сказал Киреев. — Может, когда встретим девчат, отдадим.

Он взял сумочку и косынку, а босоножки повертел в руках и бросил. Взглянул на Медникова, покачал головой.

— Ну и вид у летчика в торжественный День авиации. Посмотрел бы на нас полковник Слива.

— Будет полный порядок, — спокойно ответил Медников. — Летчик из любого положения найдет выход. Следуй за мной.

Он подмигнул товарищу и пошел через поле к одинокому домику. Киреев шагал следом за ним. Солнце уже горячо припекало, и с каждой минутой было заметно, как обсыхает намокшая одежда. Медников остановился возле домика, осмотрел двор. В тени под деревьями дымил самовар, рядом хлопотала пожилая женщина.

— Здравствуйте, — сказал Медников, проходя в калитку. — Не выручите нас из беды?

— А какая беда? — добродушно посмотрела на летчиков женщина.

— Лодку нечаянно перевернули и одежду замочили. Утюжок бы нам одолжили на полчасика, — попросил Медников.

— Господи. Да разве жалко? Заходите!

Женщина провела летчиков на веранду, где стоял большой стол, велела располагаться, а сама вышла и тут же вернулась с электрическим утюгом.

Через час все было начищено, выглажено, летчики привели себя в порядок и вышли за ворота ее домика, одетые по всей форме.

К вечеру добрались до военного городка, завалились в офицерскую гостиницу, где они жили в большом номере на втором этаже. Долго не ложились спать, вспоминая неожиданные приключения прошедшего дня. Не торопясь ужинали, пили чай.

— А как же с трофеями? — спросил Киреев, раскладывая на тумбочке взятые в лодке вещички.

— Мне косынка, а тебе сумочка, поступай с ней, как хочешь, — заявил Медников. — Идет?

— Возражений не имею.

Киреев открыл сумочку, похожую на маленький кошелек, стал рассматривать содержимое.

— Составим акт осмотра имущества?

— Давай без бюрократии. Чего там, показывай.

В сумочке были расческа, маленькое зеркальце, семьдесят три копейки и синенькая книжечка — пропуск работницы фабрики «8 Марта» Антонины Федоровны Дронкиной.

— Смотри-ка. — Киреев сунул Медникову пропуск. — Симпатичная.

Медников посмотрел на фотографию, улыбнулся, узнав девушку.

— Глазки как в сказке. Возьми.

— А зачем мне?

— Тебе досталась, ты и возвращай.

— Где же я найду эту Дронкину?

— Вот чудак! В пропуске все сказано. Завтра поедешь на фабрику и найдешь разлюбезную Тоню. Подробно расспросишь, как живет, в чем нуждается! — засмеялся Медников. — Кстати, о здоровье не забудь справиться и о здоровье ее подружки и передашь привет от меня.

— Вас понял, — сказал Киреев. — Это, кажется, главное, что интересует в этом деле лейтенанта Медникова?

— И хорошенько возьми в толк, что подружку зовут Галей, — повторил Медников свою просьбу. — Разберешься в двух именах? Меня интересует, как ты справедливо заметил, именно Галя.

— И кажется, весьма смазливая, — подколол Киреев товарища. — Я заметил, что тебе везет на брюнеток.

— У тебя есть основания так утверждать?

— Опираюсь исключительно на факты. Официантка Катя — брюнетка? Факт. Глаз с тебя не сводит, готова весь полковой рацион перед тобой на стол выставить. А парикмахерша Ира? Тоже брюнетка. Как начнет тебя брить, до того млеет и щечки ладошкой поглаживает: «Не беспокоит?» А сама не дышит, на цыпочках вокруг кресла вышагивает.

— Брось сочинять, — буркнул Медников. — Брюнетки, блондинки — все они на один манер.

— Я не слепой, давно заметил, что любишь ты брюнеток. И Галя тебе понравилась потому, что брюнетка.

— Шаткая почва для обобщений. Перейдем к другому вопросу повестки дня?

— Задело за живое? Да я не осуждаю, красивая девушка.

— Ладно трепаться, ложись спать. Не забудь завтра на фабрику съездить.

Утром во время завтрака офицеры, как обычно, слушали последние известия городского радио. И вдруг в конце диктор сообщил, что вчера некие молодые летчики спасли на реке девушку и скрылись, не назвав своего имени.

— Не из наших ли кто? — оживился младший лейтенант Сенявин. — Вчера многие в город ездили.

Киреев и Медников переглянулись.

— Надо бы выяснить, товарищи, — настаивал младший лейтенант. — Замполит Червонный непременно похвалит за героический поступок и еще благодарственное письмо родителям напишет. Не знаете, ребята, кто бы это мог быть?

— Подумаешь, геройство, — бросил Медников и встал из-за стола, провожаемый преданным взглядом официантки Кати.

Вслед за Медниковым ушел и Киреев.

2

В свободное время Киреев действительно уехал в город разыскивать фабрику «8 Марта» и работницу Антонину Дронкину, чтобы вернуть ей пропуск. Первый же прохожий, к которому обратился Киреев, объяснил ему, каким автобусом нужно ехать, и даже довел до остановки.

Киреев из окна автобуса знакомился с городом. Проехали по широкой улице, потом свернули на зеленый бульвар. Обогнули пруд, поднялись в гору, подкатили к березовой роще, остановились. Киреев, не торопясь, сошел на тротуар, осмотрелся. Увидел кирпичные корпуса фабрики, которые высились на пригорке за березовой рощей. Белые стволы деревьев выстроились, как солдаты, с обеих сторон черной асфальтовой дорожки. Киреев поднялся по крутому склону и подошел к большому двухэтажному зданию, где была проходная.

В проходной стояла высокая пожилая женщина-вахтер в синей куртке, подпоясанной широким желтым ремнем, в коричневом берете, сохранившем форму тарелки.

— Скажите, пожалуйста, — обратился к ней Киреев, — как бы мне повидать Антонину Федоровну Дронкину?

— А никак, — отрезала вахтерша. — Когда сменится, тогда и повидаетесь.

— Я не могу ждать, — попытался объяснить Киреев. — Нельзя ли вызвать ее хотя бы на пять минут?

— Кто же вы ей будете?

— Да как вам сказать, — замялся Киреев, — просто знакомый.

— Ежели ко всем «просто знакомым» вызывать наших девчат, фабрику придется остановить. Понимаете?

— А как же быть? Дело-то минутное. Хотел передать ей пропуск. Он у меня нечаянно остался.

Вахтерша сокрушенно покачала головой:

— Ай да молодежь пошла! То-то она утром плела небылицы. Объяснение про потерю пропуска сочиняла. Оказывается, забыла у кавалера.

Она многозначительно поджала губы, выпятила грудь и во все глаза уставилась на летчика.

— Да вы не так поняли, — пытался объяснить Киреев, чувствуя двусмысленность разговора. — Пропуск у меня оказался, так сказать, по непредвиденному случаю...

— Не глупее других, разбираюсь, — оборвала его вахтерша. — Стойте здесь, не сходите с места.

Она решительно сняла трубку висевшего на стене телефона.

— Товарищ начальник? Боец Чумакова говорит. Тут гражданин какой-то с пропуском Дронкиной. Ну, той самой, Антонины. Уже задержала. Приходите выяснить. Слушаюсь.

Она повесила трубку и строго приказала летчику:

— Начальник охраны придет, ему и объясняйте.

Тут же из другой двери появился начальник охраны — тучный мужчина, прихрамывающий на левую ногу, в зеленой фуражке с малиновым околышем, с подстриженными усами, в роговых очках.

— Вот этот гражданин, — доложила начальнику вахтерша.

— Слушаю вас, — обратился начальник охраны к летчику.

— Я хотел бы повидаться с Дронкиной Антониной Федоровной.

— Из прядильного цеха?

— Вероятно. Кажется, из прядильного, — неуверенно ответил летчик.

— В рабочее время нельзя, — любезно пояснил начальник охраны. — Этак мы всю фабрику без работниц оставим, ежели всех вызывать на свидания. Оно, конечно, к женщинам завсегда тянет мужчину. Однако нельзя. В рабочее время нельзя.

— Да я по делу.

— А зачем она вам?

— Я насчет пропуска. Ну и на словах кое-что передать. Пятиминутное дело, сами посудите.

— Свой пропуск она вчера утопила в реке, когда спасала подругу. Между прочим, тоже нашу работницу. Сережкину, ударницу коммунистического труда.

— Наврала она все, — вступила в разговор вахтерша. — Не утопила она пропуск, у него он в руках, у красавца служивого. Никого она не спасала.

— Это совершенная правда, Чумакова, — строго оборвал ее начальник. — Утром по радио передавали, и сама потерпевшая Сережкина подтверждает, что тонула в реке и что Дронкина спасала ее. Да еще, говорят, какой-то летчик кинулся в воду, а как вытащил Сережкину на берег, убедился, что живая, тут же и скрылся. Пожелал остаться неизвестным.

— Так точно, — подтвердил Киреев. — Только пропуск-то Дронкиной не утонул, а вместе с сумочкой остался в лодке, я его после и взял.

— Постойте, постойте! — уставился на Киреева начальник охраны. — А вы разве там были?

— Ну конечно. Вот я и принес пропуск да хотел узнать о здоровье потерпевшей. Ее, кажется, Галей зовут?

Начальник хлопнул в ладоши, засмеялся:

— Да как же я сразу не догадался? Голова садовая. Ведь вы летчик, а я-то рассуждаю. Это ты, Чумакова, попутала, шут тебя побери. Я извиняюсь, товарищ. Пойдемте в помещение, мы вам и Дронкину покажем, и кого хотите. Такому человеку разве можно в чем отказать? Пожалуйста. Посторонись, Чумакова. За мной!

Начальник охраны провел Киреева в просторный кабинет фабричного комитета, возбужденно говорил каждому встречному:

— Познакомьтесь, товарищи. Спаситель нашей Гали Сережкиной. Слыхали по радио? Молодец, ей-право. Скромняга, настоящий герой. Девушки, позовите-ка живее Тоню Дронкину из прядильного! Сережкиной на фабрике нет, а Дронкина в курсе. Покличьте ее.

Вскоре прибежала Дронкина, все расступились, освобождая ей дорогу. Красная от смущения, полненькая, невысокая, Дронкина медленно приблизилась к Кирееву и, не поднимая глаз, тихо поздоровалась.

— Здравствуйте! — ответил Киреев. — Вот ваша сумочка. Тут все в сохранности. Возьмите.

— Большое спасибо! А то мне влетело за пропуск. Пришлось писать объяснение, вон Семену Ивановичу нашему, — смущенно улыбнулась девушка.

— Пустяки, — свеликодушничал начальник охраны. — Формальность требует, для порядка.

— А как Галя? Она в больнице?

— Зачем ей больница? Дома лежит, отдыхает. Надо же такому случиться: заядлая пловчиха чуть не утонула возле берега. Говорит, когда сорвалась с лодки, так стукнулась локтем, что потеряла сознание и камнем пошла на дно.

— И на старуху бывает проруха, — пошутил Киреев. — Передайте ей привет от меня и моего друга.

— Какая же она старуха? — засмеялась Дронкина. — А как вы добрались домой? Смешно было на вас смотреть, как мокрые курицы. Вот бы на глаза командиру попались!

Женщины тесным кольцом обступили Киреева и Тоню, разглядывали летчика, слушали его разговор с девушкой.

— У нас полный порядок. Летчики нигде не пропадут, будьте спокойны.

— А я боялась, налетите на неприятность в таком виде...

— Проводите меня, пожалуйста, до проходной, — нарочно громко перебил ее Киреев, не желая продолжать разговор в присутствии работниц, набившихся в кабинет. — Я тороплюсь. До свидания, товарищи! До свидания, Семен Иванович!

Когда Киреев и Тоня вышли в коридор, он тихо спросил:

— Когда мы увидимся?

— Не знаю, — пожала плечами Тоня. — Может, на танцах в городском саду. В субботу, если хотите. Мы придем с Галей. Между прочим, она даже не заметила, что вы тоже прыгали в воду. Будто, кроме вашего друга, никого не видала. Только о нем и говорит. И глаза у него, мол, выразительные, и лицо одухотворенное. А о вас ни слова.

— Какое это имеет значение? Пусть говорит, о ком хочет.

— Конечно, Галя может и не говорить о вас, но это несправедливо. Почему она вас не заметила, хотя вы откачивали ее? Я, правда, сама так перепугалась, что не запомнила, кто из вас беленький, а кто черненький.

Тоня взглянула в лицо Киреева, глаза их встретились, и она смутилась.

Они миновали проходную, пошли по березовой аллее.

Киреев неожиданно сказал:

— Кроме вашей сумочки в лодке были босоножки и голубая косыночка. Босоножки мы не взяли, а косыночка у моего друга.

— Это Галкина. — Тоня засмеялась. — Галкина косынка в руках ее спасителя. Это судьба. Они обязательно должны встретиться, я сердцем чувствую, что что-то будет. Честное слово, это судьба.

— Скажите, Тоня, а у меня может быть судьба? — лукаво подмигнул девушке Киреев. — Скажите честно.

— У каждого, наверное, должна быть своя судьба. Только человек не сразу узнает какая.

— Может, мою судьбу вы носили в вашей сумочке?

— Пропуск? — засмеялась Тоня. — Смешнее не придумаешь.

— Конечно пропуск. Если бы не он, я ни за что не нашел бы вас. А теперь от меня не уйдете.

— Я к вам веревкой не привязана.

— Есть чем привязать покрепче веревок.

— Скажите какая самонадеянность. Не зря вас, летчиков, называют хвастунами. Напрасно воображаете, что стоит вам поманить, и любая девушка побежит, как собачонка. Мы тоже гордость имеем. До свидания, мне пора в цех.

— Извините, если обидел.

— Я не обижаюсь, а предупреждаю: начнешь кусаться, сломаешь зубы.

— Принял к сведению, — сказал Киреев, не меняя шутливого тона. — В субботу увидимся?

Она не ответила, с достоинством повернулась и медленно пошла назад к проходной.

Удивленный неожиданным поворотом разговора, Киреев смотрел вслед Тоне. Когда она отошла довольно далеко, он крикнул:

— Придете в субботу?

