Что за ахинею мы несем! И ведь не остановиться. Девицы по-прежнему обалдевают. Наконец «пинг-понг» ставит свой стаканчик на поребрик.
– Что вы лепите?! Фашисты какие-то! Это просто чудовищно!
– Отчего же? – не соглашаюсь. – Конечно, нужна свобода выбора. Думаю, многие, особенно одинокие и больные, выберут именно яд – кому хочется влачиться столетней развалюхой? Да еще и без поддержки родственников. Ведь такая жизнь просто унизительна. Тем более сейчас…
– И что же, – бросается на меня девица. – Вы обязательно напьетесь своей сладкой дряни, когда вам будет за шестьдесят?
– Разумеется! Правда, надеюсь, до этого не доживу.
– Доживете, – злится моя оппонентка. – В том-то и дело, что доживете. Такие, как вы, болтуны доживают, можете не сомневаться. И вообще – возмутительно так думать.
О разврате, разумеется, и речи нет. Тем более, девчонка страшно желает высказать все, что думает о подобных проектах:
– Знаете, была такая наука – евгеника.
– Почему же была! – откликаюсь. – Есть, дорогуша!
– Я вам не дорогуша, – отрезает меня, как ломоть. – А вы далеко пойдете со своими утверждениями. Но хочу заметить, если вы там и Сократа решили приплести. Тот же Сократ сказал однажды по поводу речей одного софиста, который предлагал есть людей: «Успокойтесь и не слушайте его! Предложите ему съесть кого-нибудь на самом деле – и тут же убедитесь, что он только треплется!»
– Конечно, ты только так заявляешь, – приходит «пинг-понгу» на помощь толстушка, – а попробуй выпей пусть даже самое прекрасное смертельное лекарство. До самого конца будешь цепляться за свою жалкую ничтожную жизнь, как все цепляются…
Она шлепает аппетитной, словно оладушек, ладонью по хлорированной глади, в которой видны все морщинки наших тел и весь, в выбоинах и трещинах, пол.
Неловко поворачиваюсь: в бассейн ныряет пивная бутылка.
– Ну, вот, стекол нам здесь не хватало, – наконец-то проснулась блондинка. И осведомляется очень даже естественно: – Мальчики, у вас есть еще выпить?
Вернувшись, застаю настоящий диспут.
– Вас послушать, мы все вырожденцы! – кричит оппонентка с подростковыми шариками. – Без исключения!
– А я о чем говорю?! – задыхается Кролик. – Всякая цивилизация заканчивается содомией. Вспомним поздний Рим. Цезари, за исключением, кажется, только солдата Тита, активно занимались мужеложством. Но самое страшное в конце любой империи: женщинам даются так называемые права. Начинаются феминистические выпендрежи, женщины лезут повсюду, спят с ослами и лошадьми, наконец, превращаются в мужиков – короче, пиши пропало. Америке – конец! Полная амба! – заявляет авторитетно. – Педерасты начинают законно служить в армии, а президент целует в зад сексуальные меньшинства. Политики гоняются за голосами сторонниц лесбийской любви. Все в Риме окончательно рухнуло, когда императоры выродились в поголовных педрил. Что же в этом антинаучного? – Бутылка опустилась на дно: толстуха ее перекатывает ногой туда-сюда. – Мы тоже рухнем, – обещает Кролик. – Вот увидите! Вскоре превратимся в сексуальное меньшинство на фоне полчищ гомиков и лесбиянок. Имя им легион. Когда вся эта шушера окончательно вылезет из нор – ждите конца света.
– Но евреи-то тут при чем? – взвивается тоненькая интеллектуалка. Ее крошечные груди трогательно подпрыгивают.
– Да потому что куда ни ткни, везде их чертовы носы, – продолжает гнуть свою версию известный сторонник государства Израиль – поручик.
– Кстати, греки всю свою историю были гомиками, – захлебывается девчонка, которой палец в рот не клади. – Однополая любовь у них – в порядке вещей. Сафо упражнялась в стихах по поводу влечения к ученице. А мужики, кого ни возьми – имели мальчиков для утех.
– И чем все закончилось? – насмешливо откликается Кролик.
– Да, но это было еще до евреев!
Московский гусь слушает с расслабленной миной: треплитесь себе в этом жалком корыте, дохлые питерские интеллигентишки! И презрительно поглядывает по сторонам. Он-то знает, какие сауны скрывает в своем чреве «Рэдиссон Славянская». Наверняка уже тысячу раз побывал в Нью-Йорке. Правда, самим ньюйоркцам плевать, кто у них там шастает, – но для столичных пижонов тот не человек, кто хоть раз не отметился в Южном Бронксе.
Между тем проститутка забыла про эротический массаж: так и сыплет примерами из Плутарха. Кролик ей тоже орет:
– Плевать мне, с кем любил отдыхать Александр Македонский! Все равно империи подыхают, когда начинаются извращения, потому что это противоестественно.
Поручик, кажется, тоже забыл, ради чего сюда притащился. Втолковывает девицам, что, несмотря на свой отъявленный антисемитизм, за старика Зимовского любому отвертит голову.
Мы размахиваем руками, шлепаем по воде, толстуха перекатывает бутылку-утопленницу, а затем Кролик начинает ее перекатывать. В каждом из собравшихся, словно жизнерадостный краснощекий крепыш, просыпается алкоголь: шум становится невыносимым.
