– В этом марте.
Илюшин постарался скрыть разочарование.
– А женщина… – он кивнул в сторону зала.
– Это моя мать. – У русалки запрыгал подбородок.
– Вы не ожидали, что она появится?
– Не ожидала? Господи, да этого просто не могло случиться! Я думала, у меня в запасе еще полтора года!
– Ваша мать была за границей?
– В тюрьме, – ожесточенно ответила девушка, зарывшись в сумке. В ее руках мелькнул крошечный бумажный платок, она громко высморкалась, и по опухшему лицу ручьем потекли слезы.
– Послушайте, Валя, – сказал Илюшин. – Вы ведь Валя? Я чувствую себя законченным идиотом. Говорить вам пошлости вроде «не плачьте, все будет хорошо» мне не позволяет совесть, а предложить вам крепкий алкоголь не позволяет воспитание.
– К черту ваше воспитание, – горестно всхлипнула она.
– Понял, – сказал Илюшин и немедленно вышел.
В коридоре было три двери. Самой перспективной представлялась та, на которой чуть выше его головы темнел прямоугольник с дырочками от шурупов – след таблички с именем прежнего директора.
Он толкнул дверь, мельком глянул на письменный стол с уродливым малахитовым прибором. Его заинтересовал великолепный дубовый шкаф. Сама библиотека могла позволить себе такой, лишь продав здание с колоннами. Несомненно, он был вручен в дар щедрым благотворителем (Илюшин заподозрил, что это был тот же человек, который преподнес фотографу кресла). Центральную дверцу шкафа обтягивала искусственная змеиная кожа.
– Атмосфера изысканности и комфорта, – пробормотал Макар.
За дверцей, как он и предполагал, оказались бутылки. Шампанское «Абрау-Дюрсо» (Макар поморщился), вино «Крымская ночь» (Макар фыркнул) и початая бутылка коньяка, прижимавшая, как пресс-папье, две коробки «Птичьего молока».
Бессовестный Илюшин налил полный фужер коньяка, одну коробку спер целиком и вернулся к русалке.
– Я такое не пью-у-у…
– Такое никто не пьет, – успокоил Макар, – такое употребляют.
После пятого глотка и шестого «птичьего молока» она порозовела. Глядя, как исчезают конфеты, Илюшин подумал, что нужно было забирать обе коробки. Преступать закон – так с размахом.
– Рассказывайте, – сказал он. – Что такого ужасного совершила ваша мать?
Она очень долго молчала. Макар уже подумал, что ничего от нее не узнает, но тут девушка спросила:
– Вы знаете историю Стейси Кастор?
– Боюсь, что нет… Кто это?
– Стейси Кастор убила своего мужа. У нее был муж, – пояснила Валя, как будто это не было очевидным, – простой работяга, механик, и она отравила его из-за страховки. Через несколько лет Стейси снова вышла замуж и прожила в спокойном браке довольно долго. У нее подросли две дочери, и когда одной исполнилось пятнадцать, а другой семнадцать, ей вздумалось отравить второго мужа. А вы почему не пьете? – вдруг испугалась она.
– Я же на работе…
Это ее успокоило.
– Она подсунула ему антифриз, и бедняга скончался. Но на этот раз в полиции заподозрили убийство. Даже получили разрешение на эксгумацию первого трупа. Стейси, наверное, испугалась, что ее отдадут под суд…
– Наверное? – переспросил Макар.
– Я не знаю, что чувствуют такие люди. – Она невидяще смотрела в стену. – Пожалуй, это пугает меня сильнее всего. Есть такой «эффект зловещей долины», слышали?
– Никогда не слышал, – соврал Илюшин.
– Существо, которое выглядит почти как человек, вызывает у некоторых людей непреодолимое отвращение. Один японец проводил эксперименты… Сначала казалось, что чем больше робот напоминает человека, тем он симпатичнее, но после преодоления определенной границы сходства наблюдатели стали проявлять резкую антипатию. Кажется, это объяснялось тем, что при встрече с таким существом человек не может понять, к какой категории его отнести и чего от него ждать, и это вызывает страх. – Она сделала большой глоток, не поморщившись. – Есть и другая версия. Мы не можем осознать, что думает и чувствует этот робот. Он вроде бы должен мыслить примерно как мы, но мозг подсказывает, что здесь кроется ошибка. Моя мать – что-то вроде такого существа. Но об этом знаю только я, а все остальные видят обычную разбитную тетку. Знаете, у нее есть чувство юмора! Я сама смеялась над ее шутками.
– Стейси Кастор судили?
– Она выкинула удивительный фокус. Написала от имени старшей дочери записку, в которой та признавалась, что убила отчима и хочет свести счеты с жизнью, и заставила ее выпить яд.
Илюшин внимательно посмотрел на русалку.
– Случайность ей всю игру загубила. – Девушка пьяно хихикнула. – Прикиньте, младшая сестра притащилась домой раньше положенного. У них в школе последние уроки отменили. Она вызвала медиков, и девушку спасли. В суде Стейси Кастор все отрицала, но ее все равно осудили на пятьдесят лет.
– А ваша мать здесь при чем? – спросил Илюшин, догадываясь, какой ответ услышит.
Русалка уставилась на него. Глаза у нее были прозрачные от коньяка и очень красивые.
– Тамара – это Стейси Кастор в российском варианте, – с пьяной четкостью выговорила она. – У вас еще конфеты есть?
