Малой зажмурился и помотал головой, чтобы плохое вытекло из ушей, как вода, но это не помогло. Он открыл глаза и снова увидел отца на берегу, тот волочил Марту к лодке, наверное, чтобы увезти ее в подвал, зачем еще.
За всю жизнь у него было только два друга: Кира и Марта. Илья был не друг, Илья был дядя, это совсем другое, хотя объяснить разницу он не смог бы.
Отец наказывал Малого, а теперь наказывает Марту. Он всегда так поступает. Придет огонь, и все сгорит, и Марта сгорит вместе с домом, и будет кровь, много крови, и больно больно больно БОЛЬНО.
– Вам лучше не подходить, Сергей, – мягко сказал Герман. – Мы сейчас сообразим, как нам лучше все устроить, а потом…
Фотограф продолжал говорить. Бабкин замер, но не из-за Марты. Обрубок бревна, уносимый течением, поменял направление и двигался к берегу.
– …мне очень жаль, что с вашим другом так получилось, поверьте, я не хотел…
Из воды с тихим плеском поднялся человек в мокрой одежде.
– Не беспокойтесь за Полину, она обязательно к вам вернется!
Герман сказал это со смешком. Человек, вскинув над головой обрубок, сделал несколько шагов, странно раскачиваясь, и, прежде чем фотограф успел обернуться, обрушил бревно на его затылок.
Раздался влажный удар, будто кто-то наступил в грязь. Лицо Германа на мгновение стало абсолютно пустым, он с силой кивнул, так что клацнула челюсть. Бабкин метнулся к нему и успел перехватить руку с ножом прежде, чем Герман завалился назад. Он выхватил девочку и потащил ее на берег.
– Марта!
Она была цела. Сергей обернулся к лодке и увидел, что фотограф лежит, подергиваясь, в воде, а вокруг его головы расплывается кровавое пятно.
– Стой! – заорал он. Человек успел еще раз опустить проклятую колоду на Германа – кажется, удар пришелся по шее, – а затем Бабкин сбил его с ног, но и сам потерял равновесие на мелкой прибрежной гальке и упал плашмя на спину. Его с головой накрыла мягкая речная волна.
Казалось, прошло всего несколько секунд, но когда Бабкин вскочил, Марта уже бежала, увязая в песке, к человеку, напавшему на Германа.
– Малой! Малой!
Тот покачнулся и плюхнулся возле самого берега, подняв тучу брызг.
Сергей обернулся к фотографу. Вытащить, реанимировать… если повезет, останется жив…
Черная вода мягко потянула Германа к себе, и пальцы Бабкина вместо штанины Германа схватили воздух. Он двинулся к телу, преодолевая сопротивление, но фотографа увлекло течение и стремительно потащило прочь.
Лодка! Он догонит его на моторке Гурьяновой.
Бабкин повернулся, оступился – и ухнул в подводную яму. Глубина была такая, что он ушел с головой, и в темной дали ему примерещился силуэт огромной щуки. Невообразимая рыбина, сверкнув золотой чешуей, всплыла, сомкнула челюсти на безжизненном теле, изогнулась и уволокла его на дно, растворившись без следа.
Вынырнув, Сергей хватанул воздух ртом и обернулся. Фотографа не было. Волна с силой ударила в спину, вытолкнув его на мелководье.
По берегу бежала Гурьянова, за ней семенила Шишигина.
– Кирочка Михайловна, – тоненько пискнула Марта. И когда ее подхватили на руки, уткнулась в плечо Гурьяновой и отчаянно заревела.
Бабкин сел в стороне. Адски хотелось курить, а еще он, похоже, утопил телефон в реке. Когда утихли слезы и расспросы, когда убедились, что с девочкой все в порядке, он сказал издалека:
– Кира Михайловна, Марту – в больницу. Этого товарища, – он кивнул на сидящего в воде человека, – в полицию, он Германа убил или ранил, не знаю, тело исчезло буквально на глазах, течением унесло… Можно ваш телефон?
– Федя! – позвала Гурьянова.
«Елки, так это Буслаев!» – запоздало сообразил Сергей.
Федя Буслаев поднялся. Вид у него был испуганный и несчастный, и он, похоже, готовился удрать. Бабкин вскочил и поймал его за мокрый рукав.
– Дружище, постой-ка!
Тот покорно замер.
– Отпустите его, – попросила Гурьянова.
– Кира Михайловна, вызовите полицию!
Директриса не шевельнулась.
– Отпусти, – всхлипнула Марта. – Это Малой!
– Давайте сюда сначала приедут те, кому по должности положено с этим разбираться, – устало сказал Сергей. – А я к Илюшину уже пойду, я, кстати, понятия не имею, куда его повезли.
Буслаев неожиданно рванулся, и в руке Бабкина остался мокрый лоскут. Оказавшись в двадцати шагах за спиной директрисы, парень бухнулся на песок, обхватил колени и стал раскачиваться, закрыв глаза.
– Мы его заберем, – мягко сказала Гурьянова.
– В каком смысле?
– В смысле, он пойдет с нами, – вмешалась Шишигина. – Федя здесь совершенно ни при чем. Герман пытался угнать лодку, но свалился в реку и его утащило течением. Плавать он, естественно, не умеет. Знаете, это частая история в наших местах, мы даже не разрешаем детям приближаться к воде.
