Едва они вышли на обрыв, чаячий грай смолк. Внизу перекатывались волны. Над рекой неторопливо кружила хищная птица.
– Ястреб… – Валя приложила ладонь козырьком ко лбу и зачарованно следила за полетом.
– Это дербник, – не глядя бросила Марта.
– Кто?
– Дербник. Меньше ястреба в десять раз. Смотри вон туда! Туда!
– На лес? – непонимающе спросила девушка. – Там ничего нет…
– Там есть холм, – строго сказала Марта.
– Да, и правда… То есть нет.
– Нет?
– Это не холм, – сказала Валя, пристально вглядываясь. – Это макушки деревьев, которые поднялись над остальными. Я не совсем уверена, но, по-моему, так высоко могут вырасти пихты. Их в вашей области хватает.
– В вашей области! – возмущенно передразнила Марта. – Это холм!
Валя кротко взглянула на нее.
– Дружочек, это не так. Холмистый берег – наш, а там сплошной ровный лес. Почему ты решила, что это холм? У тебя превосходное зрение, я же знаю.
Марта вполголоса начала:
Встали ночью в хоровод
Ведьма, леший, черный кот,
Старый гном и домовой.
Прячься быстро кто живой!
Клад зарыли под холмом
Ведьма, леший, старый гном,
Домовой и черный кот.
Там один из них умрет.
Слышишь ночью жуткий вой?
Ведьма, леший, домовой…
– …черный кот и старый гном – кто остался под холмом? – закончила Валя.
Девочка оторопела.
– Ты не можешь знать… откуда… ты недавно приехала… Кто тебе рассказал?!
– Да никто мне не рассказывал. – Валентина села на траву и вздохнула. – Это из одной книги, нашей, библиотечной.
– Книги?
– Да. Довольно малоизвестной. Ты думала, это местный фольклор?
Марта молчала. Валя посмотрела на покрывало леса, перевела взгляд на девочку:
– Только не говори, что ты собиралась искать под ним клад…
– Ты что! – вскинулась та. – К реке ходить нельзя!
Глаза ее были абсолютно честны, и девушка успокоилась.
Выходит, нет никакого холма, думала Марта, и нет мертвого хранителя клада, запертого под землей, а значит, не с кем договариваться, чтобы забрать у него золото.
От потрясения она опустилась рядом с Валей и привалилась к ней.
– Если бы ты нашла клад, что бы с ним сделала? – спросила та, ковыряя веточкой сухую землю.
У Марты не нашлось сил на выдумку.
– Мама этой весной уехала к тетке, – безучастно сказала она. – Та болеет, никак не может вылечиться. Я знаю, больным собирают деньги, чтобы они поправились…
Марта замолчала. Все напрасно, раз под холмом нету клада, да и самого холма не существует. Пускай бы эта тетка сдохла, сдохла, сдохла!
– Я твою маму даже на фотографиях не видела. – Валя сбросила туфли и вытянула ноги. – Какая она?
– Без понятия. Она тут сто лет не появлялась!
– Всего несколько месяцев. Вы часто созваниваетесь?
– Каждый день… – неохотно признала Марта. – Но после этих разговоров только хуже! И вообще – может, пока я ее не видела, у нее уже горб вырос и бородавки!
Валентина прыснула. Марта возмущенно покосилась на нее. И ничего смешного!
– А твоя мама какая? – после долгой паузы спросила она, просто из вежливости. Но Валя что-то не торопилась с ответом, и девочка вывернула голову. Уснула, что ли?
Валя смотрела перед собой пустым взглядом. Как будто все разом перестало существовать: и лес, и река, и Беловодье, и даже Марта… Что-то сломалось в ее большом неловком теле. Жизнь закончилась – потому и молчала стая на островке: чайки чувствуют мертвецов.
Марта завизжала в голос. Валя вздрогнула и тотчас из покойницы превратилась в живого человеческого человека с круглым раскрасневшимся лицом и глупой челкой, прилипшей ко лбу.
– Господи! Что?! Тебя змея укусила? Змея, да? Покажи где!
Она ощупала Марту, ища след от укуса.
– Почему ты закричала? Что случилось?
– Это с тобой что случилось! – Девочку колотила дрожь. – Ты сидела как мертвая! Как… как мой папа!
Она разрыдалась, уткнувшись в мягкий бок.
– Прости, прости, – сокрушенно забормотала Валя, гладя ее по спине. – Я не хотела тебя пугать, честное слово. Все дело в моей матери. Я… не очень люблю ее вспоминать.
– Почему? – Марта подняла к ней зареванное лицо.
– Потому что я ее ненавижу.
Марта шмыгнула и утерла слезы. Валя умеет ненавидеть? Вот это новость.
– Что она тебе сделала? – Любопытство окончательно вытеснило недавний ужас. Марта села, поджав ноги, собираясь выслушать страшную историю.
– Как-нибудь в другой раз.
– Почему не сейчас?
– Мне трудно об этом говорить.
Валентина поднялась, стряхнула с юбки прилипшие хвоинки и попыталась надеть обувь. Ступни распухли, пока она сидела на жаре, и, подхватив туфли, девушка пошла обратно по тропинке, ойкая всякий раз, когда под ногу попадалась иголка.
– Тебе все трудно, – проворчала Марта, наблюдая за ней.
