– А крайне редко – это сколько раз из ста?
От этого вопроса с Бабкиным что-то произошло. Как будто Макар плеснул в него холодной водой, и на его внутреннем белом листе благодаря химической реакции вдруг начал проступать рисунок, на глазах обретая контур, цвет и перспективу, насыщаясь мелкими штрихами, за которыми он едва успевал следить взглядом…
А потом в этом исчезла необходимость. Все стало видно четко и крупно, будто на детской раскраске.
Герман уезжал каждый июль к своему другу Науму.
В доме Германа были найдены улики.
У Германа жил Володя Карнаухов.
Перед глазами Германа постоянно находилась фотография Лизы Хохловой.
Герман остался жить в Беловодье после смерти племянника.
– Знаешь, что такое экстраполяция? – сказал Макар. Сергей диковато уставился на него. – Это распространение выводов, полученных из наблюдения за одной частью явления, на другую его часть.
Бабкин молча схватился за телефон.
– Наум, – с тихим бешенством сказал он, едва ему ответили, – слушай сюда, старая гнида! Не вздумай повесить трубку. Когда ты подтвердил, что твой друг Герман приезжает к тебе каждый год на две недели – чем ты руководствовался?
В трубке закудахтали.
– Хватит сочинять! – оборвал Сергей. – Сколько дней он на самом деле проводил у тебя?
– Две недели! Минус дорога!
– Это он попросил тебя об этом сказать?
– Две! Две!
– Знаешь, кто твой Герман на самом деле? Он убийца. А ты обеспечивал ему фальшивое алиби, год за годом!
Илюшину казалось, будто каждое слово Бабкина проминает телефонный пластик.
– Он от жены скрывался! – плаксиво закричал Наум. – К любовнице ездил, к душеньке своей, Ниночке, сынишку своего повидать, а вы, вы… вас его жена наняла! Он мне все рассказал! Жена его подозревала, она бы его из дома выгнала, с дочкой увидеться не дала!
– Идиот, – бессильно сказал Бабкин. – У твоего Германа нет никакой жены! И любовницы тоже нет. Ты купился на дешевку, решил, что он такой же страдалец, как ты, а он годами использовал тебя как прикрытие для своих дел. Ты тряпка, которую набрасывают на лужу крови. За эти годы его дети уже давно своих бы родили, а ты все одну и ту же сказочку слушал.
– Ж-жена, – заикаясь, сказал Рудинский. – И Ни-ниночка, они с ней в поезде познакомились, она по ошибке зашла не в свое купе… Сын, Валерка…
– Сказать, сколько луж тобой накрыли? – раздельно спросил Сергей.
Он убрал трубку в карман и посмотрел на Илюшина.
– Где может быть Герман?
– Где угодно, – безразлично сказал Макар, и по этому безразличию Бабкин понял, что дело плохо. – В любом из тех домов, что мы видели на карте. Нам нужно обойти их все.
– Это займет три дня!
– Я не вижу вариантов. Может быть, нам повезет и мы наткнемся на него быстро. Или девочка еще будет жива. Они ведь не всегда сразу…
– Я знаю, – оборвал Бабкин. – Поехали!
За ними раздалось нерешительное мычание.
– Э-э… мужики, тут вот чего… – Бывший грабитель помялся. – Вы базарили громко, я вспомнил… Короче, пару дней назад потащился в лес и малость заплутал. Смотрю, мужик околачивается, рядом тачка. На рожу вроде знакомый, но я подходить не стал, сам допер, куда идти. А сейчас думаю: может, он не за кирпичами, а?
– Где это было? – отрывисто спросил Бабкин.
– Короче, база для спортсменов. Заброшенная. Тут спортсменов-то… Это еще в советские времена строили. Дорога до сих пор годная, ну, колея, конечно, не без этого…
– Как добраться? – перебил Сергей.
– А я знаю, как добраться, – внезапно сказал Макар. – Это единственное место на карте, где несколько крыш рядом, правильно?
Бабкин уже шел к машине.
– Дружище, не обессудь, транспорт мы реквизируем.
Глава 18
Темно. Темно. Темно.
Когда вглядываешься – еще темнее.
И холодно.
– Как ты думаешь, где мы? – спросила Валя.
Они сначала отчего-то приглушали голоса, потом, заметив это, стали говорить громко – конечно, только Марта, – но вскоре опять сбились на шепот.
Марта прижалась к ней.
– Мы под холмом. Помнишь: «Клад зарыли под холмом»?
– Там были ведьма и черный кот. А не этот…
О том, что сюда ее сбросил Герман, Валентине рассказала Марта, когда девушка пришла в себя. Фотограф не связал ее – похоже, очень торопился, и когда к ней вернулось сознание, Валентина распутала провод, которым были перетянуты руки и ноги девочки. «Опытный, гад, – зло сказала Марта. – Помнил, как я веревку перерезала». Впрочем, ножика больше не было, Герман вытащил из ее карманов все, что нашел.
Марта сначала так обрадовалась Вале, что чуть не заревела. Все-таки ей было очень страшно здесь одной. Но потом Валя рассказала, как догадалась, где ее искать, и как несколько часов шла по лесу, и как выбралась к заброшенной спортивной базе и не заметила Германа, и вот тогда, дослушав, Марта замолчала и не отзывалась, сколько Валя ни тормошила ее. Лишь когда та заплакала от бессилия, девочка неохотно сказала: «Зря ты это». Валя понимала и сама, какую невообразимую глупость совершила, придя сюда одна. Хотела доказать Гурьяновой, что чего-то стоит…
Пол был земляной, очень ровный и утоптанный, а стены и потолок бревенчатые. Едва Марта освободилась, они пошли вслепую, ощупывая стены, и наткнулись на лестницу. В первую секунду обе остолбенели от счастья. Лучше бы этого счастья не было, потому что потом стало еще хуже, хоть вой.
