Сергей потер глаза.
– Тебя просто деликатно послали. Сельские училки – это, знаешь, особая порода.
Илюшин задумчиво покивал, явно не слыша ни слова из того, что ему сказали.
– Макар, она покрывает своего воспитанника, Буслаева. Меньше всего ей нужно, чтобы ты околачивался в ее городе. Ей-богу, я не понимаю, чего мы ждем!
– Мы не ждем, – возразил Макар. – Мы думаем.
Сергей увеличил огонь под чайником и сел на табуретку.
– Полагаешь, все убитые захоронены в одном месте? Я уже прикидывал так и сяк – все равно получается, что если он держал трупы в подвале своего дома, должны были остаться фрагменты тел. Бывает, сильный огонь уничтожает бесследно даже кости, но это в том случае, если его никто не тушит. Горит часов пять, а потом еще тлеет… У Буслаевых другая история. Пожарно-техническую экспертизу поглядеть бы, только кто ж нам ее даст.
– Покажи фотографии, – неожиданно попросил Макар.
– Алины Кущенко не хватает.
– Надо взять у Германа…
Сергей раздосадованно крякнул: про Германа можно было и самому сообразить.
– Я его сегодня видел трижды – бегает со своей камерой как подорванный, ему не до нас. Вот закончится праздник… – Он вспомнил про портрет на стене. – Я, в принципе, и без фото могу тебе описать Алину. Лоб средний, прямой, надбровные дуги не выражены. Форма лица треугольная, глаза округлые. Брови светлые, рыжеватые. Нос короткий, широкий, переносица тоже широкая, крылья носа опущенные.
Макар разложил на столе фотографии и менял их местами без видимого смысла. Карнаухов. Леви. Хохлова. Над ними – Федор Буслаев.
– Подбородок скошенный…
– Что? – вдруг дернулся Илюшин.
– Подбородок…
– Нет, что ты сказал до этого?
– Э-э-э… Переносица широкая, нос короткий, брови рыжеватые…
Макар уставился на него, беззвучно шевеля губами, и вдруг вскочил, уронив табуретку.
– Ты куда? – крикнул Бабкин ему вслед.
– Маргарита! – заорал тот на весь дом. – Маргарита!
Захлопали двери, и послышалось взволнованное лопотание хозяйки, а следом настойчивый голос Илюшина, что-то однообразно повторяющий; из его бормотания выбивалось только одно слово, как теньканье птицы за окном: Нина, Нина, Нина.
– Ты расспрашивал про Куренную, – утвердительно сказал Бабкин, когда Макар вновь появился в дверях.
Вместо ответа Илюшин оторвал уголок откидного календаря и схематично изобразил на нем овал лица и два больших глаза. Потом повторил то же самое с другим уголком. Под первым рисунком написал Л.Х., под вторым – Н.К.
– Ну, это ясно, – нахмурился Сергей. – Лиза Хохлова и Нина Куренная.
– Нет, – сказал Макар, – пока еще нет. Вот так яснее… – Он вытащил из кармана красную ручку и, зажав в зубах колпачок, накарябал вокруг обеих голов крупные завитки.
Бабкин поднял брови, перевел взгляд на фотографии и вдруг понял. Он выхватил у Макара обрывки календаря и положил рядом со снимками. Подумал – и сдвинул Карнаухова и Буслаева вверх.
Четыре лица с огненно-рыжими волосами смотрели на него.
– Какова вероятность совпадения? – вслух подумал он.
– Это тебе не Британия, здесь на улицах рыжие почти не встречаются, тем более – такого оттенка. Ты сказал, у Кущенко брови рыжеватые… Волосы обычно ярче и темнее бровей. Наша хозяйка вспомнила, что Нина Куренная тоже рыжая.
– Итого: из шести жертв – четверо рыжих, двое шатенов…
– Серега, а что, если у нас не одно преступление, а два? Смотри: вот Буслаевы…
Макар вывел на экран фотографию с надгробного памятника.
– Красивые люди, – пробормотал Бабкин.
– И, что важнее, темноволосые!
Фотография младшего Буслаева легла возле портрета родителей. Четверо рыжих скучились в стороне.
– Карнаухов, Карнаухов, – забормотал Илюшин, уставившись на единственную фотографию, оставшуюся в центре. – Не пришей кобыле хвост наш Карнаухов. – Он схватил с подоконника схему. – Нет никакого Карнаухова и никогда не было… А кто же был, Серега, кто? Ты бы видел ее лицо, она была не в себе, ее что-то выбило из колеи, в таком состоянии люди легко проговариваются…
Бабкин молча вжался в стену, подальше от напарника: сейчас Илюшину нельзя было мешать.
– Что мы о нем знаем? – Макар вскочил и начал стремительно ходить по комнате. – Сирота, писал Оводову с просьбой о помощи, был привезен сюда, помогал Герману, жил в его доме, оставался на хозяйстве на время отъездов, почти купил собственный… Мать была убита…
Он встал и перевел на Бабкина взгляд, в котором билась невысказанная мысль.
– Слушай, а как выглядела Полина Карнаухова?
– Ну, офигеть, – только и смог сказать Бабкин, получив от Оводова снимок молодой Полины: на него смотрела, прищурившись, ярко-рыжая женщина с грубоватыми чертами.
Илюшин кивнул:
– Похожа на модель у прерафаэлитов, то же строение лица.
– Не буду спрашивать, кто это такие.
