Он был практически уверен, что о пагубной привычке злосчастного Адама еще год назад никто не подозревал.
А кстати: сколько было лет автомеханику Щербе?
Сорок три. Что ж, ожидаемо. Всего на пять лет старше Тамары, на целых семь младше своего работодателя.
Илюшин не поленился отыскать и фотографию. На фоне железных ворот стояли двое: хмурый Щерба в спецовке, с напряженной улыбкой человека, который перед камерой чувствует себя дураком, и Адам Раткевич, вальяжный, со щегольскими усиками и округлым животом, наползавшим на ремень.
Макар внимательно рассмотрел помощника. Он знал этот тип нелюдимых работяг, которые всегда были очень хороши в выбранной профессии, но никогда не выбивались в начальники.
Что стало со Щербой?
Об этом в архивах не было ни слова. Илюшин взглянул на дату первой статьи. Когда вдова распрощалась с Беловодьем? Всего три недели спустя после смерти мужа.
Больше в библиотеке ему нечего было делать. Требовался живой свидетель – толковый свидетель, не пустозвон.
– Инга Валерьевна, – позвал он вязаные бусы. – Мне не обойтись без вашей рекомендации.
– Мемуарная литература? – повела плечиком вмиг похорошевшая Инга Валерьевна.
– Не совсем. Если бы я спросил, кто в вашем городе работает живой газетой, что бы вы мне ответили?
Сорок минут спустя он стоял перед домом Анны Козарь.
Распрощавшись с Тамарой, Мусин не вышел на улицу, а тихонько влез под крыльцо и залег в пыли, стараясь не вздрагивать, когда по руке пробегал паук-косиножка. Он дождался, когда женщина выйдет, и крался за ней, пока не убедился, что она свернула к библиотеке. Илюшина, принявшего у него эстафету, Никита не заметил.
С кого она начнет, размышлял Мусин, с Гурьяновой или с Шишигиной?
Он бы и сам разобрался, кого прячет на другом берегу бывший сторож, но у этой поразительной женщины получится лучше.
Гнус бы удивился и не поверил, скажи ему кто-нибудь, что поразительная женщина забыла о нем почти сразу, как он исчез. Получатель важного письма редко задумывается о конверте. А Никита был конвертом самым обычным, даже марки красивой на него не наклеили. Но вот письмо!.. Письмо стоило ее внимания.
Тамара провела в библиотеке два часа. В отличие от Макара свидетели ей не требовались: обстоятельства давнего дела были вполне прозрачны.
Жадную дочь с ее загребущими ручонками Тамара выкинула из головы. Пусть безголовая овца прячет свой зад среди книжек до скончания века. Открывались перспективы побогаче.
Она действовала хладнокровно, обдуманно и решительно. Спустилась на пристань, договорилась, чтобы ее переправили на другой берег, соврав любопытному лодочнику, что хочет навестить родственницу в Ткачихе. Мужичонка порывался составить ей компанию, но Тамара не позволила.
Вместо того чтобы идти к деревеньке, свернула в лес. Про свою избушку ей Щерба еще когда рассказывал… Все в жизни пригождается, ничего лишнего нет.
Даже устать не успела, пока пробиралась по лесу: вышла точнехонько к поляне, словно боженька провел.
К романтически настроенному лодочнику вернулась еще до темноты. На обратном пути тот козлиным голосом выводил любовную песню, словно гондольер, а у причала выпрыгнул первым и подал даме руку.
Деньги, однако, взял.
Тамара не любила делиться своим, но тут рассчиталась с легким сердцем. Сытые времена близятся, можно не крохоборствовать.
Никита дожидался свою царицу на берегу. На глаза не показывался, опасаясь, что это будет расценено как вмешательство в ее дела. Он видел, как Тамара расспрашивает встречных о Гурьяновой, и по той решительности, с которой она направилась к нужному дому, понял, что все получилось.
От вида вытянувшейся директрисиной рожи, когда она открыла дверь и увидела гостью, Никита чуть не заржал. Тамара что-то сказала вполголоса, и обе скрылись внутри.
Ну, кино!
Еще вчера он волновался бы за исход дела, но сегодня все изменилось. Он как будто был героем фильма, не сомневающимся в том, что вокруг него самая реальная реальность, и одновременно зрителем, твердо знавшим, что с этим персонажем ничего плохого не случится.
Никита подобрался под окно и прислушался.
– …дела простые. – От медоточивого голоса Тамары у него опять по спине побежали мурашки. – Уматываете обе (она выразилась грубее), и никто ничего не узнает. На жизнь мне оставите кое-что… Это разъяснять не надо, ты умная.
– Кое-что? – переспросила Гурьянова. Тамара засмеялась. – Хорошо, с этим ясно, – сказала директриса. – А с остальным?
– Остальные пусть живут. Хочешь – забирай их с собой. Нет – оставляй. Мне без разницы.
– Щедрое предложение, – усмехнулась директриса. Гадкий был смешок, высокомерный.
И вот тогда Тамара заговорила своим настоящим голосом. До этого Мусин не понимал, отчего она лебезит перед Гурьяновой, а это, оказывается, была просто игра.
– Слышь, кобыла низкосрачная, – с веселой яростью сказала Тамара. – Приказа сучить копытами не было. Тебе пятера катит как ясный день, а ты милость божескую и людскую не ценишь.
