– Он был хороший мальчик. Вам станут говорить иное – не верьте! С ним много занималась Кира Михайловна, он приходил сюда, мы разговаривали… Открытый, добрый. Смешной такой! Приносил кроликам морковку и сам ее съедал. А потом этот пожар, смерти… Необъяснимо. Я не поверил, когда услышал.
Ах, вы про старшего! Алексея Викентьевича я плохо знал. В основном мы встречались с его женой, она регулярно помогала двум нашим многодетным семьям, вязала кофты для них, заказывала почтой очень красивые развивающие книжки… Бедные, бедные. Упокой Господь их души!
Илюшин зашел в пустую школу, поднялся на второй этаж, но, заслышав голоса, остановился.
Разговаривали двое: Гурьянова и женщина, чей голос был ему знаком, но Илюшин не мог вспомнить, где его слышал. Он опросил за эти два дня столько людей!
– …она мать и должна подумать о своем ребенке!
– Ну, а она о нем не думает! – Гурьянова отвечала устало и, как показалось Макару, с трудом подавляя раздражение. – И что делать? Заклинать «должна, должна» и протыкать ее бумажную фигурку иголками? Правда такова: Анна в ближайшее время не вернется. Считай, что после смерти мужа она сошла с ума и временно содержится в больнице. А лучше – удалилась в монастырь. Взяла на себя послушание.
– Бездна снисходительности! – ядовито сказала женщина. – Ты и проститутку бы оправдала.
– Она занимается благим делом. Хотя, конечно, вопрос, кто там кого лечит.
– Девочка потеряла обоих родителей! Осталась на попечении злобной алкоголички! Твоя терпимость и широкие взгляды здесь неуместны. Своими руками мать ломает ей судьбу!
Илюшин вдруг понял, где слышал этот звенящий голос. Бусы, платье, каблучки. Инга Валерьевна!
– Если этой девочке и суждено что-то сломать, то лишь ребра в драке, – с коротким смешком сказала Гурьянова.
В учительской наступило молчание. Скрипнула оконная створка, потянуло сквозняком.
– Еще одна искалеченная жизнь… – с горечью сказала Инга. – Еще одно дитя, в душе которого никогда не зарастут выжженные пятна…
Гурьяновой явно надоел этот спор.
– Хватит возводить в культ детские страдания! Да, в ближайшее время не зарастут. Но ты хочешь, чтобы все силы мира были брошены на утешение несчастного ребенка…
– Не передергивай!
– …а я говорю тебе: у этой девочки, в отличие от ее матери, огромная жизненная сила. Открой глаза: ты не того человека собираешься спасать!
– Почему ты не заберешь ее к себе?
– Потому что она отказывается. Я предлагала ей это, и не один раз.
– Как это – отказывается?
– Наотрез.
– Почему?
– У нее своеобразные понятия о долге и чести. Она считает, что это Галину оставили на ее попечение, а не наоборот.
Каблучки взволнованно зацокали по учительской, то удаляясь от двери, то приближаясь.
– Кира, это смехотворно! Какие понятия? Ей одиннадцать лет! Ты сразу же должна была забрать ее у этой дуры и держать у себя. Твои возможности… власть, наконец… почему ты ими не воспользовалась?
Гурьянова негромко засмеялась.
– Инга, тебе не кажется странным, что, радея за судьбу несчастного ребенка, ты начисто отказываешь ему в уважении? Ты даже отказываешь ей в чувствах, не желая признавать, что Марта в действительности не так сильно страдает без матери, как тебе хотелось бы.
– Тогда она выродок! – потрясенно сказала Инга.
– А три минуты назад была искалеченной крошкой. Что время делает с людьми…
– Есть время иронизировать, а есть время действовать!
– Инга, давай закончим этот разговор, – попросила Гурьянова. – Он ничего не изменит, правда.
Макар бесшумно отошел и встал за приоткрытой дверью соседнего кабинета.
– Передо мной каяться не нужно, а самой себе признаться не мешало бы: Бялик тебе не нужна. – В голосе библиотекарши прозвучало странное удовлетворение. – Ответственность брать не хочется! Ребенок, прямо скажем, не подарочный… А жизнь комфортна, надежно ограждена от потрясений. Нет, я тебя не осуждаю, все мы эгоисты. А у тебя профдеформация, пресыщение детьми… – Инга выразительно помолчала. Макар ждал заключительного аккорда, и тот прогремел. – Но подумай о том, сможешь ты смотреть в глаза обществу, если с Бялик что-нибудь случится!
Каблучки с чувством собственной правоты процокали мимо.
В глаза обществу. Вон оно как.
Общество обло, озорно, огромно, стоглазо и лаяй. Радищев, «Путешествие из Петербурга в Беловодье», сожженный том.
Макар выждал для приличия пару минут и постучался.
– Кира Михайловна, мне нужно с вами поговорить.
Гурьянова подняла на него измученный взгляд. Выглядела она плохо, и он удивился черствости библиотекарши.
– У меня нет на вас времени.
– Даже не добавите «поговорим в другой раз»?
– Простите?
Макар без разрешения придвинул стул, развернул спинкой вперед и сел.
– А вы нахал, – без выражения сказала Гурьянова.
– А вы покрываете убийцу.
Ее глаза блеснули, и он вдруг подумал, что у нее запросто может быть с собой оружие. Учительница маленького провинциального городка с револьвером; было бы смешно, если бы не список из семи имен у него в кармане.