Тоня не оглянулась и не ответила. Скрылась за проходной.

— Вот черт, — крутнул головой Киреев. — Характер.

Он повернулся и быстро пошел прямо через рощу, не ища тропинок, сминая траву.

3

Киреев долго бродил по городу и никак не мог отвлечься от впечатлений, навеянных встречей с Тоней. Ему очень понравилась девушка. Ее привлекательная внешность, простота и сдержанность в разговоре, милое, открытое выражение лица были приятны Кирееву. Однако неожиданно обнаруженная строптивость расстроила и даже рассердила Киреева. Раздражение долго не оставляло его, но исчезло, когда он вспомнил милую Тонину улыбку, ее добрые детские глаза и мягкий грудной голос.

Вечером Киреев пошел в цирк, куда настойчиво зазывали рекламы, развешанные на каждом перекрестке. Однако и здесь его душа не развеселилась. Он едва досидел до антракта, выпил пива в буфете и ушел.

Домой вернулся поздно. Медников уже лежал в постели и при свете настольной лампы читал какую-то пухлую книгу.

— Где загулял? — спросил он, не отрываясь от книги.

Киреев молча раздевался, долго не мог развязать шнурки. Наконец, сбросил ботинок на пол.

— В цирке был.

— А что такой мрачный?

— Программа скучная. Все больше лошади да дрессированные собаки. Не понимаю я артистов: сколько же нужно положить труда и терпения, чтобы выучить кобылу танцевать вальс. А зачем?

— Нашел Дронкину? — спросил Медников, не слушая рассказ о цирке.

— Ага, — сказал Киреев с равнодушным видом. — Большая фабрика, много женщин.

— А Галя?

— Все в порядке. Из больницы выписали, дома отдыхает. Между прочим, я, как идиот, влопался в это дело. Прихожу на фабрику, объясняю насчет пропуска, что, мол, вчера в лодке остался, а меня принимают за Галиного спасителя. Ну, понятно же, был в тот момент на реке, к тому же летчик. По всем статьям такой, как передавали по радио. Они мне и зааплодировали.

— Ну и что? — засмеялся Медников. — Принял цветы и раскланялся?

— В чужой славе не примазываюсь.

— Почему к чужой? Мы вместе спасали.

— А спасенная, представь себе, бредит только одним. Да я и не возражаю. Я человек не тщеславный.

— И глупый к тому же. Мог бы использовать ситуацию в личных интересах и очаровать Антонину Дронкину. Когда сказал про цирк, я был уверен, что ты вместе с Тоней ходил.

Киреев взял теплый чайник, хотел налить в стакан, но раздумал и поставил обратно на стол.

— Да нет, брат, с Тоней осечка получилась. С виду милосердная сестра, а на язык как бритва остра.

— Чем же она тебя срезала?

— А леший его знает, как вышло. Самонадеянность подвела. Мы, летчики, привыкли к тому, что наша форма действует на девчат неотразимо, как гипноз. Я и веду себя соответственно, мол, никакого сомнения не может быть; раз она мне нравится, значит, все, у моих ног, и должна делать, что я захочу, только пальцем шевельну.

— Разве это не так? — спросил Медников. — Перед летчиком никакая красавица не устоит. Верно сказал — наша форма как гипноз.

— А эта ласковая не поддается гипнозу. Говорит: предупреждаю — у меня характер. Повернулась и ушла.

Медников схватился за живот и залился смехом, подпрыгивая и корчась на кровати.

— Ува... ува-жа‑ю такую жен‑скую по‑ро‑ду, — сквозь смех сказал Медников. — Честно‑е сло‑во, такие интереснее покорных, таких ценить надо как редкость.

— А если они молча уходят?

— Зато, вернувшись, бросаются на шею, как тигрицы. Покорная овечка тускла, как свечка.

— Между прочим, насчет косынки ты угадал. Она Галина, можешь лично возвратить.

— Каким образом? Где я увижу Галю?

— В субботу на танцах. В городском саду. Это твоя судьба, так сказала тигрица.

— Что? — не понял Медников.

— Тоня, которая молча ушла и вернется тигрицей, как ты сказал.

Медников бросил книгу на одеяло и весело засмеялся.

Киреев выключил свет.

Неделя показалась друзьям длиннее обычной. Полеты проходили по расписанию, жизнь в городке текла буднично, без чрезвычайных происшествий и сенсаций. Занятия, обед, отдых, политучеба, кино, иногда поход в библиотеку за новыми книгами.

Наконец наступила суббота, и друзья отправились в городской сад.

На танцевальной площадке уже собралась молодежь, выступал ансамбль местных гитаристов. Парни с длинными волосами бойко пели модные крикливые песни под громкий аккомпанемент электрогитар. Динамики разносили музыку по всему саду. Танцы только начинались.

Подруги стояли на самом освещенном месте у кассы, и летчики сразу увидели их. Девушки были нарядны, с модными прическами, оживленно переговаривались между собой. Высокая и стройная Галя что-то рассказывала подружке, наклоняясь, чтобы та могла слышать ее слова, заглушаемые громким пением и шумом эстрадного оркестра. Ее смуглое лицо с живым взглядом синих глаз и озорной лукавой улыбкой выделялось в толпе и запоминалось своей неожиданной красотой. Тоня слушала подружку, весело отвечала ей, и обе смеялись. Тоня посматривала по сторонам, и нет-нет да и поглядывала на аллею, что вела к танцплощадке. Она первая увидела летчиков, толкнула Галю. Та поняла ее, но не переменила позы и продолжала разговор.

Летчики подошли к девушкам.

— Добрый вечер, девчата. Извините за опоздание — автобус задержался на пять минут. Теперь мы можем по-настоящему познакомиться, — сказал Медников. — Мой друг Виктор Киреев, а Медников Андрей. Вас мы уже знаем: Тоня и Галя.

Они пожали друг другу руки. Это как бы сблизило их, внесло простоту и естественность в разговор.

— Как самочувствие? — спросил Медников у Гали. — Все в порядке?

— Как видите. Даже на танцы пришла.

— Что же мы теряем время? Пойдемте танцевать.

Медников пошел с Галей, а Киреев — с Тоней.

— За что ты обиделась на меня? — спросил Киреев девушку, пробираясь в толпе и переходя сразу на «ты», — Что я такое сделал?

— Когда?

— А на фабрике.

— Я не обиделась, а предупредила.

Оркестр заиграл модный танец. Людской поток хлынул на площадку, увлек за собой наших героев.

Галя и Медников танцевали.

— Почему вы такая грустная? — спросил Медников, склонившись к Гале. — Не любите танцев?

— Ну что вы? Как можно не любить танцы? — Она тихо засмеялась. — А вы?

— Я люблю тишину. Шум и толпа утомляют. Пойдемте гулять? — предложил он.

— Если согласны, я — за.

— После третьего танца, — сказал Медников.

— Хорошо.

Он танцевал с удовольствием, сразу повел партнершу свободно, плавно и все больше входил в азарт. Он считался неплохим танцором, но теперь сам чувствовал, что танцует хуже ее — этой гибкой огневой девушки, легкой, как птица, верткой, как змея. Он любовался ею и с каждым танцем все более подчинялся ей, стараясь угадать ее движения, все меньше ошибался. Танцы по-настоящему захватили его, кружась с девушкой, он испытывал нечто похожее на чувство удовлетворения от хорошо выполненного трудного пилотажного упражнения. Он словно был в полете, хотя всего-навсего — в «полете танца», как говорили в старину.

Кончился третий танец.

Медников с сожалением остановился. Придерживая Галю за локоть, повел ее к Кирееву и Тоне.

— Уговор дороже денег, — сказала Галя, — пошли гулять.

— Мне говорили, вы сильно ушиблись об лодку.

— Ужасно глупая история. Мне даже стыдно вспоминать, ведь я хорошо плаваю.

— Локоть не болит?

— Нет, нисколько.

Они долго бродили по темным аллеям. Галя и Андрей шли впереди. Тоня и Виктор отстали на несколько шагов. Киреев что-то объяснял Тоне, она часто возражала ему, и тогда ее звонкий голос перемежался с глухим бубнящим говорком Виктора. Галя больше молчала, лицо ее было серьезно, она слушала собеседника. Выходили к набережной, снова возвращались в глубину сада, то серьезно говорили о звездах, книгах, дальних странах, то весело болтали о пустяках. Тоня заговорила о Чехове, Киреев подхватил эту тему, сказал, что он тоже родился в Таганроге, стал вспоминать чеховские места, сохранившийся домик писателя и все легенды и предания, которые еще не стерлись из памяти таганрожцев.

— Это мой любимый писатель, — призналась Тоня и с каким-то особым уважением посмотрела на Киреева, будто тот факт, что Киреев неожиданно оказался земляком Чехова, поднял летчика в глазах девушки.

Потом Киреев и Тоня переключились на другие темы, особенно усердно они обсуждали новые песни, спорили о певцах и певицах.

— Микрофонное пение — это обман, — горячо доказывал Киреев. — Я люблю натуральный голос, так сказать — товар лицом, без всякой маскировки.

— Новое всегда пробивается с трудом, — возражала Тоня. — Многие не хотят понять, что современная эстрада без микрофона просто немыслима.

— Это как кому.

— На вкус и цвет товарищей нет...

С тех пор летчики и девушки встречались почти каждый свободный вечер. Чаще всего ходили в парк, бродили по набережной, где было тихо и безлюдно. В ветреную и дождливую погоду спасались в кинотеатре. Чем ближе узнавали друг друга, тем больше хотелось быть вместо. Девчата нравились летчикам, и чувствовалось, что случайное знакомство постепенно перерастает в дружбу.

Вскоре в части пошли слухи, что полк переведут на новое место. Ребята забеспокоились: не хотелось расставаться с девушками, встречи с которыми становились более частыми, разговоры — сердечными, тревожно-волнительными.

Однажды вечером, когда друзья гуляли по набережной, Медников взял Галю под руку, хотел увести в темную аллею, оставив Киреева и Тоню вдвоем.

Вдруг Галя озорно оттолкнула Медникова, побежала к реке.

— За мной, ребята! — крикнула она. — Пошли водяного ловить. Гоп-ля!

Она соскочила с парапета на песчаный берег. Медников прыгнул за ней. Через минуту на берегу появились и Киреев с Тоней. Спустились к реке.

Галя сняла туфли и пошла по воде, шлепая босыми ногами, поднимая платье выше колен, чтобы не замочить подол. Медников схватил ее за руку, хотел остановить, но Галя оттолкнула его.

— Эх, искупаться бы! Какая вода! Красотища!

— Да ну тебя! — остановила ее Тоня. — Посидим на скамейке.

— А «скорую помощь» вызывать сейчас или потом? — пошутил Киреев, но никто не засмеялся, и он понял, как это неуместно.

Галя швырнула босоножки на песок, стала быстро расстегивать платье, готовая всем на зло броситься в воду.

Медников шагнул к Гале, схватил ее за руку. Она непокорно рванулась, но он крепко держал ее.

— Ты извини меня, — подошел к ней Киреев. — Я глупо пошутил, а купаться действительно незачем. Обиделась? Ну, хочешь, ударь меня.

Галя полушутя-полусерьезно шлепнула его рукой по плечу, «сорвала злость».

Пошли к скамейкам, которые стояли почти напротив того места, где когда-то тонула Галя.

Чувство неловкости еще не прошло.

— А правда, что у вас, у летчиков, в каждом городе, где вы побываете, остается по одной жене? — с вызовом выпалила Галя и посмотрела сначала на Киреева, потом на Медникова, будто проверяла, насколько сильно задели ребят ее слова.

Медников почувствовал задиристую нотку в ее голосе.

— Глупости говоришь. Сама придумала или слыхала на базаре?

— Чего придумывать? Всем известно, сколько жен у моряков и летчиков. В каждом городе по одной.

— Почему же по одной? — Киреев попытался свести разговор к шутке. — Вон у нашего Андрея — по две.

Тоня прыснула в кулак, Галя рассмеялась.

Андрея, однако, задели эти слова, он рассердился.

— Не треплись, как белье по ветру! — раздраженно бросил он Кирееву и повернулся к Гале: — Не знаю, как у кого, а у меня будет одна жена, на все города и на всю жизнь.

— Не кипятись, мальчик. На больную мозоль наступили? — подзадоривала Галя, заливаясь звонким и раскатистым смехом. — Скорее поверю Виктору, чем тебе. Ты не такой скромный.

— С чего ты взяла? — с обидой сказал Медников. — Нашла тему, перестань.

— Знаем вас, летчиков-молодчиков, — не унималась Галя. — По своему двоюродному брату сужу, он тоже летчик. Перед училищем женился, оставил жену с ребенком, а теперь пишет из Оренбурга, мол, полюбил другую, не жди меня, у нас была случайная связь.

— Зачем же с одной меркой подходить ко всем? Один меняет женщин, как перчатки, другой влюбится раз на всю жизнь.

— Все это сказки — любовь на всю жизнь. Свежо предание, да верится с трудом. Правда, Тоня?

— Разве их узнаешь? — в тон ей вторила Тоня. — Мужчины скрытные, у них на языке одно, а на уме другое.

— Как это у вас называется? — язвила Галя. — Фигурный пилотаж? Мертвая петля?

Разговор становился неприятно опасным, и Виктор встревожился за Медникова.

— Я пошутил насчет двух жен, девчата, — попытался разрядить обстановку Киреев. — Андрей еще не знает, что такое жена. И о любви только в книжках читал. Он же ангел, посмотрите на него.

— А где же крылья? Дома забыл? — спросила Галя.

— В капитальный ремонт сдал, — парировал Киреев.

Андрей с раздражением прервал друга:

— Хватит! Скажи что-нибудь умное.

— Шутки перестал понимать? — удивился Киреев.

Медников вспыхнул и схватил Галю за руки.

— Пойми, Галя, я не шучу, — упрямо твердил он. — Не ради пустой болтовни, всерьез говорю: у меня будет одна жена, на все города и на всю жизнь. Клянусь вам: будет так, как я сказал!

Взволнованный и распаленный, он поднял сжатый правый кулак, торжественно повторил:

— Клянусь тебе, Галя!

