— Да-да, я заметила! — радостно подтвердила Стрекоза, и стала перечислять: — Соловей, Певчий Дрозд, Жаворонок…
— Так оно ж понятно, — перебила ее Сова. — Вон Павлин, к примеру, — красивая песня ему без надобности: как хвост свой павлиний распустит — никакая невеста не устоит!
— До чего же примитивный способ привлечь внимание невесты, — презрительно вымолвил Соловей. — Напялить шикарный костюм — здесь не требуется ни ума, ни таланта… Странно, что на такую грубую приманку многие клюют. Но есть птицы, у которых мужчины выбрали более достойный путь: чтобы завоевать расположение своей избранницы, они демонстрируют какое-нибудь умение, в котором достигли совершенства: журавли танцуют, бекасы занимаются воздушной акробатикой, рябчики артистично хлопают крыльями, сопровождая это художественным свистом, дятлы выбивают клювом на сучке барабанную дробь… А мы, соловьи, стараемся пленить невесту своими трелями! Вот почему они такие сложные и разнообразные: у нас каждую весну проводится, можно сказать, конкурс песни, и больше всего шансов не остаться одинокими у тех, чьи трели сложнее и кто исполняет их искуснее… Причем заметьте: во время исполнения соловьи забывают не то что о своей собственности — даже о собственной безопасности!
— Что правда, то правда, — подтвердила Сова. — Пока Соловушка поет, к нему вплотную подобраться можно — ничегошеньки окрест не замечает!
— Так вести себя может только влюбленный! — восторженно воскликнула Стрекоза.
— Да, — охотно согласился Кашалот, которому это прекрасное чувство тоже было отнюдь не чуждо, — мелкий собственник так самозабвенно петь не станет!
— Третий довод, — объявил Соловей, и Кашалот с тревогой подумал, сколько еще наберется у певца доказательств, во что в связи с этим грозит вылиться обсуждение и до какого часа оно затянется… — Допустим, соловьиная песня — всего лишь заявка на гнездовой участок. Но ведь соловьи поют и на зимовке в Восточной Африке, где никаких гнезд у них нет и в помине! Мало того — они поют даже во время перелетов! Не доказывает ли это, что, помимо всего прочего, птицы могут петь и просто ради собственного удовольствия?
Кашалот со всей поспешностью, на какую был способен, стал заверять, что конечно же, вне всякого сомнения полностью доказывает, а Удильщик высказал убеждение, что напрасно люди считают способность делать что-то бескорыстно, как говорится, из любви к искусству, исключительно своей привилегией — у них для этого нет абсолютно никаких оснований…
— Вот-вот, — подхватил Соловей. — Я бы мог привести еще десяток доводов, но какой смысл? Кому-то что-то доказывать, оправдываться… Нет, это не в моих правилах, это ниже моего достоинства!
Услышав, что доводов больше не будет, Кашалот вздохнул с облегчением и присовокупил к сказанному ранее, что чувство собственного достоинства он тоже ценит превыше всего, тем не менее отказ великого певца от дальнейшей творческой деятельности в области вокального искусства не может одобрить никоим образом.
Сова сказала, в сущности, то же самое, но короче и доходчивее:
— Ишь ты, обиделся: фырр, фырр — и в кусты. Не по-мужски это! За честь-то свою постоять надо!
С этой бесспорной истиной Человек, естественно, полностью согласился, но заметил, что Соловью теперь отстаивать свою честь нет необходимости, ибо за него это сделали ученые. Среди них нашлись такие, которые вернули певцу любви романтический ореол, но уже, так сказать, на научной основе. Более того, они высказали весьма любопытное мнение и о способностях той, для кого предназначены его серенады.
— Что же это за мнение? — настороженно спросил Соловей.
— Очень лестное, дорогой Соловей, — отвечал Человек, и видно было, что передавать это мнение пернатому солисту ему доставляет большое удовольствие. — Судите сами — вот что пишет в своей книге известный этолог, то есть специалист по поведению животных, Вильям Торп:
«Разработка рулад у поющего соловья достигает такого совершенства, что мы вправе предположить способность птицы-слушательницы к эстетической оценке».
Слова эти вызвали не просто радость — настоящее ликование, причем у всех присутствующих. Ведь они, эти слова, означали больше, гораздо больше, чем просто признание того факта, что соловьи обладают эстетическим чувством: был создан прецедент! Все понимали, что пробита некая брешь в оценке людьми возможностей их четвероногих, пернатых, шестиногих и прочих собратьев по Природе, что не за горами время, когда за многими из них, если не за всеми, признают способность к восприятию прекрасного!
Так что поздравляя пернатого виртуоза, собравшиеся на поляне поздравляли и себя. А поздравления сыпались на него со всех сторон, он смущенно принимал их, не успевая отвечать…
— Видите, я оказался прав! — заявил вдруг Удильщик, ни к кому не обращаясь.
— В чем? — осведомился Гепард.
— Я всегда утверждал, что цитату, — нежелательную, конечно, — можно побить только другой цитатой. В данном случае так и произошло.
