Затем он поворачивается ко мне, само спокойствие, и говорит, не волнуйся, Снупз, твои лавэ на месте.
Думаю, мы теперь будем зависать где-то еще. Хорошо, что я отнес ствол обратно, к маме, говорю я и закуриваю косяк.
Обряд посвящения
Перед самым рассветом – жизнь ничком,
несбывшиеся грезы, и некуда их деть,
река жизни, безразличная в своем
безысходном русле.
Должно быть, я маловато выкурил травы прошлой ночью.
Эти брателлы в черных дутиках, лица сплошь под черными шерстяными масками, пытаются почикать меня тесаками на верхнем этаже двухэтажного автобуса, а я не могу ответить ни одним ударом. Словно руки у меня парализованы, и я всеми силами пытаюсь прорвать воздушный барьер. Но все, что мне удается, это медленно – мееедленно – ударить кулаком по голове этого брателлу, который режет меня, и мне реально больно, когда входит лезвие, а затем я просыпаюсь под вибрацию мобилы и вижу номер матери.
Привет, мама.
Габриэл?
Да.
Габриэл, к нам утром приходили следователи из отдела грабежей, искали тебя.
Чо, серьезно? И чего хотели?
Тебя искали, хотели с тобой поговорить.
О чем?
Не знаю, они не сказали. Но они говорят, ты в розыске, ордер выписан на твой арест.
Ты им сказала, где я?
Я даже не знаю, где ты. Где ты?
Я вообще без понятия, о чем они хотят со мной базарить.
Я не знаю, но они уже третий раз за месяц приходят и спрашивают тебя. Так не годится, чтобы полиция приходила к нам в дом в шесть утра и искала тебя, заглядывала в твою старую комнату, когда мы даже не знаем, где ты есть. Тебе надо явиться в отделение Ноттинг-Хилл Гейт. Так они сказали.
Я в Восточном Лондоне, в гостях у друзей по универу.
Пожалуйста, явись к ним.
Хорошо. Я просто собираюсь на лекцию в девять и на семинар потом, а после явлюсь.
Пожалуйста, явись.
Хорошо, обещаю, мама.
Постарайся.
Пока, мама.
Пока, Габриэл, говорит она, и я кладу трубку.
Я сижу как на иголках на диване у Капо, в Майл-энде. Я ночую здесь почти все дни после того, как Тимми приставил ствол к голове Готти в квартале Д. Готти спит на другом диване. Перед тем как уйти на лекцию, я его бужу и говорю, что мне нужно явиться на допрос в Ноттинг-Хиллское отделение полиции.
После семинара я запрыгнул с Готти на Центральную линию на Майл-энде, в сторону запада, но до Ноттинг-Хилл Гейт я так и не доехал. Сейчас расскажу…
Поезд останавливается на Ливерпуль-стрит. Вагон забит людьми, безразличными друг к другу. В метро ты соприкасаешься с незнакомцами, которым нет до тебя дела. Все словно общий фон чужих снов. Я в конце вагона, рядом с Готти, и кругом полным-полно людей.
Открываются двери. Вагон битком набит, но этот чувак в костюме втискивается в толпу, задевая меня рюкзаком по лицу.
Я ему, мог бы, блядь, извиниться.
Он оборачивается, смотрит на меня и говорит, чего?
Ты, блядь, тупой? Мама нихуя манерам не учила?
Он хмурится, придвигается ко мне, лицом к лицу, и говорит, не надо так со мной, пацан.
Я фигачу его башкой. Без толку. Фигачу снова. Все вокруг замерли. Мухи в янтаре. Его левая бровь опухает. Он хватает меня за горло и пытается вытащить из вагона. Я бью его в лицо. Меня штырит, и я словно вижу со стороны, как фигачу его по куполу – буф-буф-буф, – и он оседает, а в отдалении я слышу голоса, типа, ой-ой, тихо-тихо, и его рука отпускает мое горло, и он выходит, шатаясь, на платформу. Пытается схватить меня за пояс, а я ему навешиваю по башке, и он ударяется о вагон и проваливается ногой между поездом и платформой, и пытается выбраться, а я бью его коленом по лицу и вижу, как на нас зырят из всех вагонов.