– Будут, – пообещал Илюшин. – Она убила вашего отца?
– Я не знаю, кто мой отец… До семи лет мы жили с бабушкой, а потом приехала Тамара и забрала меня. Представляете, сначала все было хорошо… нет, можете поверить? Я не могу. Как будто это все было с другой девочкой, а я присвоила ее воспоминания. Потом она снова вышла замуж, и это тоже было неплохо… Мой отчим меня удочерил. Поэтому я Домаш. Хорошая фамилия?
– Хорошая.
– Вот и он был хороший. Совсем не злой, тихий. Не очень умный, кажется. Умный сбежал бы от нее раньше… Я, кстати, всегда понимала, что Тамара меня не любит. А она его отравила. Отравила дядю Петю из-за хрущевки на Речном! С квартирой вышло смешно: Петя оставил завещание. На меня. Может, не такой уж он был и дурак.
– Из-за этого Тамара попыталась вас убить?
Валя размашисто покачала пальцем перед его лицом.
– Не-ет! Ее начали подозревать! Ей повестка пришла, она испугалась. Третьего января он умер, а на Рождество Тамара уже меня напоила своей дрянью… Я вырубилась. Меня спасли, как ту девчонку, дочь Стейси Кастор.
– У вас есть младшая сестра?
– У меня есть бабушка. Она приехала с пирогом, отметить вместе с нами праздник… У нее свои ключи от квартиры. А я лежу на полу у кровати и под головой записка: «Петя ко мне приставал, я его убила, больше так жить не могу, прощайте». Ну и все. В сентябре был суд.
– В сентябре какого года?
– Двенадцатого. Убийство дяди Пети доказать не смогли, только неоконченное убийство дочери, то есть меня. Присудили шесть лет.
– А она объявилась неделю назад, – задумчиво сказал Макар.
– Ее досрочно выпустили. Разве за такие преступления могут досрочно выпускать, скажите? Разве это честно?!
Валентина легла всей грудью на стол и вцепилась в его рукав.
– Тамара приехала, чтобы уговорить вас отдать ей половину квартиры? – спросил Илюшин, не делая попыток освободиться.
– Какой вы догадливый! – восхитилась она. – Только не половину, а всю. У нее же горе! Муж погиб, ясно вам? Петенька Домаш! Такая трагедия… а вы тут о приземленном… не стыдно? Отдайте чужое и живите с чистой совестью, как Тамара живет…
Девушка тихонько засмеялась, прижавшись лбом к столешнице.
Начинается истерика, понял Илюшин. Это его не устраивало. Набегут библиотекарши, сунутся в дубовый шкаф… Будет пятно на репутации честнейшего человека.
– Где у вас туалет, Валя?
Он отвел ее к раковине и стоял рядом, пока она умывалась холодной водой – горемычная русалочка, повстречавшая ведьму на земле, а не в море.
Ее опьянение выветрилось так же быстро, как наступило.
– Простите… Меня ужасно развезло… Я даже не знаю, как вас зовут.
– Макар меня зовут…
– Эффект попутчика какой-то, честное слово. Вывалила на вас всю подноготную. Мне правда неловко…
«Удивительно упорство, с которым она сопротивляется осаде этой ее, гм, матушки, – думал Илюшин, вполуха слушая тихое сокрушенное бормотание. – Подобные люди ни во что вцепляться не умеют, хватательный рефлекс у них в зачаточном состоянии. Их всех при появлении на свет нужно помечать символом «не кантовать», чтобы хрупкий внутренний мир не поломался».
Он вклинился между ее извинениями, чтобы спросить, отчего она выбрала именно Беловодье.
– Даже не знаю… Она здесь жила, недолго. Я думала… даже не знаю… Не знаю, что я думала. Наверное, мне просто больше некуда было ехать.
Валя не догадывалась, как много узнал из ее рассказа Илюшин. Между делом он выяснил, сколько ей лет (как и предполагал, оказалось – двадцать три), сопоставил даты и сделал то, что не додумалась сделать она.
В две тысячи первом году Тамара Раткевич уехала из Беловодья. Макар подозревал, что-то вынудило ее уехать. Необъяснимая сцена между ней и Шишигиной была тому косвенным подтверждением.
Две тысячи первый год, всего шестнадцать лет назад.
Макар зарылся в архивы.
Искомое нашлось быстрее, чем он рассчитывал.
Ты ж моя голуба, мысленно сказал он, рассматривая очень удачную фотографию Тамары под жирным заголовком: «Вдова распрощалась с Беловодьем». Оставалось узнать, откуда взялся Адам Раткевич.
Раткевич, как выяснилось, приехал в Беловодье давным-давно, так давно, что считался местным. Ему принадлежала единственная в городе автомастерская, в которой работали, чередуясь, двое: сам Адам и его помощник Илья по фамилии Щерба.
Тамара возникла в мае двухтысячного. Пятидесятилетнего Адама за какой-то нуждой понесло в Москву, и там они встретились, а в конце мая уже сыграли свадьбу. Тамаре было тридцать семь.
Меньше чем через год произошел несчастный случай: хозяин автомастерской уснул в машине с включенным двигателем, закрыв двери гаража. В цветистом некрологе журналист скорбел о пагубной привычке, что толкнула «полезного члена общества на гибельную стезю».
– Значит, стезю, – задумчиво сказал Макар.