и, его это не касается.
Когда Никита вышел к пристани, на душе было так паршиво, словно кошки сначала скребли на ней, а потом издохли. Не из-за Бялик – вся история с ней была лишь досадной помехой, из-за которой он вынужден был отсиживаться по кустам, – из-за Тамары. Шишига и Гурьянова ее убили. Две твари! Справедливый расчет: они у него – Тамару, он у них – Марту.
Нет, несправедливый. Старые девы заведут себе другую собачонку, а Тамару ему не заменит никто. Никита рассказал бы в полиции о разговоре, который подслушал накануне ее смерти… Но ведь у Гурьяновой, ясное дело, все куплено. Выйдет сухой из воды.
На пристани торчали незнакомые мужики, и он заторопился уйти, пока на него не обратили внимания. За поворотом голосов не было слышно. Мусин ускорил шаг, и ему открылась странная картина.
У воды бродил косматый субъект неопределенного возраста, размахивая руками. Никита с опаской приблизился и расслышал, что тот подвывает. «Ы-ы-ы! Ы-ы-ы-ы!» – разносилось над рекой.
Идиот какой-то!
Косматый обернулся к Мусину, и стало ясно, что в самом деле идиот. Рожа перекошена, рот в слюнях…
Неожиданно в Никите вскипела ярость.
– Чего ты тут? – грубо спросил он.
Идиот поглядел на него и ничего не ответил.
– Мэ-э, му-у-у! – закривлялся Никита, корча рожи. – Слабо траву пожевать, чушок? Псих вонючий.
В облике идиота было что-то невыразимо омерзительное. Глазки опухшие, отвисшая челюсть… Никита подобрал небольшой камешек и легонько кинул навесом, с прицелом попасть в эту плошку слюней. Промахнулся, конечно, камешек отскочил от лба.
Недоумок сердито махнул рукой, словно отгоняя муху, и что-то неразборчиво крикнул Мусину: похоже, выругался на своем тарабарском.
Все уродство окружающего мира сконцентрировалось для Мусина в этом случайно встреченном дураке: и Шишига, и Гурьянова, и те, из-за кого погибла Тамара, – все, кто ее не защитил.
– Чего ты мямлишь! – Он подобрал камешек покрупнее. – Говори по-человечески!
Идиот вдруг сел на песок. Первый камешек, второй, третий. Он вяло отмахивался, но молчал.
– Ну чего ты, давай поиграем! – Мусин, вспомнив, похлопал себя по карманам и вытащил деревянную лошадку. – Иго-го! Иго-го!
Тот обернулся и вдруг перестал реветь. Глаза его неотрывно следили за игрушкой.
– Нравится? – ухмыльнулся Никита. – Ай! Ой! Копыто сломалось!
Он попытался переломить лошадиную ногу, но никак не мог ухватить ее поудобнее и оттого пропустил момент, когда идиот оказался рядом.
– Дай!
Никита поднял очень удивленный взгляд. Косматый тянул руку к лошадке.
– Пошел на… – брезгливо сказал Никита.
Копыто наконец хрустнуло, и в следующую секунду его ударили по носу. Кость хрустнула совершенно так же, как дерево, и на футболку Никите хлынула кровь.
Мусин изумился даже сильнее, чем после несостоявшегося сердечного приступа Шишиги.
– Ты псих! – крикнул он, и псих ткнул его кулаком снова. Набычившись, он шел на Никиту, и тому оставалось только пятиться.
От злости Мусина не осталось и следа. Он прижал руку к носу и с ужасом увидел, что крови очень много.
– Убивают! Помогите!
Его толкнули в плечо. Мусин упал на песок, лошадка отлетела в сторону…
– Это мое-е-о! – Мужчина склонился над игрушкой, и Никита, от ужаса не разбирая дороги, бросился вверх по крутому склону.
Малой не заметил исчезновения врага. Он поднял искалеченную лошадку и попытался приставить сломанную ногу обратно. Ничего не вышло. Нужно отнести ее домой и дождаться Ильи: он выточил лошадку, значит, ему известно, как ее излечить.
Куда больше, чем игрушка, его беспокоила Марта. Он подарил лошадку ей, а потом она оказалась у кого-то другого. Отобрал? Украл? Малой обернулся, скользя взглядом по откосу, но Никита, подстегиваемый страхом и болью, добрался уже почти до самого верха – не догнать.
Он спрятал находку в мокрый карман и пошел вверх по течению. Пора было возвращаться.
Кира придержала дверь, впуская старуху в свой дом. После обыска у Германа на обеих навалились усталость и странное равнодушие; теперь они могли только ждать.
Шишигина постояла у окна, глядя на закат, села на диван – и решительно встала.
– Вы, Кира Михайловна, как знаете, а я – в полицию!
– Зачем?
– Пускай высылают наряд, пускай хоть что-то делают!
– Я останусь здесь. Не забудьте взять телефон, вдруг что-то случится.
Кира не знала, сколько она просидела одна, ни о чем не думая – ни о Германе, ни о Марте, ни обо всем остальном. Дверь распахнулась без стука.
– Илья пришел с повинной! – выдохнула старуха.
– Что?
– Это он убил Тамару! Сидит в участке, дает показания. Меня никто слушать не стал, все заняты им.
– Подождите… – Сквозь ужас от поступка Щербы пробилась тревожная мысль. – Федя остался там один?
– Он давно там один, – мрачно подтвердила старуха. – Илья крикнул, что двое суток не возвращался.