Чувак выбирается из зазора и кричит, тяните стоп-кран, и кто-то ему отвечает, уже потянули. Затем он прет на меня, и я говорю, ты охуел? Снова бью его в лицо, но тут кто-то прыгает мне на спину, и я сгибаюсь под весом – чуть не падаю, – и чувак в костюме пятится, а я слышу, как за спиной у меня кричит Готти, отъебись от него, и кого-то бьют в голову, и вес с меня сваливается, и я вижу, что Готти вылез из вагона и дал пизды какому-то брателле, пытавшемуся сделать мне захват. Брателла пятится от Готти и убегает по платформе. Готти залазит обратно в забитый вагон, и тут я вижу, как в нашу сторону спешат служащие лондонской подземки в оранжевых блескучих жилетах и синих касках. Чувак в костюме тычет на меня – он напал на меня, он напал на меня. Служащий лондонской подземки вклинивается между нами и говорит мне, спокойно, парень, спокойно, а я кричу чуваку в костюме, ты фуфло паршивое, иди маму пососи, говна фонтан, мудила ебаный – спокойно, парень, спокойно, – он напал на меня, он напал на меня. А затем я вижу полисменов, спешащих к нам по платформе, в белых рубашках и черных бронежилетах.
Никто меня не слушает. Меня окружают феды, а чувак в костюме говорит, он ударил меня головой, он ударил меня кулаком, он напал на меня, и двое федов хватают меня за руки, заводят за спину и защелкивают браслеты, зачитывая мне свою бодягу, которую я слышал столько раз: вы арестованы по подозрению в причинении телесных повреждений, вам ничего не нужно говорить, но это может повредить вам в суде – всю эту хрень, – все, что вы скажете, может быть использовано в качестве свидетельства, вы это понимаете? Я отвожу взгляд и говорю, охуеть, и фед говорит, подозреваемый ничего не сказал, а другой что-то записывает у себя в блокноте.
Меня ведут по платформе, а чувак, которого я уделал, указывает на Готти и говорит, он был с ним, он был с ним, и мы с Готти в один голос, я его, блядь, вообще не знаю, и быстро переглядываемся, понимая, что сейчас нельзя смеяться, и феды уводят меня дальше по платформе, вверх по эскалатору, на меня уставились люди, словно я внезапно впустил их в свою жизнь. Феды выводят меня на улицу и ведут через дорогу в отделение полиции Бишопс-гейт.
И начинается. Я уже столько раз проходил через это, что давно привык: телодвижения, рукоприкладство, перемещения. Первым делом оформление. С меня снимают браслеты перед сержантом, сидящим за столом, – кожа серая, смотрит на тебя так, словно ты пустая клеточка в бланке, который ему нужно заполнить. Карманы наизнанку. Голубые резиновые перчатки щуп-щуп, хват-хват с головы до ног. Туфли снять, все вытрясти. Забирают все личные вещи, описывают и кладут в ящик. Черная кепка с ушами с серой начесной изнанкой и нашивкой с черепом вуду спереди. Ключи, телефон, ручка, список книг, которые мне нужно достать для универа, – «Распад» Чинуа Ачебе, «Сердце тьмы» Джозефа Конрада и другие. Бумажки с записями – стихи, идеи, планы, моменты, которые я не хочу забыть; разве не из этого все мы состоим? Забирают куртку «Авирекс». Мне не нравится, как ее сложили. Шнурки забирают, чтобы я не повесился в камере. Имя, адрес, дата рождения – все печатают на компьютере – щелк. Суицидальные мысли отсутствуют – щелк. Здесь сказано, вы злостный правонарушитель, вы ведь не будете хулиганить у нас, говорит сержант полиции, уставившись в экран компьютера, – не вопрос. Ведут в другое помещение, где другой фед хватает твои руки, как отдельный от тебя предмет, и прокатывает палец за пальцем по сканеру: снимает отпечатки пальцев, ладоней, ребер ладоней. Сажают на стул для фото. Смотри туда – вспышка. Повернись вбок и смотри перед собой – вспышка. Готово. Обратно по коридору с белым пластиковым светом, который, кажется, будет гореть и после того, как здесь умрет все живое. Химический запах. Ведут в камеру номер такой-то. Громко хлопает толстая стальная дверь, отрезая последнюю связь со временем. Никто не скажет, когда тебя поведут на допрос или сколько будут держать. Эхо чьих-то ударов в дверь камеры дальше по коридору, эхо чьих-то криков, воплей, проклятий федам и Богу. Эхо тишины.
