Макар видел фигуру Бабкина, мелькавшую вдалеке. На правой линии домов-ульев было больше.
Его не оставляло чувство, что он пропустил что-то очевидное, то, что лежало под самым его носом. Если Герман собирался отвезти пленницу в одно из соседних зданий, отчего не сделал этого сразу? Не смог подъехать на машине?
Эта мысль заставила его оглядеться снова, только теперь он прикидывал расстояние между стволами и пристальнее всматривался туда, где сосны росли гуще.
Здесь, допустим, ему мешали бы проехать все эти пни…
Макар вздрогнул. Пни чередовались с соснами, как будто их спиливали через одну, но если хотели освободить проезд, отчего их не выкорчевали?
Он пытался представить, зачем спортсменам могло понадобиться такое количество бревен. Костер? Складывали баню? За тридцать лет эти остатки древесины были бы изъедены в труху.
«Бревна нужны для блиндажа».
Эта мысль прошла через него, как разряд тока. Илюшин дернулся и вскочил.
Блиндаж. Герман мог держать пленниц в подземелье.
Допустим, он поленился тащить бревна издалека. Если только эта поляна не расчищена для отвода глаз, блиндаж должен быть поблизости.
Макар быстро оценил расположение пней, мысленно разворачивая перед глазами процесс постройки блиндажа вспять: Герман с Карнауховым не стаскивали бревна к выкопанной яме, а волокли их обратно.
Откуда им было удобно их нести?
Его взгляд остановился на небольшом пригорке, заросшем иван-чаем. Он пошел к нему, всматриваясь в следы на земле. Нет, тропы не видно, но все же…
Нет. Ничего. Просто заросли иван-чая. Илюшин поморщился от острого разочарования. Не было здесь никакого блиндажа, только трава, сучья, какая-то жердь да выпирающий из земли толстый узел соснового корня.
Он повернулся, чтобы спуститься, сделал первый шаг и отчетливо понял, что сосновому корню здесь взяться неоткуда.
Илюшин бросился обратно, упал на колени, расшвыривая пласты земли вместе с травой, и ухватился за жердь. Ну же, давай! Он выдернул ее из-под корня, ободрав до крови ладони. Крышка была прилажена плотно, без единого просвета. Макар взялся обеими руками за корень, который был не чем иным, как ручкой люка, потянул на себя, и в этот момент Герман ударил его сзади ножом.
Слушая шорохи над головой, Марта и Валя замерли, не отводя друг от друга испуганных взглядов. Валентина заметила, что глаза у девочки горят в темноте, как у кошки. И вдруг сообразила: она ее видит! Видит Марту! Вскочив, она ударилась плечом в люк, и щель начала увеличиваться. Снизу, извернувшись как змея, подлезла девочка, и вместе, выталкивая крышку руками, они сдвинули ее в сторону.
Первой вылезла Валя, щурясь от яркого света. Герман! Где Герман? Открыть люк мог только он. Но фотографа поблизости не было, и она дернула Марту вверх, как морковку из земли.
– Бежим!
Они скатились с пригорка. Девочке потребовалось не больше трех секунд, чтоб оглядеться и принять решение.
– Валя, сюда!
Валентина схватила ее, прижала ладонь к ее губам и шепнула на ухо:
– Беги!
Та отчаянно замотала головой.
– Слушай меня! Приведи сюда людей. Я побегу другим путем, чтобы запутать его.
Что-то в ее голосе заставило Марту беспрекословно подчиниться. Она бросилась по той тропе, которая однажды уже вывела ее к реке.
А Валя Домаш, пугливая мускусная крыса, пошла обратно.
У нее был свой расчет. Как только Герман увидит, что их нет, он побежит за Мартой – и догонит, потому что с ней будет балласт: ослабевшая толстуха. Марта ни за что не бросит ее, если они будут вместе. Поэтому девочка должна спастись одна.
Валя усмехнулась. В конце концов, ей выпало целых пять лет жизни. Мучил только один вопрос: отчего Герман, открыв люк, не убил их сразу?
Она обогнула пригорок, и стало понятно отчего.
В десяти шагах от нее фотограф тащил в кусты мужчину, в котором Валя, приглядевшись, узнала обаятельного парня из библиотеки. Тот был еще жив. В момент озарения она поняла, что Герман не может убить его на этом пригорке, потому что под ним ритуальный столб, а на столбе десять дощечек, и их нельзя осквернить кровью – неправильной кровью.
Бросив тело под кустами, Герман выпрямился, стоя к Вале спиной. Раздался щелчок, и из его руки выпрыгнул нож, похожий на рыбу, пойманную удачливым рыбаком. У ножа было широкое серебристое тело и узкая морда.
Не надо, тихо взмолилась Валя. Пожалуйста, не надо!
Фотограф наклонился к парню, и в эту секунду раздался пронзительный крик.
Герман подпрыгнул и обернулся. Валя продолжала кричать, глядя прямо в его изумленное лицо. Голос, накопившийся в ней за пять лет, прорвался наружу и выплескивался во все стороны, а обезумевшее эхо металось среди сосен. Она кричала так, будто силы ее голоса могло хватить, чтобы оттолкнуть Германа от его жертвы.
Некоторым образом так и произошло.
Огромная тень пронеслась мимо Вали и сбила Германа с ног. Тот отлетел в сторону, вскрикнув, а человек бросился к раненому.
– Макар!
– У него нож! – крикнула Валя.
Но Герман больше не нападал. Он вскочил, бросил взгляд в ту сторону, где исчезла Марта, посмотрел на склонившегося над лежащим мужчину и вдруг улыбнулся девушке. Это была хорошая, славная улыбка.