– Мне нужно посоветоваться с Верой Павловной, – помолчав, ответила директриса. – Она может иметь свое мнение на этот счет. Что мне делать, если она не согласится?
– А ты ее уговори, – засмеялась Тамара. – Дня тебе хватит. Завтра вечерком загляну, а ты пока найди юриста.
– Как ты представляешь жизнь одинокой старухи без своего жилья? Родственников у нее нет, работать она в силу возраста не способна…
– А как она мое представляла, когда подняла хай, что Раткевича я напоила? – так тихо сказала Тамара, что Мусин едва расслышал.
– Вон оно что, – протянула Гурьянова.
– Шарик-то вертится! И Библию чтить надо.
– Библию… – с полуутвердительной-полувопросительной интонацией повторила Гурьянова.
– Новый Завет читай внимательнее: «Кто из вас первый без греха, пусть бросит в нее камень». Шишига, что ли, была безгрешная, когда подняла визг? В прокурорском кресле не сидела, звезд на погонах не носила… Ладно, болтовня эта пустая, а не серьезный разговор. Завтра расскажешь, что вы надумали.
Послышались шаги, и уже от двери женщина сказала:
– Ты же понимаешь: если она откажется, я не обижусь. Так даже веселее. Эх, много ли в моей тяжкой жизни было радости…
Тамара ушла. Никита подождал, не донесутся ли рыдания Гурьяновой, или, может, она сразу начнет звонить старухе. Но в комнате было тихо. Спускаясь вниз по улице, Мусин едва успел шарахнуться в кусты от высокой фигуры, тяжело бредущей навстречу.
Щерба! Может, заметил Тамару в лесу и явился с докладом? Уже не имеет значения.
Домой Никита пошел не сразу. Сел на обрыве, обхватив руками коленки, смотрел, как в сумерках на пристани скачут огоньки. Он думал, что будет ощущать злорадство, торжество… Вместо этого его переполняло сочувствие к бывшим врагам. Страха не было совсем. Никита только сейчас понял, что все это время существовал в состоянии придушенной паники. Даже затею с покойной Макеевой, если докопаться до истоков, он сочинил, перепугавшись, что останется для всех Гнусом и никем иным.
Но в комнату вошла Тамара, держа в руках яркий фонарь, и жуткие черные тени предстали в истинном свете.
У старухи Шишигиной колесо жизни давно крутилось вхолостую.
Гурьянову иссушило одиночество.
Бялик осиротела в десять лет.
Каждый из тех, кто причинял ему зло, барахтался в своей беде. Жалкие, несчастные, злые.
Им всем пойдут на пользу перемены, которые несет с собой Тамара.
От Анны Козарь Макар вышел в глубокой задумчивости. Почтальонша, почтальонша… Как-то он совершенно иначе представлял себе почтальонш. Ожидал увидеть говорливую бабушку, которая помнит всех и вся: кто когда родился, женился, учился, и охотно об этом рассказывает с обеспокоенной интонацией, даже если речь идет о событиях радостных, вроде свадьбы и появления на свет младенца, – особенно если речь идет о событиях радостных!
Козарь и в самом деле всех помнила, скорее всего, не прикладывая для этого ни малейших усилий.
Двигалась она так, словно тело у нее было шарнирное и в любую секунду Козарь могла исполнить рукой полный оборот вокруг оси или дважды прокрутить шарик головы на крепком загорелом стержне шеи. А лицо было маленькое, аккуратное, умное, с тонкими птичьими чертами под перышками серой челки. За ее спиной то и дело появлялся молчаливый огромный муж – смотрел на Макара, будто проверяя, не причинит ли тот вреда его крошке-жене, и исчезал.
Щерба после смерти Адама ходил сам не свой, сказала Анна. Сорок дней справили – и ушел в леса. Что значит «как ушел»? С ружьем. Он заядлый охотник и рыболов, здесь таких по пальцам одной руки можно пересчитать. В местных лесах, между прочим, волков полно, правда, все больше на той стороне, где Ткачиха.
Пару месяцев его не было, даже больше. В конце лета вернулся и устроился… устроился сторожем при школе.
В этом месте повествования Илюшин отчетливо разобрал лязганье ножниц, вырезавших из жизнеописания Щербы приличный кусок. Цензор из почтальонши вышел отменный: если бы он не ожидал подвоха, то на крошечную заминку в ее рассказе не обратил бы внимания.
Он выразил вежливое сомнение в том, что Анна верно запомнила подробности. Вряд ли Шишигина приняла бы автомеханика на работу. Зачем ей рядом с детьми вызывающе асоциальный тип? А если бы Вера Павловна и допустила такую ошибку, допустим, из-за загруженности, то ведь рядом была Гурьянова – поговаривают, правая рука директора в те времена.
Илюшин сыграл свою роль безупречно. Он дал понять, что не осуждает обеих женщин, обстоятельства вынудили их проявить бездушие; в то же время в голосе его сквозила точно отмеренная брезгливость. Несчастный механик, страдалец, потерявший единственного близкого друга… Но кто мы такие, чтобы судить людей, не побывав на их месте.
Если бы Козарь хоть на мгновение заподозрила его в притворстве, затея Илюшина была бы обречена. Но перед ней сидел столичный молодчик, не то чтобы нелюбопытный, но заранее вписавший их всех в ограниченный набор ролей. Учительница-сухарь, директриса-колода, мужичок-пропащая душа. Ах, провинция… Тем ты и хороша, что все известно наперед.