— Ну вот еще! — перестала смеяться Галя. — Так я и поверила! Да и как можно проверить, сколько у тебя будет жен?

— А очень просто, — сказал Медников, волнуясь, сжимая Галины руки. — Сама жизнь предоставит тебе возможность проверить. Потому что моей женой будешь ты, Галя. Ты! Только ты!

Галя оторопела и растерялась. А Андрей неожиданно схватил сильными руками голову девушки, приблизил к своему лицу и стал целовать в сверкнувшие лунным светом глаза, в губы. Она рванулась, как пойманная лань. Забарабанила кулаками в его грудь, наконец вырвалась и отпрянула.

Киреев и Тоня с удивлением смотрели на Медникова: такого откровенного, пылкого объяснения никто не ожидал от Андрея.

— Эх ты, герой! Силой хватаешь счастье. — Галя рассердилась на Андрея, но вместе с тем старалась овладеть собой. — Всю прическу измял.

Медников снова бросился к девушке, поймал ее за руку и твердо, напирая на каждое слово, повторил:

— При всех даю клятву и не отступлюсь: ты будешь моей женой!

Галя попятилась к воде.

— А я вам, летчикам, не верю. Расшумелся, понимаешь, рукам волю дал! Действительно ангел с крылышками!

— Галка! — попыталась остановить ее Тоня. — Он же правду говорит. Не видишь, что ли?

— Да ну их, много ты понимаешь, — сердилась Галя. — Мастера руками хватать. Да, может, они и не летчики, а наземная служба. И летать-то не шибко сильны, только насчет женского пола большие специалисты. С ними смотри в оба...

— Не смей так, Галя! — крикнул Медников.

— А чего хватаешь? По какому праву?

— По праву любви! — упрямо твердил Медников. — Докажу свою любовь не на словах, а на деле. Приходи в понедельник в восемь утра на это место, увидишь, какой я летчик.

— Почему в понедельник? Зачем?

— Дай слово, что придешь? Больше ничего не прошу. Придешь?

Смущенная напором Медникова, Галя молча потупилась.

— Придет, — поспешно ответила за нее Тоня. — Дает слово, что придет. И я тоже. Ну, скажи ему, Галя. Разве не видишь, он серьезно.

— Придешь? — настаивал Медников, стараясь заглянуть Гале в глаза.

Галя примирительно улыбнулась, взгляд ее потеплел. Она изучающим взглядом смотрела на Медникова.

— Придешь? — тихо повторил он.

Галя едва заметно кивнула.

— Да придет же она, — громко заверила Тоня. — Ясное дело, придет.

Медников сорвался с места и, ничего не говоря, побежал в темную аллею.

— Куда ты? — окликнул его Киреев. — Вместе пойдем, сумасшедший.

Из темноты никто не отозвался.

Галя долго стояла у реки, охваченная странным предчувствием чего-то важного. Отчего так забилось сердце и тревожное беспокойство охватило всю душу? Что значат слова Андрея? Неужели это всерьез? Любовь? Разве можно произносить эти слова так просто, как «здравствуй» и «прощай»?

— Ну что ты стоишь, Галя? Беги за ним, верни Андрея.

Галя не обратила внимания на Тонины слова, стояла не шевелясь.

В этот вечер Кирееву пришлось одному провожать девушек домой.

4

Все воскресенье Медников провалялся в постели. Выходил только в столовую и снова возвращался домой, ложился на бок, уставившись лицом в стенку. Был мрачный, не разговаривал, на вопросы Киреева отвечал не сразу, и однозначным мычанием.

— Какая муха тебя укусила? — допытывался Виктор, стараясь выразить дружеское участие. — Налетел на Галю как бешеный, вытаращил глазища. Новый Отелло объявился. Допустим, понравилась она тебе, действительно, красивая, ничего не скажешь. Но зачем же так сразу свою бычью силу показывать?

Андре молча смотрел в книжку, сердито посапывал, косился на товарища, как на назойливого, надоевшего собеседника.

— Чего в молчанку играешь? Пойдем волейбол побросаем? Ребята с утра зовут. Слышишь, Андрей?

— Отстань! — огрызнулся Медников.

— Не понимаю, чего ты взвинтился вчера? Закипел и взорвался, как бомба, а нынче лежишь пластом. Всех ошарашил, я ни черта не понял в твоих дурацких клятвах. Какой-то отрывок из спектакля драматического театра, извини меня.

— Замолчи же ты! Умоляю! — застонал Медников с неподдельной болью в голосе. — Не понял и не старайся, а меня оставь в покое.

— Вот, полюбуйтесь. Зверь на свободе, — продолжал Киреев.

Медников угрожающе сжал кулаки.

— Молчу, — сказал Киреев. — Пожалуйста, спи, младенец мой прекрасный.

Медников отвернулся к стене.

Киреев взял электрический чайник, достал из холодильника колбасу, масло, рыбные консервы, уселся за стол. Сделав несколько больших бутербродов, налил в стакан крепкого чая, позвякивал ложечкой, размешивая сахар. Ел с аппетитом, набивая полный рот колбасой и хлебом, запивал еду и причмокивал.

— Хочешь чаю? — спросил он друга. — Успокаивает нервы лучше всякого лекарства. Налить?

Медников молчал.

— Чертовски вкусная колбаса попалась сегодня. Чуешь, аромат по всей комнате? От одного запаха сыт станешь. Честное слово, объедение. Острая, с перчиком. Знаешь, у этой брюнеточки купил, у Лидочки. Она тебе нравится?

Медников не отвечал.

— Говорят, азиаты совсем не могут без чая. День не попьет, с ума сходит. Без чаю, говорит, никакой силы нет, башка болит, душа ничего не желает. Может, налить стаканчик? И бутерброд с российским сыром? Возьми, а?

— Отстань! — огрызнулся Медников.

Киреев потерял терпение, бросил бутерброд на стол.

— Какой ты бегемот толстокожий, — наконец сказал он другу. — Ничем тебя не проймешь. Завидная выдержка, ей-богу. Тебе бы вчера вот так зажаться, а ты, как серная спичка: р‑раз — и вспыхнул! Я думал, только в книгах или в кино такое бывает. Как Вронский, например, увидел Анну на вокзале и сразу: жить, мол, без вас не могу и прочие такие слова. И что хорошего получилось? Погубил свою жизнь и ее, между прочим, довел до точки. Ты извини меня, но я, ей-богу, тупой человек, ни дьявола не понял в твоих словах. И чего ты назначил ей свидание в понедельник утром, если у нас в это время полеты? Объяснишь этот ребус? Не оставляй меня дураком, просвети. Молчишь, Отелло? Наверное, и сам не сообразил, кровь ударила в голову, взбесился.

— Не сверли ты мне дырку в голове! — вскочил с кровати Медников и кинулся на Киреева с кулаками. — Она меня и всех летчиков оскорбила, а я должен молчать? Если бы я ее не любил, растер бы в порошок, а теперь как? Что прикажешь делать? Проглотить пилюлю — и будь здоров? Нет, Витька, я ей докажу, пусть знает, какие люди летчики.

— Из-за пустяка в бутылку лезешь. И чем грозишься? Что сделаешь?

— Сделаю, — загадочно сказал Медников. — Многие думают, только в книгах бывает любовь, а в жизни ее не увидишь. Ошибаются, может, и увидят.

Медников вдруг встал с постели, решительным движением подтянул ремень.

— Дай-ка мне твою бритву, у тебя острее.

— Что-о?

— Да не бойся, — усмехнулся Медников, — не зарежусь. Надо же мне побриться. Моя дерет, как терка.

Медников побрился, выпил чаю, съел бутерброды с колбасой и сыром, но так и не разговорился, не оттаял, с мрачным, насупленным лицом лег спать.

Утром Медников прибыл на учения, как всегда, подтянутый, бодрый, даже несколько излишне возбужденный.

— Как отдыхали? — спросил у летчиков замполит Червонный.

— Отлично, товарищ майор, — ответил за всех Медников. — Сегодня чудесная погода.

Замполит был в прекрасном настроении, — видно, хорошо в воскресный день отдохнул.

— Желаю успехов, товарищи.

Он козырнул летчикам, повернулся и пошел по бетонной дорожке с такой легкостью, будто все, что он делал, сегодня доставляло ему истинное удовольствие.

Полеты начались. Разорвав тишину, в воздух поднялось звено реактивных истребителей. Через пятнадцать минут взмыло второе звено. После возвращения первого и второго звеньев был дан старт третьему. Самолеты вели Медников и Киреев. Время приближалось к восьми.

Небо было чистое, как нетронутый лист бумаги, и только в том месте, где уже прошли первые самолеты, медленно таяли белые полосы, похожие на гигантскую шерстяную пряжу, протянутую по голубому фону. Реактивные истребители с грохотом взмыли в воздух. В их слаженном полете было что-то привлекательно озорное, напоминающее полет ласточек. Самолеты стремительно уходили вверх, как бы врезались в воздушное пространство по наклонной, восходящей линии и, набрав высоту, плавно разворачивались, чуть-чуть наклоняя крыло. На их серебряных боках поблескивали лучи солнца, они все неслись и неслись вперед, удаляясь от земли и исчезая из поля зрения.

Горючее заправляли в каждый самолет по строго рассчитанной норме, ровно столько, чтобы его хватило на определенное время. В точно назначенный срок самолет непременно должен вернуться на аэродром. Это правило прекрасно усвоили летчики и придерживались его неукоснительно.

Выполнив задание и доложив командиру по радио, истребители третьего звена развернулись и легли на обратный курс. Когда самолеты появились над городом и их уже можно было видеть с аэродрома невооруженным глазом, один истребитель неожиданно стал отклоняться от курса. Отошел вправо, развернулся и полетел в обратную сторону.

Это был истребитель лейтенанта Медникова.

На командном пункте поднялась тревога.

— Лейтенант Медников! Медников! — звал в микрофон полковник Слива. — Что с вами? Доложите, что случилось!

Медников не откликался.

— Слышите меня, лейтенант Медников? — громче повторял полковник Слива. — Отвечайте, в чем дело? Я командир полка полковник Слива. Приказываю немедленно возвратиться на аэродром. Вы меня слышите, Медников? Идите на посадку! Почему молчите? Отвечайте!

Но Медников молчал и продолжал полет по незапланированному маршруту. Далеко за городом он сделал разворот, стал резко снижаться над холмами и полем.

Самолет Киреева уже совершил посадку, а Медников все еще был в воздухе. Что такое? В чем дело? Через несколько минут кончится горючее, и самолет разобьется!

На командном пункте всполошились.

Лицо полковника Сливы налилось краской, покрылось потом. Он продолжал кричать в микрофон:

— Медников! Медников! Доложите, в чем дело! Берите курс на аэродром! Горючее на исходе, идите на посадку! Идите на посадку! Медников!

Медников не откликался. Его самолет стремительно падал над городом. Оставалось триста, двести, сто метров. Вот он уже пошел бреющим полетом, летел все ниже вдоль реки и скрылся за линией прибрежного леса. Упал? Разбился? Но почему не слышно взрыва? Что же ты натворил, лейтенант Медников? Шлепнулся в реку? Разбился о железнодорожный мост? Вон там видны его фермы, кажется, не задел. Что же случилось с самолетом?

Через несколько секунд истребитель вынырнул из-под моста и стремительно взвился над лесной полосой, под крутым углом пошел вверх в сторону аэродрома.

— Медников! Медников! Приказываю идти на посадку! — яростно кричал полковник. — Приказываю немедленно идти на посадку!

На этот раз Медников откликнулся.

— Вас понял, — четко ответил он командиру полка. — Прошел под мостом. Иду на посадку. Все объясню на месте.

Истребитель Медникова шел к посадочной полосе.

— Немедленно под арест! — приказал полковник, бросая микрофон. — Мальчишка!

Полковник Слива вскочил в машину и помчался к месту посадки истребителя. Вслед за полковником на двух других машинах поехали замполит и несколько офицеров. От служебных зданий по полю с воем неслась «скорая помощь».

Удачно приземлившись и подрулив к положенному месту, Медников заглушил мотор. Горючее было на нуле. Сдерживая волнение, Медников спрыгнул на землю, четким шагом пошел навстречу полковнику Сливе. Лицо побелело, губы едва заметно дрожали, громким голосом начал докладывать:

— Товарищ полковник! Я самовольно пролетел под аркой моста. Полет прошел благополучно, никаких повреждений...

— Молчать! — закричал полковник Слива, и лицо его покрылось пятнами. — Немедленно под арест! На гауптвахту. — Слушаюсь, — четко сказал Медников, признавая справедливость полковника. Ни на кого не глядя, он поправил фуражку, пошел прямо через поле по пыльной траве, в сторону строений, где была гауптвахта.

Полковник смотрел ему вслед, не обращая внимания на возмущенных офицеров, подъехавших на машине, на сердитое покашливание Червонного.

— Отставить тревогу, — сказал полковник. — Все по местам.

Он швырнул папиросу на землю, затоптал ее и тут же стал прикуривать другую. Он нервничал, чувствовал, что в запале переборщил. Надо было послать офицера под домашний арест. Хотел переменить свое распоряжение, но был настолько раздражен непослушанием лейтенанта, что не шевельнулся и не остановил Медникова.

5

Чрезвычайное происшествие вызвало переполох не только в полку, а, как позже выяснилось, в дивизии, в округе, и даже в Министерстве обороны...

Замполит Червонный экстренно собрал офицеров гарнизона, командиров эскадрилий, звеньев и строго выговаривал всем за снижение дисциплины и политико-воспитательной работы.