Вскочила, стащила кроссовки и промчалась мимо пыхтящей бедолаги, подпрыгивая на бегу.
Когда все посетители ушли, Валентина отыскала в ящике нужную карточку.
– Черный кот и старый гном, – задумчиво повторила она. – Кто остался под холмом?
– Что ты там нашептываешь? – Инга Валерьевна поправила длинные китайские палочки, удерживавшие сложное сооружение на ее голове. Марта, едва увидев, обозвала их шампурами; вспомнив об этом, Валентина с трудом удержалась от смеха.
– Мне просто интересно, кто в последний раз брал эту книгу.
– Какую?
– «Две смерти матушки Мидоус».
– Не читала…
– А вот Никита Мусин читал, – пробормотала Валентина.
Она приехала в Беловодье в марте – худшее время для перемены места и участи. Март – бездомный месяц, голодный и злой. Ему не прибиться ни к весне, ни к зиме, и оттого он не дает обрести пристанища и людям.
День, утро и ночь состояли из промозглых сумерек, в которых менялось лишь направление ветра. В комнатке, которую сняла Валентина, на стене висел портрет Менделеева с цитатой, пересекавшей его широкую грудь: «Истина открывается в тиши тем, кто ее разыскивает». Буковки были бисерные, плотненькие, черные, и с восьми шагов казалось, будто бороду великого химика покидает караван вшей.
– Покушать бы мне отыскать, – обращалась к нему Валентина.
Менделеев надменно отмалчивался.
Другого человека март прогнал бы из Беловодья, но Валентину придавило к новому месту собственной тяжестью.
Когда она обжилась в библиотеке, стало легче. Правда, стоило ей начать хрустеть печеньем, на нее глядели неодобрительно, но тут уж Валентина ничего не могла поделать. В конце концов, если есть библиотечная мышь, значит, может существовать и библиотечный хомяк.
Киру Гурьянову она впервые увидела в начале апреля. Та заглянула в библиотеку, чтобы узнать, не вернули ли учебники по психиатрии. Когда директриса уходила, Валентина смотрела ей вслед, затаив дыхание.
К заказанным книгам она присовокупила еще две, выбрав их со всем тщанием, и отнесла в школу.
Гурьянова оказалась доброжелательна и мила. Расспросила о переезде. Дала пару советов.
Валентина вернулась на работу окрыленная. Ей не приходилось жаловаться на антипатию или равнодушие; все, с кем она знакомилась, были к ней добры. Но быть удостоенной внимания самой Гурьяновой – иное дело!
Правда, Инга сказала гадость:
– Не путай хорошее воспитание с расположением.
Валя притворилась, что не слышит.
Пару недель спустя она уже прибегала в школу на правах своей. Ее познакомили с Шишигиной. Валентина немедленно заказала в Интернете витамины для суставов и стала учить старуху пользоваться алиэкспрессом и айхербом. Теперь она делила время поровну между библиотекой и яблоневым садом, где дожидалась окончания рабочего дня Киры Михайловны: та имела обыкновение засиживаться в школе. Заведи Гурьянова щенка лабрадора, он не был бы с ней так счастлив, как Валентина.
С каждой встречей она обнаруживала все новые точки соприкосновения. Обе закончили педагогический. На их полках стояли одни и те же книги. И ту, и другую судьба привела в Беловодье.
«Господи, – с чувством говорила Валя перед сном, обращаясь к насупившемуся Менделееву, – спасибо тебе, что надоумил меня приехать сюда».
– Она хотела бы жить на Манхэттене и с Деми Мур делиться секретами! – напевала Валентина по дороге в библиотеку.
Будь ее воля, она разогнала бы всех учеников и толстокожих родителей, воровавших бесценное время их общения, и затопила бы берег реки: Гурьянова любила бродить там одна и каждый раз с необъяснимым упорством отказывалась от компании Валентины. Девушка понимала: директриса так исстрадалась от одиночества, что боится поверить в милость судьбы.
Грезилось Валентине: она мечется в постели, у нее жар, врачи обмениваются шепотками: «В двух шагах от смерти…» В вене игла, из носа торчат трубочки кислородного катетера… нет, трубочек не надо, это неэстетично. Тревожно подает голос кардиограф. За стеклом палаты – испуганное бледное лицо. «Пустите меня к ней!» – слышится будто сквозь вату. И вот прохладная рука касается ее лба. «Бедная моя девочка…»
В конце апреля Гурьянова спустила на воду свою лодку. Валентина надеялась дождаться приглашения, однако ее намеки таяли в воздухе, и она поняла, что настало время решительных мер. Пора сломать стену отчуждения. Все знали, что Гурьянова рыбачит одна, но разве их не связывали особые отношения?
– Кира Михайловна, можно мне завтра с вами?
Валентина напросилась к директрисе домой под предлогом разговора о переезде. Комнату она менять не собиралась, да и Менделеев в последнее время отчетливо подобрел.
Гурьянова улыбнулась и отрицательно покачала головой.
Валентина зависла между двумя невербальными сигналами. Улыбка означает «да». Покачивание головой – «нет».
Но ведь сначала была улыбка. Значит, скорее да, чем нет.
– Я могу грести, – оживленно предложила она. – Если вы меня научите, я даже могу выловить какую-нибудь рыбину. А правда, Кира Михайловна, научите меня! Пожаа-а-алуйста!