— Надеюсь, дорогой Соловей, последняя цитата прозвучала достаточно убедительно? — молвил Кашалот, как бы подводя черту под затянувшимся инцидентом с соловьиной «забастовкой протеста». — И вы навсегда откажетесь от своего, не побоюсь сказать, чудовищного намерения?
— Уже отказался, — даже не сказал, а радостно пропел Соловей. — Я буду петь по-прежнему… нет, еще лучше! — он вспорхнул и, уже покидая поляну, обернулся и крикнул на лету:
— Спасибо вам и до…
Певец хотел сказать «до свидания», но произнеся «до», тут же забыл, что это не нота, а предлог, и до коапповцев донеслось удаляющееся сольфеджио: «до-соль-до-ре-ми-фа»…
— Инцидент, как говорят, исперчен, — констатировал Гепард, процитировав классика поэзии, и не нашлось никого, кто бы пожелал побить эту цитату другой по рецепту Удильщика. Напротив — Кашалот как бы подхватил и продолжил ее, заявив:
— Что дает нам возможность вернуться к рассмотрению проблемы отношения к женам, матерям, сестрам и подругам. Итак, мы остановились на том, что… ммм… на чем?
— На знаках внимания, — подсказала Стрекоза. — И рассмотрели пока только серенады.
— Что ж, пойдемте дальше: какими еще могут быть знаки внимания? Сейчас, сейчас… — Кашалот стал рыться в бумажных залежах на своем пне, бормоча: — Куда-то делись листки с тезисами — только что были здесь… — он разворошил бумаги так, что они посыпались на землю. — Ах, какая досада!
Сова стала его успокаивать:
— Да не кручинься ты, Кашалотушка, бог с ними, с бумажками твоими, — нешто без них не обойдемся? Я тебе и так скажу: ежели хочешь женскому полу внимание оказать, то хошь пой, хошь не пой — это твое дело, а вот что беспременно мужчина должон делать, так это подносить подарки — наша сестра их страсть как любит!
— Подарки! — воскликнул Кашалот. — Ну конечно — как же я забыл… Не обязательно дорогие, но от всего сердца! Но какие именно?
К счастью, председатель КОАППа вспомнил, что Удильщик собирался написать для газеты «Вечерний КОАПП» статью «Для вас, молодожены» и с этой целью взял интервью в магазине подарков и в салоне для новобрачных. В ответ на просьбу своего обожаемого начальника Удильщик с готовностью достал блокнот, извинился, что у него пока лишь черновые наброски, поэтому возможны стилистические погрешности, и зачитал следующий текст:
«В период насиживания яиц у серебристых чаек принято, сменяя жену в гнезде, преподносить ей веточку или пучок травы. Если же вы не Чайка, а Баклан с Галапагосских островов, вы должны подарить подруге пучок водорослей. Ну, а если вы Крачка…»
— Так-так-так, очень любопытно, — перебил Удильщика веселый голосок. Он принадлежал сидевшей на берегу озера симпатичной птице, похожей на небольшую чайку.
— Так что там сказано насчет подарков у крачек? — поинтересовалась она, подлетая к Удильщику. — Можно взглянуть? — и, не дожидаясь ответа, заглянула в его блокнот. — Надо же, всё правильно написано, не ожидала! — и она прочла вслух: —
«Ну, а если вы Крачка, ваше подношение — маленькая рыбка. В свою очередь ваша супруга, сменяя вас в гнезде, сделает вам точно такой же маленький подарок».
Кстати, я вот сейчас подумала: не отсюда ли пошло выражение «птичка, скушай рыбку»?
Удильщик, несколько оторопевший в первый момент от неожиданного налета (в буквальном смысле — птица ведь к нему подлетела!), пришел в себя и хотел было отчитать «налетчицу» за бесцеремонность, но она его опередила, представившись и объяснив свое поведение:
— Дело в том, что я Крачка. Это мы с моим благоверным дарим друг другу по очереди рыбку — у меня и песенка есть про это, хотите спою? — и, опять-таки не дожидаясь ответа, запела приятным голоском, а все с удовольствием слушали:
На нашу пару нежную
Нельзя смотреть без слез:
Мне рыбку белоснежную
Супруг мой преподнес!
Когда же я в гнезде займу
Свой пост — тогда пора
Мне рыбку белую ему
Вручить — эт сетера́…
— Насколько я смыслю в благородной латыни, — сказал Гепард, — «эт сетера» в переводе значит «и так далее».
— Образованная! — с удовлетворением промолвила Сова (она всегда гордилась, когда представители ее птичьего племени проявляли себя в чем-то, достойном уважения).
Удильщик заинтересовался, почему, познакомившись с записью в его блокноте, касающейся Крачки, она удивилась, что всё в ней правильно. Крачка засмеялась:
— Вы, пожалуйста, не обижайтесь, но репортеры частенько выдают такую ахинею… Всё перепутают! Не так давно один в своем блокноте, — кстати, точно таком же, — настрочил до того, с позволения сказать, «разборчиво», что сам потом не в состоянии был прочесть. В результате рыбка у него превратилась в рубин — в его заметке так и говорилось: мол, муж подарил мне большой рубин!