– Так не получится, – с сожалением сказал Бабкин. Они нравились ему, эти боевые тетки, однако выгораживать преступника он не собирался, а Буслаев, как ни крути, был преступник, убивший троих за свою не очень длинную жизнь.
– Самозащита, – сказала Гурьянова, словно прочитав его мысли.
– Герман на него не нападал.
– За смерть Германа ему медаль надо повесить, – усмехнулась старуха.
– Вера Павловна! – умоляюще сказал Бабкин. – Ну не нам с вами это решать!
– Нам.
Сергей шагнул к Буслаеву, но ему преградили дорогу.
– Это наш мальчик, – покачала головой Гурьянова. – Он ни в чем не виноват. Ему не нужно иметь никаких дел с полицией. Вера Павловна останется ждать с Мартой, а я его уведу и спрячу, и вы, пожалуйста, забудьте о нем.
Бабкин усмехнулся, взглянул на них внимательнее и перестал улыбаться. Они стояли перед ним, излучая спокойную уверенность; три былинки, отчего-то назначившие себя скалами; самое смешное, что этот несчастный Буслаев и впрямь сидел за ними, как за скалой.
Ему почудилось, будто с реки кто-то неотрывно глядит на него.
«А это что?» – «Это трон». – «А где Гурьянова? Да, в общем-то, везде».
Бред какой-то!
Слушай, обратился он к тому, что стояло перед ним, этот парень – преступник, я не могу позволить сбежать преступнику, я так устроен, и мне никогда не понять вас, какими бы благими намерениями вы ни руководствовались. Меня в Камышовке Илюшин не смог остановить, а он мне не какая-то случайно встреченная тетка, он мне целый Илюшин. Отдай убийцу, будь добра, ну не драться же мне с ними, то есть с вами.
Он вдруг перестал понимать, с кем говорит. Ему показалось, что он пытается переубедить не их, а себя, и неоспоримые прежде веские рациональные доводы шатаются, как хижина на трухлявых подпорках; показалось, что если быть с собой до конца честным, выяснится, что в нем говорит глубинный страх, а в них что-то иное, чему он не знал названия, потому что у него никогда не было своего города, а у них – был. Ему показалось, что рыжая девочка уедет, когда вырастет, но потом вернется и займет место старухи, а за ней придет другая, потому что у города всегда есть хозяйка, и это ей решать, что здесь будет, а не ему.
Впервые в жизни Сергей Бабкин отступил. Хотел в сердцах сказать: черт с вами, живите как хотите, но вместо этого вырвалось:
– Бог с вами!
Махнул рукой, обогнул их и стал подниматься по склону, на ходу вспоминая, где видел фельдшерский пункт.
Эпилог
Три недели спустя
Автобус катил в Беловодье, привычно объезжая выбоины, и временами казалось, будто не шофер крутит руль, а сама машина, как умная лошадь, выбирает дорогу. Бабкин рассматривал золотую царскую бахрому над лобовым стеклом и думал, что он в последний раз потакает Илюшину, и лишь потому, что тот жертва маньяка.
Когда Сергей добрался до фельдшерского пункта, эскулап сидел на табуреточке за дверью, и глаза его были голубы и пусты, как у фарфоровой собачки. Бабкин сумел выжать из него, что несколько часов назад в помещение ворвалась очень толстая женщина. Его заставили сделать перевязку и уколы раненому, а потом, невзирая на сопротивление, погрузили в машину – на случай, если пациенту станет хуже, – и отвезли в больницу. Женщина не стала тратить время на местную старенькую больничку, а помчалась в районный центр. Бабкин понял из его рассказа, что, во-первых, толстуха гнала как сумасшедшая и добралась за немыслимо короткое время. Во-вторых, в приемном покое она завыла сиреной, подняла всех на уши, крича, что у нее смертельно раненый, а когда пациентом занялись врачи, прыгнула в машину и понеслась обратно. Несчастный фельдшер решил, что ножевая рана пациента – дело рук этой сумасшедшей. Он умолял ее остановиться и выпустить его, но та несла полную дичь про Марту Бялик, и он убедился, что лучше ему заткнуться.
«Мы не можем уехать, не попрощавшись», – твердо сказал Макар. Сдавшись, Бабкин стал искать телефон службы такси. Никакого такси, сказал Макар, ты не понимаешь, туда можно попасть только на автобусе; Бабкин догадался, что Илюшина напичкали лекарствами, и не стал спорить, чтобы тот не разволновался.
Ну, и что? Где волнение? Восседает впереди, как король, крутит головой по сторонам.
Гурьянова ждала их на пороге своего дома. Старуха тоже была здесь, заваривала чай из подозрительного вида травок. Бабкину показалось, что при встрече она хотела обнять их, но передумала (чему в глубине души он был только рад).
Травяной напиток оказался вкусным.
– Вы знаете, наверное, что у нас произошло? – Гурьянова разрезала теплый пирог, положила на тарелки.
– Германа вытащили рыбаки, – кивнул Макар.
Даже до большого города дошли слухи о том, что в Беловодье годами орудовал маньяк, убивавший приезжих. Бабкин молча слушал обсуждения среди медсестер и врачей, философски отмечая про себя, что года через три эта история изменится до неузнаваемости.
– В чудовищно изуродованном виде. Его как будто протащили через молотилку. На нем даже одежды не осталось!
– Что знает полиция?
– Марта рассказала, что столкнула его в воду, а плавать Герман не умел… ну, и вот.