– Макар, посмотри на меня! Илюшин!
– Бессмысленная твоя рожа, – слабо сказал Макар, – чего на нее смотреть…
Он говорил с долгими паузами.
– Куда тебя ударили?
– В спину…
Бабкин бережно повернул его на бок, разорвал рубаху и перекрестился, как часто бывает с убежденными атеистами в минуты сильного потрясения.
– Слушай сюда, – отрывисто сказал он. – Ты не умираешь. Нож в ребра уперся. Все будет нормально.
Девушка, благодаря которой он успел вовремя, стояла неподалеку, не двигаясь с места. Сергей стащил футболку.
– Подойди сюда! – позвал он. – Прижми, вот так… Я сейчас вернусь.
Он бросился к спрятанной машине, но, не пробежав и ста метров, наткнулся на брошенную «Ладу».
– Здесь поблизости есть фельдшерский пункт, сначала я тебя туда отвезу, а потом в больницу, – сказал он, вернувшись. – Приготовься, будет неприятно.
– Как будто когда-то было иначе…
– Тихо!
Он перетащил Илюшина на заднее сиденье и обернулся к девушке:
– Садись, ну!
– Герман побежал за Мартой, – отчаянно сказала она, глотая слезы. – Она устала и замерзла, он ее догонит. Догонит!
Несколько секунд Бабкин смотрел на нее. Потом перевел взгляд на Илюшина. Потом снова на девушку.
– Ты сможешь вести машину?
Валя кивнула.
– В какую сторону они побежали?
Федя Буслаев почти забыл свое настоящее имя. Много лет он был Малой и только изредка вновь становился Федей – когда приезжала учительница. Он жалел, что она не может бывать у них чаще, но Илья когда-то объяснил ему, что все из-за реки: через нее трудно перебраться.
Малой забывал многое. Но это он запомнил накрепко.
Илья обучил его вести хозяйство. С каждым годом Малой все чаще оставался в избе один: Илья мог уйти до рассвета, а вернуться после захода солнца. Он пытался пристрастить к охоте и его, но из этого ничего не вышло. А рыбачить вдвоем им было нельзя, потому что Малой не мог показываться на берегу. Илья грозил: заметят рыбаки – порежут тебя мелкими кусочками, пустят на корм рыбам.
Страшно!
В этот раз Илья пропал надолго. Малой затосковал – не по Илье, а по давно заведенному порядку; привычный ход вещей был нарушен, и это не сулило ничего хорошего.
Что же делать, что делать? Казалось, от него чего-то ждут, но кто ждет, зачем… Он всегда расстраивался, когда вокруг начинал твориться сумбур; когда предметы вставали с ног на голову, менялись местами дни, месяцы и даже годы, а человеческие имена скакали, точно блохи с одной головы на другую, и Олег мог запросто превратиться в Василия, а тот – в Сергея.
Однажды его осенило: может быть, все это работает в обратную сторону? Мир разъезжается, как дырявый лоскут, когда он расстраивается, и вся катавасия существует только в его голове. Но мысль оказалась неподъемна, как глыба, и, походив вокруг нее, он пожал плечами и ушел.
Малой разогрел кашу, заправил тушенкой, без аппетита пожевал разварившуюся гречку. Похныкал, но в опустевшем доме плач звучал жутковато. Когда солнце начало валиться за лес, а Илья так и не появился, он вышел из дома и пошел куда глаза глядят.
Тропа вывела его к реке. Не отдавая себе отчета в своих действиях, он двинулся вверх по берегу, машинально делая поправку на силу течения. Пройдя достаточно, вошел в воду и поплыл.
Должно быть, Илья ждет его на другом берегу. Через реку трудно перебраться, он сам говорил.
Никакого противоречия между этими двумя утверждениями Малой не видел; если бы его спросили, как же, в таком случае, Илья оказался на той стороне реки, он ответил бы без малейшего сомнения: Илюша умный, он что-то придумал.
Выбравшись на песок, Малой отряхнулся, как собака, выжал на себе футболку. Вдалеке, возле вытащенной на берег лодки, виднелся навес, и логично было бы ожидать, что Илья окажется под ним.
Но там не нашлось ничего, кроме вороха одежды.
– Илья! – плаксиво позвал Малой.
Он принялся ходить по берегу, пытаясь понять, что ему делать. Ждать? Вскарабкаться на гору, к домам? В них живут злые рыбаки. И еще он твердо знал, что в город нельзя возвращаться, вот только не помнил отчего.
Никита Мусин весь день провел в кустах за сараем, где когда-то было убежище Марты. Только к вечеру вылез и, крадучись, по задворкам добрался до реки.
Домой он идти боялся. Мать начнет плакать, отец орать, и противно будет смотреть на двух взрослых людей, которых настропалила полоумная старуха. Стыдно за них! Просто по-человечески стыдно!
Никита рассудил, что вернуться следует ближе к полуночи, когда о нем уже начнут волноваться и радость от возвращения сына пересилит гнев. И чего Шишигина распсиховалась? Ну, подшутил над девчонкой. Никита твердо решил: если спросят, для чего он выманил Бялик из дома, ответит, что развлекался. О фотографе нельзя упоминать. Допустим – ну, маловероятно, но отчего бы не пофантазировать, – что Герману захотелось изнасиловать дурочку. Может, у него встает только на рыжих малолеток, ха-ха-ха! Тогда что же получается: Никита – сообщник, раз действовал по его указке? Нет уж, разбирайтесь сами с вашими извращенцам