— Неслыханное дело! — горячился майор Червонный, разбирая случай с Медниковым. — Молодой офицер, комсомолец, воспитанник славного авиационного училища допускает такой безобразный поступок, который граничит с преступлением. Это же форменное безобразие, товарищи, непозволительное лихачество, безответственность и своеволие! Могло кончиться непоправимой катастрофой, потерей самолета и гибелью самого летчика. Можно сказать, чудом не задел мост, а то наверняка были бы человеческие жертвы. Подобные выходки еще и еще раз напоминают нам, товарищи, что нельзя ни на минуту ослаблять воспитательную работу в подразделениях, нужно неустанно разъяснять офицерам и солдатам высокое понимание воинского долга. Политработникам и командирам должно быть стыдно наблюдать подобные явления. Всем ясно, товарищи, лейтенант Медников опозорил нашу воинскую часть, и мы поддерживаем решение командования отдать преступника под суд. Пусть полной мерой ответит за нарушение воинской дисциплины, за неподчинение приказу командира. Этот безобразный факт должен встревожить и мобилизовать весь личный состав, и особенно командира эскадрильи Ушакова, которому, я думаю, совестно смотреть нам в глаза. Плохо занимаетесь моральным воспитанием офицеров, товарищ Ушаков! Не влияете на подчиненных, не знаете, чем живут летчики.

— Так точно, товарищ замполит, — ответил Ушаков. — Упущение, конечно, есть, но кто ж его знал? Был дисциплинированный и сознательный, никаких вывертов не допускал, активно выступал на комсомольских собраниях. Не ожидал я от него такого поворота. Разве угадаешь, что у человека на душе?

— Мы не гадалки, товарищ Ушаков, — строго оборвал Червонный, — Нужно серьезно заниматься воспитанием офицерского состава, а не гадать.

— Разрешите спросить? — поднялся с места младший лейтенант Олег Звонарев. — Мост остался целый?

Офицеры засмеялись, зашумели.

— А что ему сделается, раз не задел? — ответил Червонный. — Целый.

— И самолет невредимый? — снова спросил Звонарев. — За что Медникова так обвинять? Ничего же не случилось особенного?

— Неправильно рассуждаете, товарищ Звонарев, — прервал лейтенанта майор Червонный. — И самолет невредимый, и Медников цел, голова на плечах осталась, хотя не знаю, что у него там в голове. Однако это ничего не доказывает. Его поступок надо строго осудить. Ничем не оправданное безрассудство, самовольство и произвол в действиях. Игра с огнем и человеческими жизнями — вот что это значит. Это прямое преступление. Понятно вам, лейтенант Звонарев?

— Понятно, — сказал Звонарев и сел на место. — С одной стороны, конечно.

— А я все-таки думаю, товарищ замнполит, тут какая-то загадка, — сказал с места командир эскадрильи капитан Ушаков. — Характер у человека такой. Ничего плохого он не хотел, доказать свою отвагу замыслил.

— Гаданием занимаетесь, капитан, — пресек Ушакова замполит. — Оправдываете свою плохую работу, философскую базу подводите. Характер, видите ли, у него особенный. Ищите причину в другом, капитан Ушаков.

Но Ушаков упрямо настаивал на своем:

— Все-таки надо с ним побеседовать, товарищ майор. Пусть напишет объяснение. Кто знает, что он соображал? Великий летчик Чкалов тоже под мостом летал.

По залу прокатился шум, в углу кто-то засмеялся.

— А ведь верно!

— Было такое. Геройством тогда называли.

— Тише, товарищи! — остановил шум Червонный. — Неправомерную аналогию выдвигаете. Нельзя сравнивать то время с нашим. Это же малому ребенку понятно, какие самолеты были тогда. Сравнил Медникова с Чкаловым!

— Отличный же летчик! — крикнул Киреев. — Я с Медниковым давно летаю, вместе учились, он никогда не допускал нарушений.

— Молодой он еще, — сказал белобрысый офицер с красными ушами, — всякое может взбрести в голову, посочувствовать надо.

— Прекращаю дискуссию, товарищи. — Червонный поднялся. — Вопрос ясен. Прошу отнестись к этому факту самым серьезным образом. Никакого благодушия. Дисциплина прежде всего. Прошу усилить воспитательную работу в подразделениях, разъяснить вредность и опасность поступка летчика-истребителя Медникова. Каждую среду докладывать мне о проводимых мероприятиях!

На узком совещании у комполка долго думали, как постунить с Медниковым и какие принять меры, чтобы не накликать беду на всю воинскую часть. Были разные предложения, но принять решение было не просто. Доложить в дивизию? Но в конце концов все обошлось благополучно, никакой аварии и никаких жертв? Вместе с тем проступок летчика слишком серьезен, простить ни в коем случае нельзя. Может, достаточно приказа по части? Но все равно о подобном происшествии станет известно в дивизии, и тогда строго накажут всех за либерализм, обвинят в сокрытии преступления. Слишком шумное дело, чтобы ограничиться местными мерами. Добро бы, все случилось здесь, на аэродроме, а то на глазах всего города. Того и жди, что завтра в газете появится заметка о героическом поступке летчика. Если местные журналисты пишут о том, как летчики спасают утопающих девиц, так уж непременно напишут о смелых полетах под мостом.

Это последнее соображение вовремя пришло в голову замполиту. Он тут же позвонил в редакцию и узнал, что заметка о полете неизвестного смельчака под аркой моста уже сдана в завтрашний номер. Замполит объяснил, в чем дело, и редактор обещал снять заметку.

Совещание закончилось кратким сообщением командира полка.

— Как командир части, я обязан по закону за неподчинение моему приказу предать офицера суду. Другого выхода нет. Предлагаю послать объективное донесение командованию дивизии и ждать указаний, а до получения указания летчика Медникова отстранить от полетов и держать под арестом...

Выходка Андрея Медникова потрясла и озадачила Виктора Киреева. Он не находил себе места, метался по комнате, не знал, что предпринять, чем помочь другу.

«Так вот что он задумал! — ругал Киреев товарища. — Вот зачем просил девчат прийти в понедельник утром в городской сад. Оттуда яснее виден мост, любуйтесь, мол, какой я герой! Эх, Андрюха, Андрюха, заварил ты кашу, не скоро расхлебаешь».

Вечером Киреев попытался увидеться с Андреем. Подошел к домику, где была гауптвахта, остановился у зарешеченного окошка, ждал, не выглянет ли Медников. За окном горел свет, и была видна неподвижная тень Медникова, который сидел за столом, подперев ладонями голову, будто думал о чем-то или читал книгу.

Киреев свернул за угол, остановился у крыльца, где стоял вооруженный часовой.

— Сюда нельзя, — громко сказал солдат. — Пройдите.

— Мне лейтенанту Медникову одно слово передать. Скажите, чтобы выглянул в окно.

— Не разрешается, я ничего не знаю! — Часовой взял автомат наперевес. — Пройдите.

Киреев завернул за угол, но опять остановился и оглянулся на окно с решеткой. К счастью, Медников теперь стоял у окна и сразу увидал Киреева.

— Постой минутку! — тихо прошептал Медников, обрадовавшись товарищу, и исчез.

Медников быстро написал несколько слов на белом листе бумаги, свернул его и, подойдя к окну, швырнул записку через открытую форточку.

Киреев подошел к кустам, куда упала записка, взял ее и, кивнув Медникову, скрылся.

В записке было всего несколько слов. «Умоляю, скажи Гале, я сделал все ради нее и люблю ее. Пусть ждет. Андрей».

На другой день Киреев отправился в город. В автобусе, на улицах, в магазинах только и разговору было о вчерашнем полете истребителя. Люди судачили о летчике, каждый мерил на свой аршин,

— Не перевелись, значит, герои!

— Молодец летчик, рисковый! Я сам был таким.

— Орденами таких награждать надо.

— А лучше снять штаны да по заднице отхлестать. Воздушное хулиганство называется.

— Трусы всего боятся, а это смелый летчик. Уважаю таких.

Город гудел, обсуждал сногсшибательную новость.

Киреев заявился в самое удобное время, подгадал как раз к четвертому часу, на фабрике шла пересмена. Он остановился в тени недалеко от ворот. Прохрипел негромкий гудок. Из проходной стали выходить женщины. Киреев подошел поближе к тротуару и, прохаживаясь по дорожке, поглядывал на работниц.. Вскоре появились Галя и Тоня. Они увидали Киреева, торопливо подошли к нему. На лицах нескрываемое возбуждение.

— Это он пролетел под мостом? — с ходу спросила Галя.

— А кто же еще? Другого такого не найдешь.

— Отчаянная голова! — всплеснула руками Тоня. — А если бы в мост угодил?

— Если бы, если бы... — подхватил Киреев. — А все ты, Галя, виновата. Зачем задирала? У человека чертовское самолюбие.

Галя не возражала, напротив, ей даже было приятно, что все получилось так необычно.

«Вот это парень, — думала она. — Не трепач».

Она ничего не ответила Кирееву, лишь вся засияла, засветилась.

— Вы приходили в парк?

— Еще бы, — сказала Тоня. — И все видели.

— Классный номер показал Андрюша, — щелкнула пальцами Галя. — Как сказал, так и сделал. Молодец! — Она даже подпрыгнула легко и резво, совсем по-детски.

— Мы чуть было не умерли со страху, — тараторила Тоня. — Пришли к реке и, как дурочки, ищем вас в саду. Чего они, думаем, в такую рань свидание назначили? Потом смотрим, самолет летит...

— Я сразу догадалась, что это он, — ввернула Галя.

— Да уж по тебе было видно. Как полетел он вниз, ты белее тарелки сделалась. А как порхнул под мостом и вверх взвился, запрыгала, как коза, в ладоши захлопала.

— Будет расписывать, — прервала подругу Галя. — А ты почему не полетел? — повернулась она к Кирееву.

— Я еще не свихнулся.

— Струсил?

Киреев окинул ее сожалеющим взглядом.

— Это же грубейшее нарушение дисциплины. Преступление.

— За смелость не наказывают.

Киреев посмотрел на девчат и грустно покачал головой.

— Наивные дети. У нас за такие дела не гладят по головке. А вам все нипочем. Вы даже не спрашиваете, почему не пришел Андрей.

— А что с ним? — встревожилась Галя.

— Под арест посадили, — вздохнул Киреев. — За неподчинение приказу командира будут судить.

— Врешь! — вскрикнула Галя. — За что же? Он же отчаянный! Смелый!

— Честное слово офицера.

Галя застыла, как парализованная внезапным ударом, потом тихо вскрикнула, схватилась за голову, застонала.

— Что я наделала! Нарочно дразнила его, с огнем играла. — Она в отчаянии бросилась к Кирееву. — Неужели правда? Ты не шутишь? Скажи, Виктор, правда?

Киреев достал из кармана записку.

— Убедись сама. Андрей просил передать тебе.

Галя торопливо развернула записку, прочла скупые строки, которые обожгли ее. Она покачнулась, сделала шаг в сторону, ухватилась за березу. Не устояв на ногах, медленно опустилась на траву и неожиданно заплакала. Тоня бросилась утешать подругу, а Киреев стоял растерянный и удивленный.

— Ну что ты так? Что случилось? — утешала Галю перепуганная Тоня и гладила ее мягкие густые волосы своими маленькими пухлыми руками. — Надо тебе убиваться! Зачем же так?

Галя молча протянула Тоне записку. Тоня прочла и все поняла.

— Вот она, проклятая любовь. Не только девчата из-за нее страдают, а и парни делают большие глупости. Эх ты, Галя, Галя! Подстерегли тебя беда горькая и счастье великое. Настоящая любовь пришла, радуйся, милая.

— Запричитала, как старуха, — недовольно сказал Киреев. — «Беда горькая, счастье великое»! Подумаешь, какое событие, парень записку прислал!

— Помолчал бы, если не понимаешь, — повернулась она к Кирееву. Не знаешь ты нашу Галю. Она тоже его полюбила, а для нее любовь — как неизлечимая болезнь. Что теперь будет? Надо же!

Тем временем Галя вытерла глаза, поправила прическу. Лицо ее стало спокойным и строгим.

— Скажи, Виктор, — проговорила она, — что я могу для него сделать? Его строго накажут?

— Самое страшное для него уже совершилось. Его отстранили от полетов. И ты ничем ему не поможешь.

— Где он сейчас?

— Сидит на гауптвахте.

— Меня допустят к нему на свидание?

— Думаю, нет. Это может решить только командир полка.

Галя теребила в руках носовой платок, подносила ко рту, нервно кусала. На душе было тяжко, не хотелось ни о чем говорить. Молчали.

Киреев проводил девушек к старому кирпичному дому, где они жили в рабочем поселке недалеко от фабрики, и уехал в военный городок.

6

Дома Галю, как всегда, встретила мать, позвала обедать.

— Садись, доченька. Все готово.

Галя молча ушла умываться.

Мать работала на той же фабрике уборщицей, приходила домой на два часа раньше дочери и к ее возвращению успевала приготовить обед. Галин отец умер лет десять назад, и мать воспитывала дочку одна, всю свою нежность и ласку растрачивала на нее.

— Что так долго возишься, Галя? Остынет же все.

Галя умылась, переоделась, явилась на кухню мрачная, угрюмо села к столу. Опустила раза два ложку в тарелку и отодвинула в сторону еду.

— Что-то не хочется есть, мама.

— Невкусно сготовила? Ты же сама просила борща со сметаной.

— Сытая я. Потом съем.

— Может, нездоровится? — забеспокоилась мать. — Прилегла бы, небось устала. Я все боюсь, не получилось бы какого осложнения. Шутка ли, чуть не решилась жизни. Сколько лет плавала, и ничего, а тут такой случай.

— Ну что ты вспоминаешь, мама? Я и думать об этом забыла.

Мать замолчала, но не успокоилась: какая-то странная Галя сегодня, будто подменили ее, невеселая, хмурится и молчит.

— Неприятности у тебя на работе, что ли? — осторожно спросила мать.

— Я просто немного устала. Пойду погуляю, а может, в кино загляну.

Однако гуляла Галя недолго, вернулась домой засветло. Спать легла рано, все ворочалась с боку на бок, вставала, брала книгу и снова гасила свет, пыталась уснуть. Мать несколько раз выглядывала из своей комнаты, где она смотрела телевизор, звала дочку к себе.

— Не хочу, мамочка, смотри сама, — отвечала ей Галя.

Когда же кончилась передача, мать перед сном еще раз тихо приоткрыла дверь в Галину комнату. Галя спокойно лежала в темноте, но, кажется, не спала.

— Знаешь, мама, — тихо сказала она, — меня спас тот самый летчик.

— Какой? — Мать задержалась на пороге.

— Который пролетел под мостом. Слыхала?