– Живописцы, поэты… В двух словах – направление в искусстве.
– Послушай, Илюшин, – проникновенно сказал Сергей, – ты отучался бы отвечать на вопросы, которые тебе не задавали.
– Я сейчас объясню на понятном тебе уровне. За главного у них был такой Данте Россетти, не тот Данте, который написал «Божественную комедию», тот был Алигьери, а этот почти такой же, но Россетти. Постигаешь?
– Нет! – рявкнул Бабкин.
– Этот Россетти без памяти любил свою жену – примерно как ты, может, чуть поменьше, – и когда она умерла, положил ей в гроб рукопись со своими стихами.
– Может, про Карнаухова поговорим? – затосковал Сергей.
– А спустя то ли восемь, то ли десять лет, – с воодушевлением продолжал Макар, – Россетти вдруг подумал, что он изрядно сглупил, и договорился об эксгумации.
– Чего? – изумился Бабкин.
– Жены.
– Я понимаю, что жены! Не держи меня за идиота. Я имел в виду, как он до этого дошел.
– Творцы… – неопределенно объяснил Макар. – Короче говоря, гроб откопали, кости перетрясли, рукопись вытащили. Жену захоронили. Стихи опубликовали. Спорим, ты теперь про прерафаэлитов будешь помнить до конца жизни? Ключевое слово – эксгумация. Мнемоника, мой дремучий друг!
– Хорошие хоть были стихи? – помолчав, спросил Бабкин.
– У Мандельштама лучше. Хочешь, про него поговорим?
Оконный сквозняк подхватил фотографию Володи Карнаухова, и Бабкин быстро прижал ее пальцем.
– Хватит лирических отступлений от темы! Предположительно, наш малец прикончил собственную мать, а потом начал убивать в Беловодье. Выждал год, осмотрелся… Надо бы расспросить тех, кто занимался делом Карнауховой, а еще лучше – посмотреть материалы своими глазами.
– «Он у меня первые два месяца молчал, а говорить начал, как сейчас помню, на День учителя, когда я взял его на съемку в школе». – Илюшин процитировал Германа. – День учителя когда празднуют?
– В начале октября.
Они посмотрели друг на друга. Макар усмехнулся:
– Можем даже Оводову не звонить! Наш Володя молчал весь август и сентябрь, а значит, Полину убили в июле.
– Все это время мы искали серийного убийцу! – Бабкин выругался без злобы, с удивлением. – Это что получается – Буслаев вообще не при делах?
Илюшин побарабанил пальцами по столу.
– Меня настораживает, что вся катавасия с поджогом случилась примерно в то же время, когда последний раз видели Карнаухова…
Бабкин вытащил сигарету из пачки, собирался закурить, но рассерженно выплюнул.
– А ведь где-то он бродит, этот ублюдок! Еще одно убийство в этом городке точно не прошло бы незамеченным, и он свалил куда подальше. Слушай, Макар, я хочу…
Договорить ему не удалось: пронзительно, с нарастающей громкостью засвистел чайник, словно предупреждая об опасности, и в этот свист вплелась трель входного звонка.
Две женщины в платьях сидели на диване, чинно сложив руки на коленях. Они не были похожи, однако в них чувствовалась некая общность, что-то вроде принадлежности к одной касте. Сергей смутно ощущал, что дело не в учительстве.
– Вы убили Карнаухова, – повторил Макар, и Бабкин расслышал в его голосе обескураженные нотки.
Сам он молчал. Ему требовалось время, чтобы переварить их рассказ.
Они догадались связать исчезновения и поняли, что их объединяет. Они реализовали комбинацию немыслимой сложности, исключив из поля деятельности убийцы всех, кто мог стать его жертвой. Они оставили приманку и выследили того, кто кружил вокруг нее.
На последнем этапе их умозаключения оказались ошибочными, однако они все равно вышли на преступника.
И, как будто мало было всего вышеперечисленного, они его еще и убили.
– Не убили, – покачала головой Кира, словно прочитав его мысли. – Мы полагаем, случилось вот что: он пришел в себя и сумел выбраться из погреба. Придушил какого-то беднягу, разбил ему лицо, переодел в свою одежду. После этого сбросил тело вниз, а голову закрыл мешком. Он знал, что если мы не найдем труп там, где я его оставила, то обратимся в полицию… А так мы избавились от того, кого считали Карнауховым, и решили, что все закончилось.
Макар подошел к двери, убедился, что никто не подслушивает, и вернулся.
– Крышку погреба можно открыть изнутри?
– Мы не проверяли, – ответила Кира. – Но Володя очень сильный, невероятно сильный. Мне удалось справиться с ним каким-то чудом.
– В городе в этот день исчезали люди?
– Нет, – подала голос старуха.
– Или мы об этом не знаем, – поправила Кира. – Бродяги редко сюда забредают, но Карнаухову могло повезти. Или он наткнулся на одинокого рыбака, которого никто не хватился. Я склоняюсь к второму объяснению, потому что от дома Германа так же удобно спускаться к реке, как от моего. Может быть, он пошел смывать кровь… Или осмысленно искал жертву, предполагая, что я не стану снимать мешок. Не знаю.
– Кровь он мог смыть и дома.
– Не знаю, – повторила Кира.
– Умоляю вас, ближе к делу, – нервно попросила Шишигина. – Марта у него в руках. Возможно, он ее уже убил!
– Если девочка мертва, нам совершенно некуда торопиться, – хладнокровно сказал Макар.