Крышку изнутри открыть было невозможно. Они давили на нее поочередно – лестница была слишком узкой для двоих, – рычали, и Марта отчаянно ругалась, а Валя отчаянно молилась. Но они не сдвинули ее ни на миллиметр.
– Он машину поставил сверху, – мрачно сказала девочка. – Придавил нас, чтоб не выбрались.
– Машиной не мог, – сказала Валя, думая о своем. – На чем он в город вернулся?
– А почему ты думаешь, что вернулся?
– Он весь день снимает праздник, ему нельзя исчезнуть.
– Точно. – Марта скрипнула зубами. – Я у него в багажнике два часа провалялась, думала, задохнусь. А это он просто ждал, когда можно будет добраться сюда.
– Зачем?
– А вдруг меня стали бы искать и догадались заглянуть в машину…
«Он ее привез, собирался уезжать, и тут появилась я».
Они сидели на земле, привалившись к толстому столбу. Он высился точно в центре их подземной камеры, неровно обтесанный, с торчащими кое-где сучками. «Это зачем здесь?» – спросила Марта. Валя, поднявшись на цыпочки, нащупала сверху приколоченные друг над другом дощечки шириной в пол-ладони, на которых было что-то нацарапано. Десять штук. «Это чтобы крыша не обвалилась», – неизменившимся голосом сказала она.
Темно. Холодно. Тихо. «Словно в затонувшей подводной лодке, которую никогда не поднимут».
– Нам вот что нужно, – сказала Марта, стуча зубами, – как только он начнет спускаться, ты сразу прыгай на него… Нет, прыгну я, а когда он упадет, вались на него сверху и бей по голове. А потом убежим! Поняла?
– Я навалюсь, – согласилась Валя. – А ты прыгнешь. Потом убежим.
Спорить не имело смысла. Конечно, затея девочки обречена: Герман готов к нападению, он будет вооружен и не оставит им ни одного шанса. Может быть, ружье? Почему бы не быть ружью у того, кто живет рядом с лесом. Он отодвинет эту проклятую крышку и выстрелит два раза; три, если пуля застрянет в ее жире, не дойдя до жизненно важных органов. В Марту он стрелять не станет, она нужна ему для другого.
Но лучше пусть девочка распределяет роли, чем плачет или молчит. Когда Марта затихала, становилось совсем тяжело.
Надо было подумать о чем-то важном. Может быть, помолиться. Попросить быстрой смерти себе и девочке. Но в голове осталась одна-единственная мысль о том, что за три часа быстрой ходьбы она до крови натерла кожу на внутренней поверхности бедер, там, где складки, и все это болело, превратившись в мокнущие пятна.
«Глупо очень, – буднично подумала Валя. – Жила жирной, умираю жирной». Умирать было обиднее.
– Как ты думаешь, он скоро приедет? – Голос у Марты дрогнул.
– Нет, не скоро, – соврала Валя.
Герман переоделся дома: рабочий комплект, одноразовые штаны и футболка, купленные на дешевых развалах. Одноразовые, потому что пригодятся только сегодня.
Два ритуальных ножа в багажнике он переложил ветошью. Рядом сунул коробку с инструментом. Все остальное было на месте, а главное, он успевал засветло, хотя провозился со съемкой на конкурсе народной песни на час дольше, чем рассчитывал. Уехать было нельзя: каждая из громкоголосых певиц, чьи песни под конец праздника перекатывались в его голове, точно булыжники в пустой бочке, захочет иметь свой портрет в сарафане и кокошнике. Он не сможет объяснить свое исчезновение.
Плохо, что его День совпал с праздником. Он не хотел. Так получилось.
Машина медленно выкатилась из двора. Герман всегда опасался задавить соседского кота или мелкую глупую дворняжку из тех, что любят кидаться под колеса.
Он ехал и думал о Володе. Ему давно было ясно, что произошло двенадцать лет назад. Бедняга нарушил слово, отправился искать Полину без него, и что-то пошло не так; она освободилась и убила мальчика. Где теперь его юный друг, умный, храбрый и добрый? Не было ни могилы, ни места, где его настигла смерть. Изредка, когда тоска становилась непереносимой, он приходил к Феде Буслаеву, которого похоронили не возле родителей, а поодаль, и долго сидел там, представляя, что под надгробной плитой лежит Володя. Не то чтобы после этого тоска отступала, просто внутри зарождалось что-то еще, кроме нее. Обида. Злость. Зачем не послушал его, идиот! Испугался, что Герман застрянет в больнице с Наумом до августа, – и поторопился.
С кем теперь разделить свою тайну?
Не с кем.
Полина лишила его всего.
Много лет Германа мучил навязчивый кошмар, в котором она прокрадывалась в его комнату ночью, как тогда, забиралась под одеяло, прижимаясь холодными босыми пятками к его ногам, а затем делала с ним… нет, невозможно произнести даже мысленно; делала нехорошее, стыдное, вдвойне страшное оттого, что за тонкой стенкой спали родители, и ег