— Да откуда ты знаешь, что это тот самый?

— Он прислал мне записку. Его арестовали, мама.

Голос у Гали сорвался, она замолчала. Мать почувствовала, что Галя заплакала. Присела к ней на кровать, ласково обняла дочку за плечи. В темноте слышалось прерывистое дыхание Гали.

— Не принимай ты все к сердцу, доченька, трудно таким живется. Все уладится, если он не виноват. А что наказали его, не тужи, нельзя же без строгости. Само собой обойдется. Солнце взойдет, роса и обсохнет...

Всю смену Галя работала напряженно и нервно. Обычно веселая и разговорчивая, она хмурилась и молчала. Девчата пытались развлечь ее, расспрашивали, что случилось, но она бросала два-три слова в ответ, уклонялась от разговоров. Девчата не могли понять, в чем дело. Только под конец дня Тоня шепотом сказала одной подружке:

— Не приставайте вы к Гальке, у ней большое несчастье.

У подружки широко раскрылись глаза:

— Кто-нибудь помер?

— Да нет же! Летчик, который спас Галю, влюбился в нее, для Гальки под мостом пролетел, а его арестовали.

— За любовь?

— Какая ты! Арестовали за то, что под мостом пролетел, дисциплину нарушил. Поняла?..

Через десять минут все девчата знали, что случилось с Галей.

— Выдумки это, — говорили одни.

— Правда, девчата, все правда, — утверждали другие. — Разве не видно? Любовь!

Галя с трудом дождалась конца смены, торопливо переоделась и бегом бросилась к воротам. Вскочила в автобус, идущий до военного городка. Она твердо решила добиться свидания с Андреем.

Подъехав к городку, она нашла каменный домик контрольно-пропускного пункта. Быстро поднялась по ступенькам, открыла дверь — прямо перед ней оказался солдат, преградил путь.

— Пропуск! — строго потребовал он, картавя, как Васька Денисов из «Войны и мира».

Галя остановилась, пожала плечами, просительно посмотрела в лицо солдату, с наивностью ребенка сказала:

— У меня нет пропуска. Можно так?

— Так нельзя. Освободите проход.

Галя решила объяснить солдату, какое у ней дело, искренне веря, что солдат поймет ее и пропустит.

— Мне нужно к командиру полка, понимаете. По важному делу. Я очень прошу вас, товарищ.

— Полковника нет, он уехал, — сочувственно сказал «Васька Денисов». — А вы ему звонили?

— Как же я могла? Он меня совсем не знает. Вы правду говорите, что его нет?

— Правду. — Солдат улыбнулся.

Улыбка ободрила девушку.

— Может, к замполиту или к какому другому начальнику пустите? Я вас очень прошу, пожалуйста.

Солдат покачал головой с выражением глубокого сожаления.

— Я ничего не могу сделать, девушка. Замполит тоже уехал. Да они скоро придут. Вы погуляйте в садочке.

Он вежливо указал ей на выход и сразу же закрыл дверь, как только она переступила порог.

Галя села в скверике на скамейку под высоким старым дубом, немного успокоилась, но долго сидеть не смогла, поднялась, стала ходить от дерева к дереву по узкой мощеной дорожке, считая про себя шаги. Дневная жара уже спадала, в тени становилось прохладно. Галя меряла шаги от березы до сосны, от сосны до березы, прошла восемь раз, двенадцать, двадцать три. Время тянулось медленно, ожидание становилось томительным.

Наконец к домику КПП с мягким шуршанием подкатил «козлик». Из машины вышел немолодой, подтянутый и энергичный офицер с крупными чертами лица и добрым выражением глаз. Он мельком взглянул на Галю, быстрым шагом прошел к крыльцу, легко поднялся по ступенькам. Галя поспешила за ним и остановилась в нерешительности.

«Васька Денисов» вытянулся в дверях перед офицером.

— Товарищ полковник! Вас какая-то гражданка дожидается. Говорит, по важному делу. — Он кивнул в сторону крыльца, где уже стояла Галя.

Полковник посмотрел на девушку.

— Вы ко мне? — спросил он устало.

— Я к командиру части, — заторопилась Галя. — Если это вы, прошу меня выслушать.

— Я командир части. Полковник Слива. По какому вопросу хотите говорить?

— Насчет лейтенанта Медникова. Я хотела рассказать, ну, словом, объяснить, что случилось. Это же очень серьезное дело. Вы, наверное, не поняли его.

— А кто вы такая? — спросил полковник. — Почему вас так интересует дело лейтенанта Медникова?

— Я его знакомая.

— Ах, знакомая? — Полковник еще раз посмотрел на Галю добрым, необидным взглядом.

— Ага, знакомая, — подтвердила Галя. — Ну, даже очень знакомая.

Полковник улыбнулся и сделал пол-оборота, собираясь уйти.

— Ах, даже очень знакомая! Сожалею, но ничем не могу помочь. Извините!

Он шагнул вперед, но девушка, осмелев, преградила ему дорогу.

— Вы меня не поняли, товарищ полковник, я не так сказала. Я невеста... Понимаете, невеста. Я очень прошу вас. Разберитесь, пожалуйста, он не виноват.

Видя, что от такой настойчивой девушки трудно отделаться, полковник примирительно сказал:

— Ну хорошо, пройдите.

Часовой, слышавший весь разговор, сделал шаг в сторону, с удовольствием пропустил девушку вслед за полковником и проводил ее сочувственным взглядом.

Кабинет командира полка был небольшой, обставлен простой казенной мебелью. Галя сидела напротив полковника, а он добрыми голубыми глазами внимательно смотрел на нее и слушал сбивчивый рассказ о лейтенанте Медникове.

— Он же сделал это ради принципа. Мы поспорили, он хотел доказать мне, что летчики не такие плохие, как я о них думала.

— А почему вы плохо думали о летчиках? — улыбнулся полковник Слива.

— Да так, по глупости. Сплетня такая есть, а я повторила. В ответ на его слова сказала глупость. Мол, все летчики трепачи. И летать, мол, не умеете, может, по части наземного обслуживания работаете, а перед девушками хвастаетесь. И вышло, что я его лгуном назвала. Вот он и доказал, какой летчик. Сделал так, чтобы я все это видела, свидание на восемь утра назначил. Я пришла в сад, ищу его но аллеям, а он... Все прямо ахнули, когда под мост юркнул. Все это из-за меня, честное слово. По-настоящему меня посадить надо, а вы его арестовали.

Голос ее внезапно прервался от волнения, она кашлянула и замолчала.

— Понимаю вас, — тихо проговорил полковник. — Очень хорошо понимаю. Как ваше имя?

— Галя.

— Так вот, милая Галя. Я даже сочувствую вам. Но не могу не указать, что речь идет не о мальчишеской выходке, а о грубом нарушении воинской дисциплины. То, что сделал лейтенант Медников, не героизм, милая девушка. Это преступление, строго наказуемое законом.

— Почему же преступление? Весь город восхищается его поступком.

— С обывательской точки зрения это выглядит, конечно, геройством. Особенно для восторженных девиц.

— Вы ошибаетесь, — горячо возразила Галя. — Не одни обыватели, все жители только об этом и говорят. Может, я преувеличиваю, но таких летчиков ценить надо, а вы его — под арест.

Полковник, не повышая голоса, спокойно объяснил:

— Лейтенант Медников не подчинился приказу командира и должен понести наказание. Вам же, милая, надлежит сохранять спокойствие и выдержку. Пройдет время, все встанет на свои места. Уверяю вас.

В эту минуту в кабинет вошел замполит майор Червонный.

— Вот познакомьтесь, — сказал полковник Слива, — невеста лейтенанта Медникова. Галя. Пришла заступиться за лихача. Говорит, Медников — герой, а вы его под арест. Весь город в восторге, а мы не поняли, наказываем.

Червонный внимательно посмотрел на девушку. Спокойно уселся за стол, не торопясь закурил и, как бы между делом, начал задавать вопросы:

— Наверное, комсомолка?

— Даже член бюро.

— Где работаете?

— На фабрике «Восьмое марта». Прядильщица.

— Ударница коммунистического труда?

Галя подтвердила.

— Как же вы не понимаете существа вопроса, уважаемая комсомолка? Воздушное лихачество, я бы сказал, преступное безрассудство принимаете за геройство. Спросите любого, кто был солдатом, он посмеетея над вами.

Червонный встал, Галя тоже поднялась.

— Что же все-таки будет с Медниковым, товарищ полковник? — в волнении спросила она.

— Судить будем Медникова, — ответил вместо полковника замполит Червонный.

— Разрешите хоть повидаться с ним? — попросила Галя, обращаясь к полковнику, который показался ей добрее замполита. — Хоть на несколько минут.

— Сейчас не могу. Это исключено.

— Ну, может, завтра или послезавтра. — Девушка с отчаянием смотрела в глаза полковника. — Я вас очень прошу.

— Может быть. А сегодня нельзя. До свидания.

Галя поняла, что больше ничего не добьется, и молча вышла из кабинета.

На крыльце остановилась перед часовым.

— Вы знаете, где живет лейтенант Киреев?

— В гостинице. Направо за углом. В шестнадцатом номере, второй этаж.

— Спасибо.

— А как насчет лейтенанта Медникова? Что сказал полковник?

— Плохо, — сказала Галя. — Судить будут.

— Вы не страдайте, может, все обойдется. Мировой офицер, я его знаю. Может, что передать?

— Скажите, я добиваюсь свидания с ним и добьюсь. Меня зовут Галя.

— Хорошо, Галя, передам.

7

Киреев собрался в столовую и вышел на улицу как раз в ту минуту, когда к гостинице подходила Галя.

— Ты зачем здесь? — удивился Виктор.

— Была у вашего командира, просила свидания с Андреем.

— Разрешил?

— Нет.

— Кажется, шутки кончились. Тут такое поднялось, керосином пахнет.

Они свернули на дорожку, пошли по зеленому скверу, где тихо шумели листвой молодые клены.

— Может, ты сходишь к полковнику? Он же знает, что вы с Андреем друзья, расскажешь, как было. Глупая мальчишеская выходка, полковник должен понять, он же умный человек.

— Видишь ли, Галя, я не только друг Андрея, но еще и офицер. Я не могу обсуждать и оспаривать приказ командира. Не имею права.

— А ты и не обсуждай. Расскажи командиру, с чего все началось и кто виноват. Скажи полковнику, что во всем виновата я. Ведь это же правда!

— Все это лирика, Галя, С чего началось... Кого это интересует? Факт есть факт — офицер Медников не подчинился приказу командира. За это его и наказывают.

— Да ну тебя! — с досадой сказала Галя. — Я думала, ты меня поймешь. Видно, не зря говорится: друзья познаются в беде. Липовый ты друг, вот что.

— Ты это брось! — разозлился Киреев. — За свои слова отвечать надо.

— Подумаешь! Настоящий друг поступил бы иначе.

Он схватил ее за локоть, сильно сжал руку.

— Не говори глупостей. Что я могу сделать?

— Не хочешь помочь, не надо, — с обидой бросила Галя, — я сама добьюсь!

— Ладно, не дуйся на меня. Зачем нам ссориться?

Виктор примирительно посмотрел на Галю. Она опустила голову.

— Я завтра пойду к полковнику, — продолжал Киреев, — расскажу про Андрея, постараюсь объяснить, какой он парень. По правилам, должны были ограничиться домашним арестом, но Андрею не повезло, больно рассердился на него полковник за дерзкое неповиновение приказу и сгоряча послал на «губу». Полковник, конечно, отменит арест. Но когда? Вот в чем вопрос. Во всяком случае, не должно дойти до суда. Многое будет зависеть и от того, какое объяснение даст сам Андрей. Я кое-что посоветую, у меня есть соображения, надеюсь, полковник разрешит мне свидание с Андреем...

— Скажи Андрею, пусть не боится суда, — перебила Галя. — Пусть вообще ничего не боится.

— Да он не из трусливых.

— Я не верю, что за такое наказывают. Пускай кто-нибудь другой попробует так! — произнесла Галя, гордясь Медниковым. — Передай Андрею, я обязательно добьюсь разрешения и приду к нему. Подбодри его, Витя.

— Ты не переживай, он не кисейная барышня. Беги на остановку, вон автобус уходит в город. Будем держать связь.

Они попрощались.

Утром после полетов Киреев получил у командира полка разрешение на свидание с Медниковым и сразу же отправился к другу.

Андрей лежал на железной койке, застеленной суконным одеялом, читал газету. Услышав голос Виктора, вскочил с койки, бросился навстречу.

— Здорово, чертяка! Без доклада входишь в мой хрустальный дворец?

— Ты еще шутишь? — укорил друга Киреев. — Мрачный юмор. Держи, тут колбаса и сыр.

Он небрежно бросил сверток с продуктами на чистый сосновый стол.

— Зачем? Казенных харчей хватает, это лишнее.

— Аппетит пропал? Ешь, поправляйся.

— И так не помру. Ну, как там? Какие мои дела?

Киреев не спешил отвечать на вопросы друга, прошелся по комнате, внимательно оглядел все.

На столе были разбросаны листы чистой бумаги, лежала шариковая ручка.

— Мемуары пишешь? — усмехнулся Киреев.

— Вчера весь день сочинял объяснение.

— Такое длинное?

— Исписал кучу бумаги и порвал. В конце концов все вместилось на одной странице.

— Объяснение надо сочинять с умом. Дай-ка взглянуть, может, что дельное посоветую.

Он протянул руку к бумагам.

— Брось, сам справлюсь, — выхватил лист Медников. — Лучше выкладывай, что про меня говорят, какие перспективы?

Киреев со вздохом сел на табуретку.

— Дела табак, ни к черту не годятся. Был я у Червонного, а потом и к полковнику обращался. Говорят, будем судить Медникова.

— А Галю видал?

— Да подожди ты с Галей. Видал. О твоем «геройстве» доложили в дивизию, а оттуда — в округ. Соображаешь?

Медников протяжно свистнул:

— Что так! Сами не могут разобраться?

— Случай больно заметный. Теперь ждут указания свыше. А пока указание придет, поскучаешь.

Медников горько пошутил:

— Ты сидишь одиноко и смотришь с тоской, как печально камин догорает...

