Ладно тебе.
Хаха, мой кореш сказал, ладно тебе, прикинь?
Другие голоса смеются.
Йо, номер 20, ты еще там?
Ага.
Йо, пососи свою маму.
Старик, не надо трогать мою маму. Моя мама умерла, ага.
Тогда пососи мертвую маму.
Ничего себе, ладно тебе.
Заткнись.
Йо, номер 20, спой мне песню.
Чего?
Я сказал, спой мне, блядь, песню, фуфел, а не то увидишь, что завтра будет, когда откроют двери.
Какую песню?
Спой мне «С днем рождения».
Он начинает петь.
По корпусу разносится смех. Братва стучит по дверям камер.
Пой как следует, старик.
Я сижу на лестнице во время прогулки – каждый вечер мы проводим сорок пять минут вне камер, – базарю с Лыбой и еще одним брателлой с юга. А потом сливаюсь, птушта приходят мысли о Готти. Я на самом деле рад, что его не загребли со мной, ведь ему бы впаяли срок побольше, чем мне. Я думаю, какие движи он делает. Надеюсь, что без меня не станет брать жирную.
Что-то не поделили за бильярдным столом. Высокий брателла с мини-дредами вскочил на стол, схватил за голову одного типа и жахнул ее о бетонный дверной косяк. Чувак рухнул как подкошенный. Кто-то говорит, вах, чувака отпиздили. Он соскальзывает по двери, оставляя кровавый след. Кто-то подходит и бьет его ногой по лицу, стаскивает с него штаны и запихивает ему под свитер. Чувак на полу застывает, а потом начинает дрыгаться. Затем набегают дубаки, крича, ВСЕМ ПО КАМЕРАМ, звучит сирена, хлопают двери камер, и прогулка заканчивается.
Вернувшись в камеру, я думаю об универе. Сегодня конец первого семестра, и я бы должен был сдавать свои основные работы, а преподы даже не знают, где я. Я думаю о том, как по-мудацки загремел сюда. Таким, как я, кто быстро поднялся с нуля, всегда грозят последствия. А мне бы так хотелось писать сейчас итоговые эссе, и я понимаю, что это умаляет мои шансы на отличную дипломную оценку. Подстава. Но еще больше хочется вернуться на дорогу. Серьезно, у меня нет пока намерения с чем-то завязать. Легче умереть, чем жить, сожалея о чем-то. Иногда я думаю, что жить с чувством сожаления – это больнее, чем получить нож в ребро или пулю.
Ночь прижимается холодным лбом к моему окну. Я получил письмо от Йинки. Его уже вскрывали и поставили печать ЕВ Исправительная колония для несовершеннолетних, Следственный изолятор, Получено 5 дек. 2006. Только это не письмо, а просто фото нас вдвоем из кабинки. Я невольно улыбаюсь, а затем накатывают чувства, и я откладываю фото.
На следующий день к моей двери подходит дубак и говорит, чтобы я приготовился к свиданию. Это мама и Капо. В комнате для свиданий я не знаю, что сказать, и прошу маму связаться с моим куратором в универе и сказать ей, что случилось. Она оглядывает помещение и говорит, здесь вовсе не плохо, а я говорю, ну, тебе не видно того угла в душевой, где меня могут зарезать, а Капо говорит, спокуха, Снупз, спокуха. Я дико рад видеть его, и от этого еще больше хочу на волю. Вокруг родственники обнимают сыновей, разговаривают полушепотом. Девушки наклоняются над столами и целуют парней. Крепко держатся за руки. Кто-то даже приводит детей.
Когда мама и Капо уходят, вбегают три дубака и хватают одного брателлу и его цыпу, и на пол падает продолговатый предмет, завернутый в целлофан. Наверно, она принесла его в манде и попыталась передать, но спалилась. Ее укладывают на пол, а она орет, как резаная. Чуваку они заламывают руки и уводят. Ебануться. Это место видело все. Любовь, насилие, жертвенность, томление, тоску. Все и ничего. Через несколько дней я отсюда, по-любому, свалю.
Когда меня снова ведут в Уиллесденский мировой суд на слушание, я в каком-то оцепенении, отчуждающем внешний мир, который вроде бы стал ближе. Меня направляют на собеседование по условному освобождению. У инспектора по надзору нет одной руки, и рукав пиджака подколот. Глаза, словно ржавые крюки, и зубы, желтые от чая. Я говорю, что пишу диплом по английскому в университете королевы Мэри, а он мне, и что? У меня два диплома. Возникает мысль дать ему в табло и разнести комнату, но мне надо домой. Суд назначает мне новые условия освобождения, на этот раз без шайбы на ноге. Мне нужно каждую неделю показываться в отделении полиции Паддингтон-грин и выполнить 250 часов общественных работ. Геморрой. По-любому, я свободен. День кажется чужим. Я масло на воде. Нет, я закоченел, и мне нужно оттаять для нормальной жизни.
Иду в родительский дом. Принимаю душ, переодеваюсь. Мать говорит, Габриэл, тебя отчислили из универа, потому что ты не сдал итоговые эссе, а они не знали, где ты.
О черт, я так и знал.
Но я поговорила с твоим куратором, и они сделали для тебя особое исключение, так что ты можешь вернуться на второй курс без доплаты.
Это грандиозно, мама.
Хочешь чего-нибудь поесть?
Не, я пойду по своим делам.
Она смотрит на меня, отводит взгляд. Отец на работе. Она может сказать ему, что я вернулся. Пора повидать ЮК. Обзваниваю ребят. Мэйзи, Готти (Когда тебя выпустили? Давай, выцепи меня в ЮК, братан, как только сможешь), дядю Т, Капо, Пучка. Когда я ухожу, мама говорит, если не можешь быть хорошим, будь хотя бы осторожным. Да, мама. И я иду к дяде Т.
