смс, уверяя ее, что изменюсь наконец ради нее, потому что нет ничего важнее нас. Но на самом деле это оттого, что, когда она не со мной, ее тело обретает у меня в уме почти мифическую значимость, и я жажду ее и начинаю вспоминать всякую душевную хрень. Как она врезалась в меня сзади, когда мы катались на картинге. Наши ночи под электроодеялом. Как она тащилась от моего рэпа на одной дуэли на районе. Даже не знаю. Дошло до того, что мы расстаемся каждые несколько месяцев, и я то и дело трахаю других девчонок.
Была одна такая цыпа, по имени Тива, с которой я встречался в универе, очень недолго. Охуенная красотка. Высокая мулатка с волнистыми волосами и такими формами, что все чуваки на нее оборачивались. А она полюбила меня, и все мне дико завидовали. Когда я пришел к ней в гости и надрачивал ей на кровати, я поднял взгляд и увидел гигантский постер Леонардо Ди Каприо из «Титаника». Вся ее комната была в розовых соплях – повсюду валялись пухлые подушки и плюшевые мишки, словно она собиралась устроить с ними чаепитие после того, как зальет меня своим соком. Когда же я предложил включить джазовый медляк, она сказала, что ненавидит такую музыку, и принялась отсасывать мне, валяя мой член по своей большой смуглой груди. И я подумал, ну ее нахуй, она же идийотка. Я порвал с ней на одной тусе с ночевкой в общаге универа, когда она ходила за мной в слезах, а я кричал, остопиздела ты мне, идийотка хуева, меня достал твой тупизм, ты даже лизаться нормально не умеешь – и это была правда. Она так странно целовалась, почти не разжимая губ, словно боялась, что мы стукнемся зубами. Вся братва в универе думала, я спятил, бросив ее, а я не мог косить под дурака ради какой-то цыпы. Но потом мне стало ее не хватать, и я начал писать ей и звонить, но она мне не отвечала, а потом просто забанила. Ну и кто в итоге идийот?
Иногда я просыпаюсь в безмолвии ночи и понимаю, что жду той самой, с кем всегда был связан, но еще не встретил, и то, что я никак ее не встречу, наполняет меня внезапной тоской. Я отгоняю тоску, выкурив косяк, и снова засыпаю, а когда просыпаюсь с утренним стояком, думаю об ограблении. Такие дела.
Мы прождали часа два, а этот брателла так и не показался из будки. У меня урчит в животе, а Мэйзи говорит, мне нужен завтрак. Готти сплевывает через перила, говорит, где, блядь, этот брателла. Мэйзи складывает и раскладывает свою бандану, а Готти говорит, теперь он уже не придет, слишком поздно, магаз уже должен открыться, а они не носят лавэ в банк, когда он открыт. Это бесит, но адреналин уже давно улегся, и нам хочется есть, так что мы идем назад. Мэйзи зевает и говорит, устал я, а я ему, братан, ты ж не так давно проснулся, что ты хочешь сказать? Но я и сам это чувствую, меня ужасно вымотало это пустое ожидание.
Мы идем в магаз в Комплексе, и я покупаю банку энергетика «Черный виноград». Мэйзи берет газировку «Рибена» и пакетик «Скиттлс». Затем мы заходим в кофейню по соседству, покупаем куриные котлеты и идем на хату к Пучку.
Готти никак не успокоится, словно его мозг работает вхолостую, и втыкает в свою мобилу. Мэйзи с Пучком садятся играть по очереди в «ГТА: Сан-Андреас», просто бегают и стреляют в людей, взрывают коней, набирают как можно больше звезд, пока их не убивают или арестовывают, и тогда передают джойстик другому. Я курю последний косяк. Комнату заполняет пустота дня, подбираясь к нам.
Хотите, идемте со мной за дурью, говорит Готти, и мы с Мэйзи встаем и идем за ним с хаты. Я говорю, я тоже хочу затариться, и Готти говорит, ага, все будет, братан, я знаю одного типа в Крэйк-корте, он ждет нас. И мы идем в этот квартал. Готти набирает код, и мы заходим в подъезд.