Направляемся еще за одну обитую рейками дверь – только задницы сверкают!
– Вы во всем и виноваты! – атакует в парилке Кролик самую возбужденную спорщицу. – Государство не имеет права распускать женщин. Стоит ему потерять над вами власть – начинается смута. Вас, если вожжа вам попала под хвост, – ничего ведь не удержит! Вы, если вас не ограничивать со всех сторон, мгновенно распускаетесь! Запретов не знаете. Мораль катится в яму. Осталось единственное стоящее общество, в котором баб держат в ежовых рукавицах. А все потому, что Мухаммед был умница! И обратите внимание – арабским женам не так уж и плохо; разговорчики, что они там рабыни и прочее, – жалкая западная пропаганда! Коран четко определяет их место – и ничего унизительного в этом нет. Ровным счетом ничего унизительного!
Толстуха тем временем размягчила в тазе свежие веники. Помахивая внушительным пучком, забирает с собой поручика. Там, наверху, обтирает полотенцем между пудовыми грудями – жара ей, богатырше, нипочем. Мы благоразумно игнорируем лестницу, поднимающуюся в самый ад. Кролик клянется, что непременно примет ислам. Специалист по Древней Греции посылает его ко всем чертям и заявляет, что не позволит прикоснуться к себе ни одному мусульманину – а все только оттого, что он так активно их защищает.
Толстуха – опытный мучитель. Мгновение – Юлик уложен на полку. Веник взметнулся, словно ятаган, – фурия входит в раж. Поручик изображает блаженство. Васенька хлещется рядом. Кролик внизу азартен как никогда.
– Да пошел ты! – окончательно захлебывается девица. – И вообще, при чем здесь евреи? Как только заваривается каша, их вытаскивают словно жупел! Их всегда гоняли и резали, когда заваривались каши. А у нас заварилась, самая настоящая!
Я неприкаянно примостился на самой нижней ступеньке: даже здесь от жары трещат волосы.
Девчонка не унимается:
– Не беспокойтесь! Мы действительно не доживем до старости. До сорока лет не дотянем. Подохнем просто-напросто, потому что каша заварилась – а дальше еще хуже будет!
Московский гусь отодвинулся: чтоб не брызгала потом. Мы с блондинкой посматриваем друг на друга уже безо всякого смущения. Я делаю респект:
– В племенах экваториальной Африки, да и в Амазонии, мужчины и женщины голыми живут всю свою жизнь. И ничего! В порядке вещей!
Молчунья согласно кивает. А интеллектуалка раскочегарилась. Был бы на Кролике его чудовищный по стоимости пиджак, не сомневаюсь – схватила бы за шиворот и трясла, как грушу.
– Что вы будете делать, если рухнет ваш доллар? – надрывается. – А ведь ваш поганый, гнусный, сволочной доллар вот-вот провалится! До краха недалеко!
– Своим поганым, гнусным, сволочным долларом я вам плачу, милая! – вопит Кролик, защищаясь.
Васенька покряхтывает где-то у самого потолка. Массажистка линчует беднягу Юлика: тот на грани отчаяния. Блондинка словно набрала в рот местной хлорированной водички, а новоявленная Гиппия все не успокаивается насчет гнусного и поганого доллара.
– И пяти минут не осталось ждать, как он рухнет! Пяти минут!
Через пять минут, подхватив простыни, торчим в баре. Я окончательно запутался.
Чертова баня – настоящий рай для кротов. Борхесовские лабиринты освещены весьма скупым электричеством – нам не выбраться, – а командор, разумеется, занят. Завсегдатаи встречают его на ура. Впрочем, кто здесь не знает братца Кролика!
Поручик с молчаливой блондинкой наконец-то исчезли. Вскоре Киже выскакивает и яростно шепчет:
– И это что? Эротический массаж? Она меня всего измучила. У них, оказывается, остальное не предусмотрено. Что за день!
Кролик трубит о видах Доу-Джонса на следующую неделю. Толпа простаков, которых на улице поджидают «лэндкрузеры» и «чероки», чешет затылки. Трибун успокаивает – информация о котировках будет полная: ему постоянно звонят с Уолл-стрита, держат в курсе событий.
– И ведь не предупредил, – тихо беснуется Киже. – Ну, сказал бы: массаж в голом виде – только. Она дразнила, гадина… по животу языком. За что мне муки такие?
Над нами кронштейн с «масс-медиа». Двадцать один ноль-ноль. Сунжа. Глина. Перегруппировка. «Федералы» малы, как гномы. Зато внушительны боевики. Я пью стаканчик за стаканчиком. Я глаз не свожу с танков. И осеняет! Даже подпрыгиваю, когда вспоминаю, о чем у нас был разговор со священником. Киже продолжает шипеть, а мне не до поручика, не до котировок норвежской нефти. У меня сейчас такой вид, что даже Кролик попрощался с очередной своей умнейшей фразой и недоуменно уставился.
Я об одном их прошу.
Один из слушателей послушно сует свой мобиль – так либо к сумасшедшим относятся, либо к внезапно озаренным.
Отец Федор встревожился:
– Ты откуда, Денис?
– Послушайте, батюшка. Христос был, говорят, очень красив: с бородкой, ясными глазами, с кудрями до плеч. Ему, верно, хитон очень шел, и женщины на него засматривались.
– Допустим. И все-таки, где ты?