Проходя по балкону четвертого этажа Блейк-корта, я вижу, что отдельные лампы не работают, и те места затенены. Тени. Я вспоминаю резкий свет в отделении полиции. Я вижу тени, и мне нравится проходить через них.
И вот я у дяди Т, и мне уже получше. С возвращением, сынок, я начал готовку, как только услышал, что тебя выпустили. Курево есть у тебя, сынок? Здоров, корешок, говорит его друган, Искра, и мы стучимся кулаками. Из нижней комнаты с музыкальным центром доносятся басы. Квартира живет своей жизнью. Я оттаиваю. Тарелка козленка карри с рисом и бобами, и капустный салат, и жареные бананы. Я подчищаю тарелку, а затем покупаю немного дури.
Потом я иду к Готти, который зависает с Малым перед его домом. Мы обнимаемся, и он говорит, идем, у нас бутылка. Как там? Ничо так, говорю, но на воле лучше. Я пропустил какую жесть? Неа, братан. И то правда, меня не было всего две недели. Готти говорит, жесть была, когда ты стал месить того брателлу в метро, словно заведенный. Я вижу по тебе, ты только из тюряги, такие у тебя глаза, а я говорю, дай-ка я забью косяк. Я отхожу от него и Малого и набираю Йинке и говорю, детка, я так хочу сорвать с тебя трусики и крутануть тебя и засадить, и долбить тебя раком, хочу ебать тебя, пока ты не ослепнешь, и мозг взорвется, и она говорит, ничего себе, я так по тебе соскучилась, Габриэл, я вся мокрая.
Льется кровь
Зубастая зима. Кажется, кости у меня в спине вот-вот треснут от напряга – такая холодрыга, как ни одевайся. Слава Богу, есть куртки «Авирекс». Паршивый снежок, периодически тающий, разводит сырость на балконах и лестницах ЮК, замедляя всем спуск. Слишком холодно для движей. Сидим по домам. Как, наверно, и добыча. Только торчкам не сидится. Они выходят в любую погоду, дрожа под безразмерными куртками и пальто. Упертые. В морозном воздухе видно их слабое дыхание, чуть выходящее изо рта. Толкачи подкатывают на великах, сбывают дурь и спешат назад, в тепло.
Новогодняя ночь в меру чумовая, так что я мало что помню. Туса у Яссмины, у нее на хате, в Комплексе. Танцы в гостиной под Мавадо и Вибза Картела, с выключенным светом, а потом все собираются на лестнице и шмалят. Я заблевываю всю лестницу, и дядя Т кричит, давай, сынок, не держи в нутре, и все смеются. Потом я спускаюсь обратно и говорю, порядок, можно бухать дальше, кому налить «Хенни»? Позже я сижу на коленях Яссмины, у нее на кухне, и она говорит, тебе надо быть любовник, не налетчик. Затем я отключаюсь на ее кровати, один, а когда просыпаюсь, вижу остальных в отключке на кровати и полу: Пучка и Айешу, и других.
Мне не надо в универ. Могу делать, что хочу, до сентября. Йинка говорит, ну, теперь хотя бы ты сможешь больше времени проводить со мной, мы сможем по-настоящему начать планировать будущее.
Ты не понимаешь, говорю я. Я намерен делать серьезные движи с Готти, а когда разбогатею, мы с тобой сможем построить любое будущее, какое захотим.
Мне до этого нет дела, я просто хочу, чтобы ты старался больше времени проводить со мной.
Я с тобой уйму времени провожу, только на прошлой неделе я снял нам номер в отеле.
Я не об этом, Габриэл.
Ну, мне надо быть с братвой, на случай, если что-то наметится.
Братва, братва, и она всасывает воздух. Я охуеваю, Габриэл. Нелегко тебя любить. Иногда я думаю, ты больше любишь братву, чем меня.
Не глупи, говорю я. Я люблю тебя больше всех. Но, едва сказав это, я понимаю, что усилие, которого потребовали эти слова, означают, что они не от сердца. Я понимаю, что когда-нибудь мы расстанемся, но не могу заставить себя сказать ей это.
Я перестаю ходить в отделение полиции Паддингтон-грин каждый вечер, отметиться за условное освобождение. Я уже заебался, и они, похоже, тоже, птушта мама не звонит мне сказать, что снова приходили феды. Пока я зависаю у Пучка, ожидая, что Большой Д подкинет нам очередной движ или что-нибудь само нам свалится, в универе начинается новый семестр. Мне звонит Капо и говорит, что ему дают квартиру на двоих с кузеном Бликсом, на Фиш-айленде. Говорит, что я могу приехать и остаться у них, если будет нужно, и Готти тоже, поскольку Капо знает, чем мы занимаемся, и нам может понадобиться где-то залечь после скока или типа того. Больше ни слова, братан, я по-любому загляну в универ, надо вставить паре девочек, и он смеется и говорит, как иначе.
Как-то утром набираю Готти. Он говорит, ты будешь долго жить, ты знаешь, я только хотел набрать тебе, давай, подтягивайся скорее, я за домом Малого.
Небо ясное, солнце палит, куриные и овощные пирожки пышут жаром, камера в центре Комплекса смотрит вниз. Я вижу Готти перед подъездом. Он говорит, здоров, Снупз, глядя мимо меня, взгляд его где-то блуждает сам по себе. Солнце нависает над ним, быстро вскидывается и идет дальше, и я говорю, чего случилось, братишка? Он начинает рассказывать мне, как какой-то толкач нарисовался в переулке и стал забирать клиентов у него и Малого.