Когда мы поднимаемся на второй этаж, я вижу, как Готти нагоняет двух белых торчков, один из них с бутылкой «Белой молнии». Ничего не говоря, Готти подскакивает к ним и бьет одного по затылку. Я вынимаю свое перышко и полосую другого торчка по башке. Перо отскакивает от кости, и он такой, ааа, что я сделал? И падает на колени, схватившись за башку, словно ищет что-то на ступеньках. Готти бьет другого торчка в табло и кричит, ты не достал мне денег, а? Я подскакиваю к этому торчку и полосую сзади по шее. Течет кровь, и торчок такой, ааа, какого хуя, и прижимает к шее обе руки, а потом заваливается вбок, на стену, чуть не падая. Открывается дверь, выглядывает пожилой африканец в очках и говорит, что происходит, а мы ему, ничего, босс. Он смотрит на двух торчков, как на мусор под ногами, и закрывает дверь. Мы идем наверх, и Мэйзи говорит, вах, Снупз полоснул брателлу как нефига делать, а Готти смеется и говорит, этот фуфел задолжал мне за три хавки, наверно, думал, я его больше не увижу или типа того, и смеется в своей манере, АХАХАХА, а затем стучит в одну дверь.
Когда мы спускаемся, торчков уже нет. Остались только следы крови. Я замечаю, что перо у меня сломалось. Когда я полоснул того брателлу по башке, лезвие отскочило от кости, и пластиковая рукоятка треснула. Я показываю Мэйзи, типа, глянь, я сломал перо о башку этого хрена, и Мэйзи такой, не заливай, дай-ка гляну. Я такой, знаешь, брат, это было мое любимое перышко. Мэйзи говорит, большой облом, Снупз, не думаю, что в магазе есть еще такие, и мы возвращаемся на хату к Пучку и шмалим.
Позже мы в комнате Мэйзи, только что поели. Пахнет курятиной с приправами и шмалью. Я пишу смс Тайне. Меня с ней познакомил Таз, когда я занимался музыкой. Она тоже участвовала в спевках, такая четкая пацанка, вечно в трениках и пидорках, но при этом красотка. Я впервые положил на нее глаз, когда получил от нее смс, типа, придешь ко мне рэп писать? Я пришел к ней на хату, и она была в трениках, но без пидорки. Волосы черные и длинные, как у японской ведьмы, кожа кремово-желтая, а глаза – я отметил – такие нежные и блестящие, как конопляное масло. Ей девятнадцать, но выглядит моложе – такая кроха. У нее годовалый сын, но батя его какой-то понторез, который слился. Я зашел к ней вечером, когда она уложила сына спать. Мы успели написать лирику на пару граймовых мотивов и стали ебаться на диване, без резинки. С тех пор я то и дело к ней подкатываю. Она то и дело не против. Знаешь, как это бывает.
Я пишу Тайне: хочиш оттянуца?
Она мне: буду вечирам чисов фшесть или типатаво сына мама взила наночь так шо мож остаца.
Я ей: а падрушка найдеца для маиво кориша?
Она: магу пазвать а он ваще какой?
И я ей описываю Готти и уточняю, что он крутой, и она пишет, пацталом пазаву сваю девачку на вечир x.
Я говорю, йо, Готти, я еду на ночь к одной крошке, в Харлсден, она говорит, у нее для тебя подружка, ты со мной? И он говорит, само собой, братан, я в деле. Мы говорим Мэйзи, покеда, и сваливаем.