– Начиная с две тысячи первого года здесь исчезали люди, и в общей сложности погибло четверо, если не считать Адама Раткевича.
На слово «погибло» Гурьянова не отреагировала, но имя владельца автомастерской заставило ее вздрогнуть.
– Однако это лишь до две тысячи пятого. В две тысячи пятом случилась трагедия: сумасшедший сын Буслаевых убил родителей и поджег дом.
Гурьянова что-то негромко сказала.
– Что? – переспросил Илюшин.
– Он не сумасшедший.
– Знаете, мне действительно любопытна ваша роль в этой истории. Четыре исчезновения, все в июле, из них два списали на утопления, а двум вообще не придали значения. Но в июле две тысячи пятого пропадает Володя Карнаухов, который, что бы вы ни рассказывали, не собирался уезжать из города, и почти одновременно Федор Буслаев совершает двойное убийство. Хотите знать, что я думаю, Кира Михайловна?
Она молчала.
– Ваш не сумасшедший Федя Буслаев прикончил всех этих людей. Он был тяжело болен. В тот год, когда вы приехали, его даже не допустили до занятий в школе, и вам пришлось учить его на дому. Тогда он убил первый раз. В две тысячи пятом ему исполнилось семнадцать, к тому времени вы уже год или два не появлялись у Буслаевых… Ему из-за этого стало хуже?
Молчание.
– Карнаухов – пятый, с кем он расправился! Я слышал, Буслаев любил гулять вокруг Беловодья… Где-то в окрестностях зарыты пять тел. Последнее убийство окончательно сорвало ему крышу, я имею в виду убийство Карнаухова, и он зарубил родителей, поджег дом и бежал, но утонул в реке. Пожалуй, лучший исход и для него, и для вас. Вы догадывались о том, насколько он опасен?
– Федя не был опасен, – тихо проговорила Гурьянова.
– Вы уволились из московской школы, потому что ваш ученик попал в больницу, – резко сказал Макар. – Он был похож на Буслаева? Это простые вопросы, Кира Михайловна, но я могу попробовать еще проще. Пытались ли вы избавиться от многолетнего чувства вины, чрезмерно опекая Буслаева? Привязались ли вы к нему? Скрывали ли вы его убийства?
– Федя не был опасен.
– Кира Михайловна, вы знаете, где могила Карнаухова?
– ФЕДЯ НЕ БЫЛ ОПАСЕН! – Гурьянова встала в полный рост, шагнула к нему, и Макару стоило больших усилий не отшатнуться. – Вы идиот! Мальчишка! Что вы знаете, самонадеянный болван? Буслаев мучил его, избивал, с полного попустительства жены и, подозреваю, временами при ее активном участии. Они были два выродка, они, а не он! Видит Бог, я жалею, что они погибли. Их должны были судить. Тогда в городе не обсуждали бы сейчас, где поставить памятник благородному Алексею Викентьевичу, а вспоминали бы его имя с ужасом и отвращением! Это единственное, чего они заслуживают.
Гурьянова отступила, поморщилась, сожалея о своей вспышке. Болезненный румянец, вспыхнувший на лице, постепенно бледнел.
– Кира Михайловна, – позвал Илюшин.
– Тот ребенок, о котором вы заговорили, был невменяем. Пять переводов из класса в класс! Десятки жалоб от родителей других детей! Но школа не имеет права выгнать ученика, и пока он не разбил окно стулом и не ткнул осколком себе в глаз, его мать твердила, что к ее сыну нужно всего лишь найти подход. Уйдите, ради бога! Вы несете чушь, оскорбительную для живых и для мертвых.
– Кира Михайловна, вы знаете, где тело Карнаухова?
– Нет никакого Карнаухова, – глухо сказала Гурьянова. – Нет и никогда не было.
Старушку, которая каждый раз при встрече радостно махала Кире, звали Кумшаева. Имя и отчество ее были давно упразднены за ненадобностью. И город для Кумшаевой с возрастом сократился до одной улицы, на которой она жила. Вниз по алее пойдешь – купишь в магазине пшенку с кефиром, вверх пойдешь – на церковь полюбуешься. Гуляла она неторопливо, часто останавливаясь, чтобы покормить голубей.
В ночь со вторника на среду Кумшаева всегда плохо спала. Среде, как она вычитала однажды, покровительствует планета Меркурий. Это многое объясняло!
На рассвете она поняла, что больше заснуть не удастся. Оделась. Взяла клюку.
Город спал, только птицы пели в ветвях. Когда дошла до старых лип, навстречу, как из-под земли, выскочила мелкая рыжая девчонка, напугав до полусмерти. Зыркнула, шарахнулась в сторону – и след простыл.
Шаг за шагом, неспешно, туда, где золотятся розовым купола. Там и солнышко пригревает…
У фонтана, прямо на земле, сидела пьяная женщина.
– Скоро народ появится, срамота! – укорила Кумшаева. – Ступай домой!
Женщина не шевелилась. Черные длинные волосы наполовину закрывали лицо.
Старушка подошла ближе и потыкала бесстыжую бабу в плечо клюкой, чтобы проснулась. Та медленно начала валиться вбок, открывая взгляду горло с длинной красной трещиной.
Новость об убийстве Тамары Раткевич разнеслась по городу за считаные часы. За ней последовала вторая: Марта Бялик знает, кто преступник.