— Точная картина, только камина нет.

Киреев вынул пачку сигарет, закурил, протянул Андрею:

— Кури.

И бросил пачку на стол.

— Хорош компот, — покачал головой Медников. — И как же они расценивают мой поступок? Лихачество? Хулиганство? Невыполнение приказа командира?

— Ты угадал. Примерно в таком духе.

— Снять голову? Четвертовать? Повесить?

— Не такие крайности, но приятного ничего не предвидится.

— Поднять на штыки? Распилить тупой пилой? Зарядить в пушку и выстрелить в сторону моря? — язвил Медников.

— Перестань балаганить, — оборвал его Киреев. — Заварил кашу и корчишь из себя мученика. А как же прикажешь смотреть на твое «геройство»? Надо же такое придумать! Если бы я знал в тот вечер.

— Что бы ты сделал? — обозлился Андрей.

— Не допустил бы до этого. Связал бы тебя и отправил в психиатрическую больницу.

— Значит, и ты так же думаешь? И по-твоему выходит, я преступник?

— Давай рассуждать серьезно. Ты мне друг, но мы боевые офицеры, и воинский устав для нас — святой закон. Если бы у меня даже было особое мнение о твоем «геройстве», это ничего не меняет. Закон есть закон, и нарушать его никому не дозволено.

Андрей с досадой отвернулся от Виктора, отошел к столу.

— Заладил — закон, закон. Разве другие летчики не совершали отчаянных полетов, которые потом стали нормой? Вспомни Нестерова, Чкалова, Гастелло, Покрышкина. Да, может, я годы мечтал о таком полете, все рассчитал, во сне видел этот миг?

— Красивые слова. Хочешь — обижайся на меня, хочешь — нет, а я за дисциплину. Нарушил — имей мужество отвечать.

— В судьи тебе надо было идти, а не в летчики, — резко оборвал его Медников.

Киреев вспыхнул, сердито сверкнул глазами:

— Я, по-твоему, плохой летчик?

— Не хватайся за шпагу, д’Артаньян, пойми, о чем я говорю. Это все серьезнее, чем кажется с первого взгляда.

— Передо мной нечего строить героя, я не какая-нибудь смазливая девица, не взвизгну от восторга.

— Вон как! Мы с тобой не на шутку поссоримся, Виктор.

Медников бросил недокуренную сигарету, сердито зашагал по комнате, спросил, не глядя на Киреева:

— Записку Гале передал?

Киреев тоже нахмурился.

— Передал. Насчет Гали не сомневайся, тебе повезло, настоящая девчонка. Вчера приезжала к полковнику, добивалась свидания с тобой.

— И что же?

— Отказал. Правда, весьма сочувственно отнесся. Назвалась твоей невестой, учти.

— Сам слышал? — спросил Медников с неподдельным волнением в голосе.

— Нет, полковник рассказал.

— Он, конечно, не поверил?

— Почему же? Ей нельзя не верить, она из тех, кто не врет. Просила передать тебе, что обязательно добьется свидания, жди.

— Разрешат, как же! Если бы под домашним арестом, куда ни шло, а то на «губе». Особая честь офицеру Медникову. Почему? — возмутился Андрей. — Что я, такой опасный преступник?.. Ну, расскажи о ней, как она?

— Чего рассказывать? Серьезная, красивая — в общем, стоящая. Сам знаешь. Как раз такая, в каких влюбляются с первого взгляда.

— Она поняла, почему я это сделал?

— Еще бы. Все поняла и любит тебя. Такая же отчаянная, как и ты. Как это говорится? «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет».

— Ах, черт! — выругался Медников. — Не пустили! Она сказала, что любит меня?

— Я сам понял.

— Сам, сам! А как она реагировала на мою записку?

— Чуть не упала в обморок. И заплакала.

— В чем была одета? — допрашивал Медников с сияющим лицом. — Правда, назвалась невестой? Самому полковнику сказала?

— Точно!

Медников обнял Киреева, стиснул до хруста, озорно оттолкнул его, хлопнул ладонью по спине.

— Ух ты, Киреич! Не врешь?

— Смотрите на этого блаженного идиота! — выругался Киреев. — Его отдают под суд, а он резвится, как необъезженный жеребенок. Ты в самом деле больной, шизофреник.

Медников уже не слушал друга, внезапно замолчал и задумался. Киреев тоже умолк, исподлобья смотрел на Андрея. Ему было жалко Медникова, и он не знал, как помочь, слишком туго затягивался узел.

— Да, кажется, натворил я дел, — серьезно заговорил Медников, — Может, и верно, все это дурость, мальчишество. Но я не мог иначе. Пойми хоть ты меня, Виктор. Любовь же такая штука, как цианистый калий. Если настоящая — сразу с катушек сбивает.

Киреев вспыхнул и рассвирепел не на шутку.

— Я сейчас размозжу тебе голову табуреткой, упрямый бугай! — заорал он на Андрея. — Любовь! Любовь! Люби на здоровье. Но разве при этом обязательно нарушать приказ командира?

Медников отмахнулся от друга, как от роя назойливых, жалящих ос.

— Ты хладнокровный хирург, Витя. Трезвый математик. А я паровой котел. Подогрели, я и закипел.

— Не котел, а чайник. Понял? Ты чайник. И пока не закипел и не ошпарил меня, я ухожу. Я не понимаю тебя и не согласен с твоими глубокомысленными попытками выдать лихачество за геройство. Не вздумай написать это в объяснительной записке. Тебя не оценят, Андрей. Лучше чистосердечно покайся, скорее простят.

— Ты меня судишь, Виктор, а я требую оправдания. Передай, пожалуйста, Гале, что я тоже буду просить полковника о свидании с ней. При первом же случае попрошу. Полковник хороший человек. Я знаю, он разрешит.

Медников сказал это так спокойно и сдержанно, будто ничего не случилось, взял газету, лег на койку и стал читать.

Киреев молча вышел из комнаты.

8

Получив письменное объяснение лейтенанта Медникова, полковник Слива и майор Червонный нисколько не изменили своего мнения о происшествии. В объяснении не было ничего нового, оно не дополняло, не разъясняло того, что было и так слишком ясным и очевидным. «Совершая свой поступок, — писал Медников в кратком объяснении, — я понимал, что нарушаю воинскую дисциплину, и готов понести за это дисциплинарное наказание». Далее он пояснял, что был совершенно уверен в благополучном исходе необычного, рискованного полета, так как думал над этим многие месяцы, сделал точный теоретический расчет и провел своеобразную тренировку, неоднократно ставя перед самолетом воображаемую арку моста перед посадкой и взлетом.

«Я понимаю, — заканчивал объяснение лейтенант, — идти на такой полет было очень опасно, но, как летчик, я верил, что мой эксперимент откроет новые возможности в маневренности реактивного истребительного самолета. Благополучный исход совершенного мной рискованного полета дает мне право надеяться, что мера примененного ко мне наказания будет не слишком сурова».

— От скромности не умрет, — усмехнулся Червонный. — Давай-ка зайдем к нему, Николай Сергеевич, поговорим с глазу на глаз.

— Мудреный парень, выслушать надо, — согласился полковник Слива. — Интересно, эту теорию он придумал после полета или, в самом деле, она давно сидела у него в голове?

— Делает хорошую мину при плохой игре, — сказал Червонный. — Что еще остается?

— Молодость, избыток энергии, — мечтательно определил полковник.

— И недостаток тормозного действия, — добавил замполит.

— Ничего, жизнь все уравновесит...

Вечером полковник Слива, замполит Червонный и назначенный дознаватель Ганкин беседовали с Медниковым. Все, в общем, сводилось к тому, что самолюбивый офицер пошел на отчаянный шаг, задетый насмешкой девушки. Все можно было бы расценить как легкомыслие, посмеяться, сделать офицеру дружеское внушение и забыть, если бы это легкомыслие не сопровождалось более серьезными проступками: неподчинением приказу, нарушением воинской дисциплины, ненужным риском и возможной аварией. Дело действительно было непростое.

— И все же я прошу учесть, что вспышка самолюбия была только поводом для моего поступка, — настаивал Медников. — Сам же я давно думал о возможности такого полета на реактивном истребителе и всегда внутренне был уверен в успехе. Я же не враг самому себе, чувствовал, что могу это сделать.

— Вы даете отчет, чем рисковали? — устало прервал ого полковник.

— Рисковал я многим, товарищ полковник. И прежде всего своей головой.

— И самолетом, — строго добавил дознаватель Ганкин, — Вы знаете, сколько он стоит?

— Знаю, — кивнул Медников. — Самолет очень дорогой. Да разве дело в этом?

— И в этом. Денежки-то народные, — внушал Ганкин, — Вы же летчик-истребитель, не какой-нибудь артист под куполом цирка. Там можно очаровывать девушек и срывать аплодисменты, а в авиации превыше всего воинский долг.

— Дело ваше, верить мне или нет, а я говорю правду. Давно мечтал о таком полете и рад, что мне удалось. Конечно, обстоятельства странные, можно их расценить как глупость, но это факт. А насчет девушек иронизировать не стоит. Вы ведь женаты, у вас дети, значит, тоже в свое время полюбили девушку, которая потом стала вашей женой.

Слова летчика задели дознавателя.

— Все любили, но не за счет нарушения воинской дисциплины, — оборвал он лейтенанта. — Мастер философствовать!

Ганкин остался доволен строгостью и жесткостью тона, с которым он вразумлял летчика.

— Вернемся к делу, — вмешался в разговор Червонный. — Если поверить вашим словам, лейтенант Медников, вы давно теоретически допускали возможность полета под мостом на реактивном истребителе?

— Совершенно верно, — подтвердил Медников.

— Почему же вы, как летчик, не поставили такой вопрос перед командованием? Может, оно сочло бы нужным доложить вышестоящим инстанциям?

Медников усмехнулся, не дождавшись, когда замполит закончит свою мысль. Червонный оборвал фразу, с досадой поджал губы.

— Доложить по инстанциям? — пожал плечами Медников. — Все эти инстанции сочли бы меня невеждой или сумасшедшим, вот как и вы считаете. А теперь такой полет уже не предположение безумца, а факт. Теперь можно докладывать и по инстанциям.

Он замолчал и почему-то посмотрел на полковника, ища сочувствия.

— Я думаю, все ясно, — сказал полковник Слива. — Ваши соображения, лейтенант Медников, надеюсь, будут учтены. Вы все записали, товарищ дознаватель?

— Так точно, — сказал Ганкин, шурша листками блокнота и не переставая писать.

— Меня будут судить? — спросил Медников, обращаясь к полковнику.

— Не могу точно сказать, но вполне возможно, — ответил полковник, направляясь к выходу. — Вас известят о дальнейшем ходе дела. Желаю здравствовать!

Он сделал шаг к выходу и вдруг остановился в дверях.

— Да, чуть было не забыл. Ко мне обращалась с просьбой о свидании с вами одна молодая особа, кажется, Галя.

— Это моя невеста, — поспешно вставил Медников.

— Очень хорошо. Она сама мне сказала, что ваша невеста. В порядке исключения я разрешу ей свидание, сели она еще не передумала.

Медников благодарно склонил голову.

— Спасибо, товарищ полковник.

Вслед за полковником ушли замполит Червонный и Ганкин.

Когда они вернулись в штаб, командир сказал своим спутникам:

— А все-таки, дорогие товарищи, мне кажется, мы поторопились доложить в дивизию. И теперь стоим, как лошади на привязи, ни тпру ни ну. Надо было решать на свой риск.

— Ты, Николай Сергеевич, не прав. Случай из ряда вон выходящий, все равно узнали бы и в дивизии, и в округе, так лучше, что мы сами доложили. Пусть теперь решают.

— У нас все готово, — сказал дознаватель Ганкин. — Дадут сигнал, пошлем рапорт.

— Теперь, конечно, поздно рассуждать. Машина завертелась, обратного хода не дашь.

— Как сказать, — усмехнулся Ганкин. — Иной раз такие развороты бывают, не дай бог.

— Ни дивизия, ни округ на наше решение это дело уже не вернут, — сказал полковник. — Я утром звонил генералу, он перво-наперво выругал меня, да еще лисой назвал. Говорит, хитришь, полковник Слива, от ответственности уходишь, распустил летчиков, дисциплины никакой, а у высших инстанций спрашиваешь, как быть. Слишком, говорит, необычное дело, чтобы не сообщать в Москву, тепорь жди, что Москва скажет. Может, не одного воздушного лихача накажут, а вместе с ним и его командиров.

— Вот это да! — развел руками Червонный. — В Москву доложили? В ВВС?

— Говорит, самому главному маршалу.

Ганкин притих и вкрадчиво кашлянул.

— Пожалуй, нам теперь со своим мнением торопиться нечего, — сказал он осторожно.

— Сидеть и ждать у моря погоды? — оборвал дознавателя полковник. — Сами бухнули в колокола, не подумав, а теперь черт знает, как выкручиваться.

— Оно, ясное дело, поспешили, — согласился Ганкин, — а, с другой стороны, могут и взгреть — чего, мол, такой либерализм развели? Давайте оформим судебное дело. Если что — у нас все готово.

— Не туда тянешь, Ганкин.

— А что же делать, товарищ полковник? Непонятно.

— Чего тут непонятного, Ганкин? — укоризненно взглянул на дознавателя полковник. — Теперь надо ждать решения Москвы -своим умом не сумели решить, другие помогут. Кому положено, тому и выдадут по всей норме.

— Верно, — согласился с полковником замполит Червонный. — Погорячились мы с докладом в дивизию. И в самом деле, самолет цел, мост невредим, летчик жив-здоров. Наказали бы своим приказом, а там пусть кто как хочет, так и реагирует — и дивизия, и округ, и Москва.

— Задним умом хорошо рассуждать, — сказал полковник. — А снаряд уже выпущен, летит по траектории, жди, куда ударит...

Весь день шел проливной дождь. Полыхала гроза, гремели раскаты грома. Медников тоскливо бродил по комнате, валялся на койке, пытался читать. Подходил к раскрытому окну, просовывал через решетку оголенные руки, подставлял под струи теплого летнего дождя, с удовольствием брызгал на лицо и грудь. Дождь лил не переставая, бурные потоки текли по мостовым, омывали тротуары, неслись в канавы и овраги. Тучи обложили все небо, и бесчисленные молнии бороздили его, непрерывно гремел гром.