– Этого еще не хватало! – Кира вскочила. – Вера Павловна, ждите здесь, я на тот берег за мальчиком. Бог знает, что могло с ним произойти за это время!
– Я с вами!
– И речи быть не может!
– Послушайте, я вас хотя бы дождусь на берегу! Вдруг нужна будет помощь с Федей. Черт бы побрал Щербу с его совестью… Вы знали, что это его рук дело?
Кира молча покачала головой.
Выбежав на откос, Герман остановился перевести дух. Он так и знал, что девчонка приведет его куда следует!
Она неслась вниз по обрыву, быстро-быстро перебирая ногами, как в ускоренной съемке, и вокруг нее стояло густое облако пыли. Казалось, она вот-вот клюнет носом, и так и произошло. Докатившись почти до воды, привстала и снова без сил опустилась на берег. Захоти Герман прирезать ее сейчас…
Он скользнул взглядом чуть дальше и увидел то, что хотел. Лодка! Навесной мотор был закрыт кожухом, и Герман улыбнулся: сама судьба хранит его, а может быть, Володя протягивает с того света руку помощи.
Полину придется оставить в живых. Он должен подумать о себе: если с ним что-то случится, эта тварь будет беспрепятственно множиться. Те двое, в лесу – они поднимут шум, сюда пришлют людей… Надо спасаться, бросить все, что есть. На случай побега у него давно было припрятано кое-что; кто бы мог подумать, что страховка пригодится.
Потом он вернется сюда… через пять, через десять лет, когда все успокоится. Нельзя оставлять работу брошенной.
Герман легко сбежал по откосу. Столкнуть лодку, отплыть, завести мотор… Он не идиот, чтобы идти к порогам! Нет, он направится вверх по течению, а там…
Боковым зрением Герман уловил наверху какое-то движение. Сыщик! Он совершенно упустил его из виду, уверенный, что тот будет заниматься своим раненым дружком.
Полина так и сидела у воды, умывая лицо, – похоже, ударилась головой, пока катилась. Сверху раздался рев, когда эта махина, поняв, что задумал Герман, рванула вниз.
Герман успел первым. Полина пыталась сползти от него в реку, но он подтащил ее к себе и повернулся к сыщику.
Нож был прижат к ее горлу. Отличная вещь навага, подумал Бабкин, он сам не отказался бы от такой. Рядом с тощей шейкой лезвие казалось огромным.
– Вы за нами не идите, пожалуйста, Сергей, – попросил фотограф. – Стойте здесь. Хорошее место, солнышко падает…
Он улыбался и мелко-мелко кивал головой, как китайский болванчик. При каждом движении нож на миллиметр сдвигался вниз, затем возвращался обратно.
– Кисть контролируй, – попросил Бабкин.
– Простите? – Герман пятился, не останавливаясь.
– У тебя кисть гуляет, мудила. Ты сейчас полоснешь ей по артерии, и, считай, все, причем для вас обоих. Прикреплю к туалетной бумаге твой скальп, повешу в сортире…
Невероятно, но, кажется, он сумел задеть Германа, хотя намеревался только испугать. Тот перестал улыбаться.
– Если вы помешаете нам, Сергей, я буду вынужден принять меры.
«Принять меры…» Бабкин взглянул на девочку. Она висела в руках фотографа, как кукла, хотя сознания, кажется, не потеряла.
– Марта! – позвал он.
– Это Полина!
– Полину убил Карнаухов. А это ребенок, ей одиннадцать лет, у нее сотрясение мозга…
– Сами вы ребенок, – с глубокой жалостью сказал Герман. – Вы все как дети. Стойте на месте, очень вас прошу!
Лезвие впилось в кожу, и Бабкин застыл.
– Мы спокойно отплывем, а на середине реки я выброшу ее из лодки. Вы успеете вытащить ее из воды. Все закончится хорошо, Сергей, не волнуйтесь!
«Прежде чем выбросит, перережет ей горло». Бабкин бессильно наблюдал, как фотограф уводит девочку. У него оставалась слабая надежда, что Герману придется отвлечься от нее, чтобы завести мотор, и тогда умница Марта выпрыгнет из лодки.
Или не выпрыгнет, если потеряет сознание.
Герман добрался до лодки, наполовину спущенной на воду, и замешкался, соображая, как лучше забраться внутрь.
– Идите сюда, Сергей, – попросил он. – Будете моим помощником вместо Володи.
Малой шел вверх по берегу, пока ему не надоело. Река петляла, и отсюда уже нельзя было разглядеть то место, где он столкнулся с вором. Можно плыть не торопясь, вдоль желтой полосы песка, чтобы подольше было прохладно и приятно. Илья не отругает его, потому что Ильи нет.
Он постепенно успокаивался. Лошадка у него. Илья не у него. Но он наверняка вернется сегодня или завтра, потому что нужно починить лошадиную ногу.
Малой столкнул в воду обрубок бревна, валявшийся неподалеку. С бревном плыть оказалось еще интереснее, можно было положить на него обе руки и бултыхать ногами. Он взял чуть наискосок, и вскоре показалась площадка, где ему встретился вор.
Там было три человека. Один стоял неподвижно, а другой тащил девочку с рыжими волосами. Марта! Малой ужасно обрадовался, даже хотел закричать, чтобы они ему тоже обрадовались, и вдруг узнал отца.
Это было ярче вспышки, больнее удара!
Сначала тебя загоняют в подвал. Потом бьют. Если повезет, бьют только кулаками.