Всегда одно и то же. Четыре стены. Без единой щели. В углу стальной толчок. Сбоку койка, вделанная в бетонный пол. Синий синтетический матрас и такая же подушка. Даже своим телом не нагреешь. Тонкое синее покрывало из синтетики, которое практически нереально порвать, чтобы никто не смог сделать веревку и повеситься. Тебе даже не позволено свести счеты с жизнью. Всегда горит свет. Если получится заснуть, проснувшись, ты можешь подумать, что прошел день, тогда как прошло всего полчаса. Представь. Ты начинаешь ощущать вес каждой минуты. Но когда ты проходил через это раз десять, как я, ты уже все знаешь. Это не будет длиться вечно. На потолке вопрос черными трафаретными буквами: «Ты устал быть уставшим? Тогда попросись на прием к фармацевту». Сверху в углу все записывает камера. Мне бы сейчас не повредил косяк.
Я удивлен, когда за мной приходят и уводят на допрос. Хрень в метро случилась около полудня, а перед допросом один фед говорит, сейчас без пяти шесть, двадцать восьмого ноября, и я понимаю, что пробыл в камере всего несколько часов. Свет в таких местах особенный, во всех полицейских отделениях, он надежней растворяет человека, чем темнота. Он режет мне глаза, когда я оглядываю комнату для допроса – сама эта яркость, беспрерывность, сплошная белизна, устраняющая естественное наличие теней, даже твоей собственной, и возникает ощущение, что тебя лишили некой бессмертной части себя. Допрос длится минут двадцать, после чего меня уводят обратно в камеру.
Позже меня ведут к дежурному. Я измотан ничегонеделанием.
Так. Крауце. Хотите сперва хорошую новость или плохую?
Хорошую, говорю я.
Что ж, хорошая новость в том, что за вас внесли залог за ПТП, говорит он, и я спокойно думаю, что худшее позади, скоро меня выпустят.
Плохая новость такова, что, поскольку выписан ордер на ваш арест, мы намерены задержать вас здесь на ночь, а завтра утром вас направят в Фелтемскую исправительную колонию для несовершеннолетних.
Фелтем. Ебать. А затем я думаю, ну, что ж. Наконец-то. Тюрьма Ее Величества Фелтем. Бандитский город и гладиаторские бои. Все знают, Фелтем – грязное место. Готти рассказывал мне, как братве с ходу резали лица, когда он был в Фелтеме. Помню, он говорил, вскрывали. Сказал, что видел, как один шкет вскрыл лицо другому. Недобрый упоминал что-то об оконных разборках. Таз мне рассказывал о драках в душе, когда ему пришлось проломить башку одному чуваку, птушта иначе это бы сделали с ним. Там не убежишь, не скроешься, ты лицом к лицу с судьбой. Если ты лондонский, проще простого наткнуться там на врагов, смотря каким бандам, из каких районов и с какими паханами ты перешел дорогу. Ч