В такую непогоду к домику с зарешеченным окном, где томился Медников, неожиданно прибежала Галя. Часовой принял от нее намокший пропуск, довел до комнаты, где сидел Медников, открыл дверь.

Галя влетела в комнату босиком, с туфлями в руках, с плащом, накинутым на голову, промокшая до нитки.

Она увидала Андрея и засмеялась так весело и заразительно, будто в самом деле только и оставалось смеяться в их горестном положении. Он тоже засмеялся, сначала с чувством неловкости и конфуза, а потом все более беззаботно и взволнованно-радостно. Галя подбежала к нему, оставляя на полу мокрые следы и ручейки дождевой воды, стекающие с ее платья, плотно облегающего тонкую девичью фигурку.

Медников суетился, не знал, куда посадить Галю. Подставил ей табуретку, потом отшвырнул ногой, снял с Гали мокрый плащ, бросил его на стол. Не отрывая глаз от Галиного лица и любуясь ею, смотрел, как круглые дождевые капли падали с ее черных волос на смуглые плечи, стекали по телу под широкий вырез пестрого летнего платья. Он нежно поцеловал Галю в лоб, как целуют сестру, пригласил ее сесть на койку.

— Не обращай на меня внимания, — говорила Галя, стоя перед ним. — Смеюсь, как дурочка, сама не знаю отчего. Не сердись на меня.

— Ты вся мокрая, — беспокоился Андрей. — Сколько воды на полу, целые озера. Дрожишь и посинела.

— Пустяки, дождик теплый! Возьми, пожалуйста.

Она протянула из-за спины мокрую обнаженную руку, и на ее узкой ладони Андрей увидел спелое красное яблоко. Он взял яблоко, поцеловал Галину ладонь. Галя отдернула руку, улыбнулась, опустила глаза и присела на краешек койки. С ее платья потекли на одеяло дождевые струйки.

— Ты была у полковника?

— Два раза ходила. Сначала не пускал, потом сдался...

— Что он сказал про меня?

— Успокаивал. А в общем, дал понять, что дела твои плохи. Под суд, говорит, отдадим. — Лицо ее дернулось, как в судороге, она прикусила губу, — Как же так? Разве это возможно? — отчаянно продолжала она, — В чем же ты виноват? Обязательно добейся свидания с полковником и все объясни, он должен понять, он добрый, я же видела.

Медников присел рядом с Галей, взял ее руку в свои.

— Если бы все было так просто. Вчера я говорил с полковником и с замполитом. Никого я не могу убедить, все против меня. Моему делу уже дали ход. Боюсь, никто его не остановит, и, может, в самом деле, придется встать перед судом.

Галя так решительно мотнула головой, что от волос полетели брызги.

— И пусть судят! Есть же справедливость, ты ничего плохого не сделал, это всякому ясно.

— К сожалению, я нарушил приказ командира. Самовольно отклонился от курса и, когда комполка приказал мне вернуться на аэродром, я не исполнил приказание. Я слышал, как полковник трижды повторил в микрофон команду, не ответил ему и не вернулся.

— А кто знает, что ты слышал голос полковника? — спросила Галя, опустив глаза и слегка покраснев. — Может, ты ничего не слышал?

Андрей посмотрел ей в глаза.

— Я — советский офицер и считаю своей обязанностью говорить только правду. Это дело моей чести.

— Прости меня, я сказала глупость. Нет, подлость, извини, мне стыдно. Простил?

— Прощаю. Ты от жалости ко мне сказала это, а я не хочу жалости. Все должно быть начистоту, открыто, честно.

— Что же теперь будет? Я не знаю законов, сколько может дать суд?

— Я тоже не знаю. Думаю, не один год.

— Ну, ничего, ты не бойся, — отважно сказала она. — Мы будем бороться, еще не известно, как обернется дело. Должна же восторжествовать справедливость, в конце концов, разберутся же по-человечески, поймут.

— Меня не пугает срок. Тяжелее всего другое: отстранят от полетов, на годы оставят без крыльев. А без полетов я жить не могу. И с тобой как будем? Пропасть встает между нами, страшно подумать. Кошмарный сон.

— Я пойду за тобой хоть на край света! — горячо сказала Галя. — Буду хоть сто лет ждать. Нас не разлучит теперь никакая сила.

Он прислонился щекой к ее теплому, мокрому плечу. Оба были взволнованы, молчали.

Где-то совсем близко ударила молния. Яркий свет ослепил глаза, ветер рванулся в открытое окно. Только теперь Галя и Андрей увидали, что дождь все так же льет, как и прежде.

— Мне пора, — сказала она. — Уже поздно.

— Смотри, не простудись. Ты, как русалка, все больше в мокром виде являешься передо мной.

Она засмеялась, зябко поежилась.

Часовой стукнул в дверь, громко крикнул:

— Время кончилось!

— Вот видишь, я чувствовала. — Галя огорченно вздохнула.

Андрей с досадой посмотрел на дверь.

— Ты не горюй, — успокаивала Галя. — Мы будем бороться. Посмотрим, чья возьмет.

— Вперед, мушкетеры? — шутливо сказал Андрей, бодрясь и скрывая нервозность. — До свидания, Галя. Передавай привет Тоне. Как она там?

— Ничего. Работает, не унывает. Кажется, влюбилась в Виктора. — Она засмеялась. — Мне ужасно хочется плакать, а я смеюсь, — грустно шепнула Галя. — Честное слово, легче живется, когда смеешься. Смеюсь, и тебе советую смеяться. Какое-то предчувствие говорит мне: все будет хорошо, лучше, чем мы думаем.

— Прошу покинуть помещение, — еще раз напомнил часовой, приоткрыв дверь. — Время кончилось.

Галя поцеловала Медникова в губы, не стесняясь постороннего, и вышла.

Солдат закрыл за ней дверь. Галя шла решительно, и Медников слышал, как по дощатому полу коридора прошлепали ее мокрые ноги.

9

О Галином упрямстве знали все. Если чего захочет, никакими силами не остановишь, обязательно добьется своего. Галина мать побаивалась взбалмошного характера дочки и вместе с тем гордилась ее настойчивостью и постоянством. Еще с детства девочка немало волнений доставляла родителям, а когда подросла, проявила свой характер и среди сверстников. Во дворе, в школе и в пионерском лагере Галя всегда была заводилой, устраивала игры, не позволяла сильным обижать слабых, верховодила на спортивных соревнованиях, смело схватывалась с хулиганами, и даже драчливые мальчишки боялись ее.

Мать до сих пор помнит отчаянную детскую выходку дочери. Это случилось, когда Гале было шесть лет, тогда вся их семья жила в деревне. В Октябрьские праздники мать с отцом взяли Галю, поехали в гости к бабушке. Она жила на другой стороне реки, но, чтобы добраться туда, пришлось ехать на лошадях километров двенадцать в объезд, где был мост. Гостили у бабушки два дня, вернулись домой поздно вечером, тихо уложили в постель Галю, уснувшую на руках матери еще в телеге. Утром Галя проснулась в теплой комнате, стала играть и обнаружила, что забыла у бабушки новую куклу, которую та подарила ей на праздник. Галя стала просить, чтобы родители немедленно поехали к бабушке за куклой. Отец сказал, что он всю неделю будет занят на работе, а в воскресенье возьмет лошадь в колхозе и съездит в Заречье. Галя расплакалась, стала просить маму, но мама тоже сказала, что за куклой поедут в воскресенье.

— Она же умрет, как вы не понимаете? — настаивала Галя. — Надо сейчас же ехать.

— Куклы не умирают, — сказал отец. — Она уснула и, пока ты не возьмешь ее на руки, не проснется.

— Неправда, она не спит, — упрямо твердила девочка. — Я сама пойду.

— До моста далеко, — сказала мама, — ты маленькая, одна не дойдешь.

— Дойду! Весь день буду идти, дойду!

— А если ночь застанет, куда денешься? Где будешь ночевать? Уже снег выпал, того гляди, мороз ударит.

— Я хочу куклу! — упрямилась Галя. — Пусть бабушка принесет.

— А как мы ей скажем?

— С нашего берега покричим. Громко-громко.

— Речка широкая, бабушка не услышит.

Галя не успокоилась на этом и весь день приставала к маме. После обеда бегала к речке, изо всех сил кричала:

— Ба-буш-ка! Ба-бушка!

И хотя на другом берегу на пригорке виднелись постройки и среди них бабушкин домик под тополями, на слабый Галин голосок никто не откликался. Свист холодного ветра и шумные всплески волн заглушали Галин крик.

На следующее утро Галя проснулась рано, взглянула на окно и увидела белые непрозрачные стекла, разрисованные морозными узорами. Галя тихо натянула валенки, накинула шубейку, повязалась платком и незаметно вышла из дому.

Мать с отцом в это время сидели в другой комнате, завтракали. Отец не торопился, что-то рассказывал матери. Потом посмотрел на часы, стал одеваться. Собираясь уйти на работу, он, как обычно, подошел к Галиной кроватке и удивился: Гали не было в постели.

— Дочка! — позвал отец. — Где же ты, шалунья, вылезай из засады. Где наша Галя, мать?

Мать вошла в комнату.

— А где же ей быть? Дома. Гляди, ни валенок, ни шубейки нет на месте, вот озорная.

Мать засмеялась, выглянула в сени.

— Брось баловать, Галя.

Однако отец встревожился, надел шапку.

— Отчаянная голова, на горку убежала. Не простудилась бы. Я сейчас.

На дворе уже рассвело. Отец вышел на крыльцо и увидел на свежем снегу следы от детских валенок. Торопливо пошел по следу, вышел за ворота, потом через дорогу, к реке. Видно, ночью ударил крепкий мороз, снег хрустел под ногами. Отец прибавил шагу, наконец, побежал, не на шутку встревожившись. Перед ним за бугром открылась река, скованная морозом. Отец с ужасом понял, что Галины следы ведут прямо к реке, побежал изо всех сил, задыхаясь на холодном ветру. Следы отчетливо виднелись на забереге, где лед был потолще, вели дальше на тонкое поблескивающее ледяное зеркало, по которому ветер гонял и кружил снежинки.

След от валенок кончился здесь. Значит, взбалмошная девчонка прошла на реку и не возвращалась обратно.

— Галя! — вырвался из груди отца отчаянный крик. — Галочка! Галя!

Он огляделся вокруг, нигде никого не было, никто не ответил на его зов. Тогда он бросился по Галиному следу. Лед затрещал, заколыхался под ним, и он провалился в воду. Пошел вперед, пытаясь подняться на ледяной покров, но лед был слишком слабый и разламывался под тяжестью большого, грузного человека.

Промокнув по пояс, отец вернулся на берег. Выбежал на дорогу, остановил, к счастью, появившуюся здесь в такую рань грузовую машину. Шофер выслушал испуганного человека, впустил его в кабину и, круто развернувшись, помчался в объезд к мосту.

Когда отец вбежал в дом своей матери, Галя уже была там, держала в руках куклу, а бабушка растирала внучке ноги и поила ее горячим молоком...

Подобных случаев отчаянного упрямства и настойчивости в Галиной жизни можно вспомнить немало.

Вот и теперь настали тревожные дни, с Галей творилось что-то странное. Мать с затаенной опаской приглядывалась к дочери, боялась какого-нибудь неожиданного и необдуманного поступка. Чуткое материнское сердце подсказывало причину Галиного беспокойства: дочка полюбила.

Девушка напряженно думала о том, как помочь Андрею, мучительно искала выход. Она отправилась к Тоне, категорически наказала подружке:

— Завтра обязательно разыщи Киреева и приведи ко мне.

— А чего его искать, если он сам каждый день объявляется? Как узнал мой телефон, по пять раз в день названивает. Перед сном опять позвонит.

— Влюбился?

— Да уж не знаю. Последний раз три часа с ним прощались. То он меня проводит до дому, то я его провожу до автобусной остановки. Так и ходили до полуночи.

— А поцеловать пытался?

— Вот еще! У меня не забалуешься.

— Ладно, играйте в кошки-мышки. Однако не забудь, что я сказала: приходи с Киреевым ко мне завтра.

Киреев, Галя и Тоня собрались на экстренное совещание в Галиной квартире. Галина мать поставила на стол самовар, а сама ушла с соседкой в кино.

— Что же, мы так и будем сидеть сложа руки, ждать у моря погоды? — начала разговор Галя, обращаясь к Кирееву. — Ты, как мужчина, как друг Андрея и сам офицер, не имеешь права бездействовать. Обязан что-то предпринять, хотя бы посоветовать. Нельзя же так, я места себе не нахожу, готова горы перевернуть. Прошу тебя, Виктор, помоги.

— Надо прямо смотреть на вещи, — рассудительно сказал Киреев. — Сегодня я еще раз обращался к замполиту. Он внимательно выслушал и сказал то же, что и полковник: ничего, мол, нельзя изменить, дело зашло слишком далеко. Теперь все зависит от высшего начальства. Представляете ситуацию? Что мы с вами можем сделать?

— Кто-нибудь может повлиять? — настойчиво твердила Галя. — Или никто не властен?

Киреев хотел охладить Галин пыл, попытался свести разговор к шутке.

— Уверяю вас, девочки, это не нашего ума дело. Есть воинский устав, есть законы. А вообще с женщинами советуются, выслушивают их мнение и делают все наоборот.

— Не остри, пожалуйста! — оборвала его Галя. — Андрей страдает, а ты шута корчишь. Какой же ты друг?

Киреев рассердился, но сдержал себя. Отставил чашку, варенье, ответил серьезно:

— Дружба дружбой, а служба службой.

— Я, кажется, придумала верный ход, честное слово, Виктор. По-моему, все получится, если ты возьмешься за это дело.

— Какое? — заинтересовался Киреев.

— Ты должен слетать в округ. Понимаешь?

Виктор покачал головой.

— Я не имею права нарушать субординацию, Галя. Через голову начальства к генералу? Не положено...