Мы заходим в угловой магаз, где висят постеры с убийствами, и Готти покупает коньяк «Реми-Мартин», свое любимое бухло. Мы заскакиваем в метро на Куинс-парк и едем до Харлсдена. Вообще Тайна живет прямо напротив Шалых Игл, где нам с Готти сделали наколки «СЭР ВОР». Тайна открывает дверь и обнимает меня – она встает на цыпочки, а я наклоняюсь, до того она мелкая, – и говорит Готти, здорово, а тот ей, все путем, а? Я говорю, это Готти, и мы заходим в гостиную. На диване сидит подруженция Тайны и курит косяк. Темнокожая, фигуристая, волосы распущены, одета прилично, но без особых ухищрений. Тайна в мешковатых трениках и жилетке, но ей для меня не нужно прихорашиваться. Готти знакомится с подружкой Тайны, и мы устраиваемся на двух диванах и болтаем. Тайна льнет ко мне. Готти открывает бутылку «Реми-Мартина», потом раз, и мы уже бухаем и шмалим, несем пургу, слушаем музон и ловим кайф.
За окнами темно. Мы кайфуем вместе пару часов, потом Тайна идет на кухню, типа, что-то принести, и я иду за ней. Она не включает свет, и только синий отсвет улицы лежит пятнами на полу, стене, холодильнике, ее лице, с глазами нежными и блестящими, как конопляное масло. Я ее целую, чуя траву и коньяк, и еще что-то, чему нет названия, в чем самый вкус поцелуя. Она постанывает и тяжело дышит, а мои руки у нее под трениками, тискают ей попку, а она запускает руку мне в штаны и хватает за член и, богом клянусь, чует рукой пульс, и тогда я ее разворачиваю, нагибаю над столом, стаскиваю треники и вставляю ей, протискиваясь в ее теплую тугую влагу, и она говорит, бляааа, такой большой. Ты всаживаешь слишком глубоко, и я такой, слишком глубоко? Она говорит, ну да, даже страшно, я его чую в животе, и смеется, а я вынимаю его, и она поворачивается ко мне, улыбаясь в темноте. Нежно целует меня, мы лижемся, и она сажает меня на стул. Стаскивает с меня штаны с трусами, поворачивается задом и опускается мне на колени, а щелка у нее сочится влагой, и я думаю, что вода – это богиня, а железо (а еще пушки, ножи и стоячие члены) – это бог. И она раскачивается спиной ко мне, а я, как всегда, заворожен красотой ее попки, двумя идеальными полукружьями, созданными вселенной, и говорю, хочу кусать тебя. И она разрешает. Потом мы выползаем в прихожую, стараясь не помешать Готти с ее подругой, заходим в спальню Тайны и продолжаем начатое, и я в итоге заливаю фонтаном ей спину и засыпаю.
Просыпаюсь я дико рано. Нет еще и восьми. Тишина. Тайна спит. Я встаю с постели. Оглядываю комнату и вижу куски моей жизни, раскиданные повсюду в беспорядке. На полу моя черная толстовка «Найк». Пустой пакетик от травы с зеленой пылью. Черные с белым кроссовки «Найк эйр-макс 90». На прикроватной тумбочке перо со сломанной зеленой рукояткой. Пустая банка от «Черного винограда». Мои зубы с брюликами. Выбритая щелка Тайны словно морская галька.
Я одеваюсь и заглядываю в гостиную, медленно открыв дверь, чтобы не помешать Готти с его цыпой. Готти лежит на одном диване, а она – на другом. Оба они выглядят почти так же, как и прошлым вечером, не считая помятого вида. Готти открывает глаза и говорит, здоров, брат. Здоров, братан, все путем? Он садится и говорит, который час? У меня села батарея. Я говорю, спрошу, может, у Тайны есть зарядка, потом смотрю на спящую деваху и говорю, вставил ей? Не, какое там, говорит Готти, а потом, дури не осталось? Неа, все вчера скурили. Готти тянется к сумке девахи на полу, роется в ней, достает пакетик травы – там еще нормально так – и берет шишку. Я говорю, братан. Он говорит, она и не заметит, и смеется. Я тоже смеюсь и говорю, ну, ты негодяй, братан. Он садится на диван и забивает косяк. Мы молча курим, пока по небу разливается утро. Потом Готти говорит, ебать, подходит к ее сумке и берет еще шишку, так что там теперь только пыльные листики и несколько крошек – даже на косяк не хватит. Он бросает пакет на пол, рядом с ее сумкой, и садится на диван, а я говорю, ты беспредельщик, брат.