— Андрей тоже не имел права летать под мостом, а полетел, — перебила его Галя.

— Мое «геройство» кончится тем же. Разве что вдвоем нам веселее будет сидеть на «губе».

— Он правду говорит, Галя, — вмешалась Тоня. — Надо что-то другое придумать.

— Боюсь, — сказал Киреев, — что генерал тоже не поддержит моей просьбы.

— Почему? — удивилась Галя.

— Далеко не все офицеры одинаково смотрят на «подвиг» лейтенанта Медникова. Очень многие осуждают, и я в том числе.

— И ты? — возмутилась Галя. — Вот это новость! А я думала, ты Андрею настоящий друг. А ты... Почему же ты против?

— Мы уже достаточно взрослые, чтобы уметь владеть собой и знать цену нашим поступкам. Для покорения девичьих сердец существуют тысячи других способов.

Галя вскочила из-за стола, сердито сжимая кулаки:

— Не смей так! Не смей! Теперь я вижу, какой ты. Уходи, нам не о чем с тобой говорить. Уходи!

— Не кипятись, Галка! — схватила подружку за руку Тоня. — Что ты пристала к Виктору? Он же не министр обороны, приказал — и все! Он ведь ходил к командиру.

Но Галя не хотела больше ничего слушать, схватила фуражку, сунула в руки Кирееву.

— Прощай!

Оскорбленный Киреев, еле сдерживая себя, взял фуражку, сквозь зубы сказал Гале, окинув ее уничтожающим взглядом:

— Тебе нужно лечить нервы и учиться владеть собой, вздорная девчонка! Если бы ты была парнем, я с удовольствием влепил бы тебе оплеуху.

Галя отвернулась к окну. Киреев вышел не оглянувшись, за ним тут же выбежала Тоня, догнала его во дворе, что-то быстро говорила, взволнованно жестикулировала.

Галя зло смотрела на них из окна, слышала голос подружки, но не хотела понимать ни одного слова. Она захлопнула окно с такой яростью, что задребезжали стекла.

Тоня вернулась к подруге.

— Зачем пришла? — сердито встретила ее Галя. — Уходи и ты.

Тоня знала вспыльчивый нрав Гали, не приняла ее сердитые слова всерьез.

— Перестань беситься, Галка. Шипишь, как раскаленная сковородка. Разоралась на всех, разбуянилась. Лучше пореви, легче станет.

Тоня подтолкнула Галю к дивану.

— Садись, отдохни, с ног небось валишься.

Галя покорно села на диван, обняла Тоню, но не размягчилась, не заплакала.

В комнате стало тихо. На столе, возвышаясь над чашками, стоял самовар и тихо посапывал, будто уснул. Подружки долго сидели обнявшись. Наконец Галя встала, прошлась по комнате, обошла вокруг стола.

— Знаешь что, Тоня? Я сама напишу письмо министру.

— Вот придумала! — засмеялась Тоня. — Он даже читать не станет. Думаешь, у министра есть время на это?

В глазах Гали светился упрямый огонек, она, казалось, не слышала, что говорила подруга.

Когда Тоня ушла, Галя забилась в свою комнату и принялась писать. Она не заметила, как возвратилась мать, убрала со стола. Девушка просидела всю ночь, рвала исписанные листы, снова писала. Наконец письмо было готово. Галя переписала его набело, вложила в конверт и понесла опустить в почтовый ящик. На дворе уже рассветало.

10

Полковника Сливу подспудно тревожило чувство вины перед лейтенантом Медниковым. Время шло, а никакого ответа на донесение из дивизии и из Москвы не было. Все занимались своими делами, на аэродроме продолжалась нормальная жизнь, а Медников ждал своей участи. Полковник понимал, как тяжело молодому офицеру, хорошему летчику, переносить наказание, быть отстраненным от полетов, изолированным от коллектива. Вечером Слива позвонил замполиту домой.

— Слетал бы ты в округ, — предложил он Червонному. — Возьми инструкции для семинара политработников и заодно подтолкни дело Медникова.

— А может, не стоит, Николай Сергеевич? Мы доложили, пусть и решают.

Замполит считал, что лучше не проявлять инициативы, так как из разговоров с политработниками ему было известно, что начальство в округе не одобряет полет Медникова. Один полковник прямо сказал: «Это, дорогой Червонный, чистой воды анархизм и разгильдяйство».

— Сколько же это может длиться? — возразил полковник. — Все-таки наш офицер, мы обязаны беспокоиться. И к тому же не такое преступление, сам знаешь.

— Вы уже смягчаете приговор, товарищ полковник? — осторожно укорил командира Червонный. — Я понимаю, мне тоже жаль Медникова.

— Дело не в жалости, — ответил полковник. — Мы с тобой, замполит, отвечаем за все, что делается в части. Поэтому вылетай, пожалуйста, завтра с Якушиным, его вызывают на завод по поводу испытаний нового истребителя, и действуй. Конечно, не в лоб, сообрази по обстановке, проведи разведку.

— Хорошо, Николай Сергеевич, я слетаю.

Но и визит Червонного в округ не ускорил дела. Ему прямо дали понять, что округ решать ничего не будет без Москвы.

— Вы хотя бы напомнили, — попросил Червонный.

— Дважды напоминали, — ответил политработник, с которым говорил замполит. — Уже подготовлен подробный доклад главному маршалу. А он — ты ведь, наверное, читал в газетах? — в отъезде. Улетай в часть и жди. Получим указание, немедленно сообщим.

Прошло еще несколько дней, никаких «указаний» не поступало.

Медников уже не на шутку волновался и нервничал. Время тянулось томительно и нудно.

Однажды Медников сидел у окна и с тоской смотрел в небо, где пролетали самолеты. Жгучая тоска охватила его, в висках застучала кровь.

«До каких же пор терпеть эти муки? — горько подумал он, рванулся к окну, упал грудью на подоконник. — Сколько дней еще ждать? Когда же разрешат мне снова сесть в самолет? А если никогда? Если это конец?»

От одной этой мысли у Медникова закружилась голова, красный туман поплыл перед глазами. Он отошел от окна, бросился на койку, зарываясь лицом в подушку.

Он не услышал, как открылась дверь в его комнату. Вздрогнул, когда кто-то дотронулся до его плеча, осторожно толкнул. Медников живо поднялся и увидел перед собой полковника Сливу.

— Не беспокойтесь, лейтенант, садитесь, — приветливо сказал полковник. — Я на минутку, проходил поблизости и завернул.

Медников вытянулся перед командиром полка.

— Пришло решение, товарищ полковник? — почти радостно спросил он и осекся.

Полковник снял фуражку, сел на табуретку.

— К сожалению, никакого решения еще нет, — тихо сказал он. — Я хотел узнать, не нуждаетесь ли в чем. Может, есть просьбы. Скажите, не стесняйтесь.

— У меня одна просьба, товарищ полковник. Разрешите летать.

Комполка встал, прошелся по комнате, остановился перед Медниковым.

— Этого я не могу, — четко выговаривая слова, ответил полковник, глядя в лицо офицеру. — Я до сих пор не понимаю, что вас толкнуло на такой рискованный шаг?

— Я летчик, товарищ полковник, и полагаю, что люди овладели крыльями для того, чтобы быть их хозяевами, а не рабами.

Полковник надел фуражку.

— Желаю здравствовать, — без раздражения и зла сказал он летчику. — Если будут какие просьбы, скажете.

Под вечер к Медникову пришел Киреев, стал рассказывать о полетах, передал приветы от товарищей. Медников, злой и мрачный, смотрел в окно, ни о чем не спрашивал и рассеянно слушал. В эти минуты его больше всего занимала ласточка, которая бойко порхала над лужей, взлетала к крыше и снова падала к воде, почти касалась ее крылом и стремительно взмывала вверх.

Киреев перестал говорить.

— Ты здоров? — неожиданно спросил он друга.

— Как бык, — ответил Медников, продолжая смотреть в окно.

Киреев рассказал ему о своей ссоре с Галей. Медников никак не реагировал на его слова, только нервно дернул плечом, когда Киреев повторил, что он тоже осуждает поступок Андрея. Выговорившись, Киреев замолчал, ждал, что скажет Медников.

— Ты что молчишь? — рассердился Киреев.

Медников, не оглядываясь, сказал:

— Молодец Галя, что прогнала тебя. Мне, знаешь, тоже не очень радостно от твоего прихода.

— Ну и черт с тобой! Я уйду! Уйду!

Медников даже не шелохнулся и только по стуку двери понял, что Киреев и в самом деле ушел.

11

Галино письмо было доставлено в Москву и попало в канцелярию Министра обороны.

Пожилой полковник с аккуратно причесанными черными седеющими волосами, изо дня в день читающий множество всевозможных жалоб и запросов, и это письмо начал читать с обычным профессиональным вниманием, не проявляя интереса ни к стилю, ни к чувству пишущего, стараясь поскорее схватить суть дела. Быстро пробежав глазами письмо, он вернулся к первой странице и теперь уже медленно прочитал еще раз с первой до последней строки. С сомнением показал удивившее его послание другому, очевидно старшему по должности, полковнику.

— Взгляните, Евгений Иванович.

— Что такое?

— Начало можно опустить, а вот здесь прочтите. О каком-то фантастическом полете на реактивном истребителе. По-моему, этого не может быть.

Евгений Иванович сначала прочел указанное место насчет полета под мостом, но так же, как и его коллега, вернулся к первой странице и прочитал письмо от начала до конца.

— Да, действительно какая-то фантазия. И пишет девушка, влюбленная, просит за молодого летчика. Очень искренний тон. Реактивный самолет пролетел под аркой моста. Невероятно...

— Я, правда, не специалист в авиации, все же сомневаюсь, ничего подобного не приходилось слышать.

— Попробуем что-нибудь узнать, — сказал Евгений Иванович. — Очень искреннее, кажется, письмо.

Он снял трубку и позвонил в Управление Военно-Воздушных Сил знакомому генералу. Прочитал по телефону из письма те строки, в которых говорилось о полете, и спросил, возможно ли это.

— Невероятно, но такой факт имел место, — забасил в трубку генерал из ВВС. — Откуда письмо?

Евгений Иванович взглянул на конверт.

— Из города С.

— Совершенно верно. А фамилия летчика?

— Лейтенант Медников.

— Точно. Об этом случае мы получили подробное донесение из округа.

— И какое принято решение?

— Приготовлен доклад главному маршалу. Ждем его возвращения.

— Летчик допущен к полетам?

— Да нет, отстранен.

— Благодарю вас, — сказал Евгений Иванович. — Мне все ясно.

Он положил трубку, но письма из рук не выпускал.

— Значит, факт? — спросил полковник с седеющими волосами. — Серьезное дело? Чудеса!

— Думаю, лучше доложить об этом письме министру. Оставьте у меня, я выберу время.

Дня через два Евгению Ивановичу выпала возможность зайти с докладом к министру.

Министр был немолодой человек, с утомленным лицом. Заслуженный человек, дважды Герой Советского Союза, он был из тех людей, которые отдали армии всею свою жизнь, прошли тернистый и славный путь. Длинна была его дорога к министерскому кабинету, и начало ее уходило к далеким временам первой мировой войны. Он строил Красную Армию, воевал против фашизма в Испании. Во второй мировой войне был среди славной когорты советских полководцев. Одним словом, военный министр был старый, бывалый солдат.

Выслушав короткий рассказ полковника о чрезвычайном случае с летчиком-истребителем, министр зорко взглянул на Евгения Ивановича через стекла очков.

— На реактивном истребителе пролетел под мостом? — переспросил он. — Вы, наверное, что-нибудь напутали?

— Никак нет, товарищ маршал. Все точно.

— А ну покажите письмо.

Министр взял письмо. По мере того как он читал, с его лица как бы сходили утомленность и хмурость, он даже поудобнее откинулся на широкую спинку кресла и добродушно покрякивал. Неподдельное волнение, горячность и искренность молодого чувства, которым дышало каждое слово письма, тронули сердце старого солдата. Девушка никак не могла смириться с тем, что ее жених, молодой летчик, совершивший, с ее точки зрения, отважный поступок, несправедливо наказан. Она умоляла министра вмешаться в это дело и решить все по справедливости...

Кончив читать, министр мягко улыбнулся.

— Счастливый человек, — сказал он, снимая очки.

— Кто, извините?

— Да этот летчик. Вас, полковник, когда-нибудь так любили? Позавидуешь.

Полковник застенчиво улыбнулся.

Министр опять взял в руки письмо.

— А не вранье это?

— Никак нет. Я лично проверял у генерала Дорогина. Все факты соответствуют действительности. В ВВС получен по этому делу рапорт командующего округом.

— И что решено?

— Пока никакого решения, подготовлен доклад главному маршалу. Говорят, такой исключительный случай, никто не берет на себя ответственность, а главный маршал, вы знаете, в отъезде...

К министру снова вернулись озабоченность и усталость.

— От моего имени прикажите генералу Дорогину немедленно явиться ко мне со всеми документами.

— Слушаюсь, товарищ маршал. Сию минуту позвоню.

Генерал Дорогин явился к министру взволнованный и несколько растерянный. Громко поздоровался, сбивчиво начал докладывать:

— Товарищ маршал, по вашему приказанию...

— Давайте-ка сюда дело. Садитесь, — перебил его министр. — Вы проверяли факты?

— Все точно, товарищ маршал, — доложил генерал, продолжая стоять по стойке «смирно» и теряясь в догадках, чем все это обернется.

Министр внимательно прочитал все документы, ни разу не взглянув на генерала и не задав ни одного вопроса. Кончил читать, потянулся к чернильнице за ручкой и бросил на генерала короткий взгляд исподлобья.

— Летчик все еще под арестом?

— По сегодняшним сведениям из округа, да.

— Надо же так, — покачал головой министр. — Горячая голова, молодое сердце. Решил постоять за честь офицера... Нам, старикам, только и приходится ворчать да учить осторожности, а молодежь дерзает. Может, не всегда разумно, однако и не бесполезно. — И на первом листе дела летчика Медникова он неторопливо, четким и разборчивым почерком написал:

«Офицера пожурить. К полетам допустить».

КТО НЕ БОИТСЯ МОЛНИЙ