— А зря! — взвалив на плечи валявшийся рядом сук, Мартышка согнулась под его будто бы непомерной тяжестью и кряхтя сделала несколько шагов… — Вот что его может исправить: изнурительный труд! Потаскал бы бревна, как его сородичи на лесоповале — в Индии, Бирме, Таиланде, Индонезии, — сразу бы понял, что красть нельзя! Я таких просто не перевариваю… Да, кстати, а как с переваренной Слоном сберкнижкой?
— Ну, это-то как раз не проблема, — успокоил Гепард. — Сбербанк выдал дубликат, вот и всё.
— Проблема в другом, — задумчиво произнес Кашалот, — как Слон дошел до жизни такой? А если посмотреть шире: что вообще толкает нашу молодежь на скользкий путь?
Обсуждение этого наболевшего вопроса (злободневного не только в КОАППе) вызвало оживленную дискуссию. Удильщик высказал ту точку зрения, что судить обо всей молодежи он не берется, но уж по крайней мере циркового Слона привела к преступлению отнюдь не нужда — ведь в цирке он на всем готовом: его кормят, поят, одевают, предоставляют бесплатное общежитие…
Стрекоза возразила: разве этого достаточно, разве любой юноша не стремится получить что-нибудь и для души? Она предположила, что, возможно, в данном случае объектом вожделения молодого артиста цирка явились фирменные джинсы.
Правда, Рак высказал сомнение в том, что их можно причислить к категории предметов, необходимых для души, но Сова легко опровергла этот притянутый за уши тезис, резонно заметив, что с одной стороны, чужая душа потемки, а с другой — джинсы слоновьего размера стоят, небось, недешево. «Вот и попутал нечистый», — таков был ее вывод.
Однако Гепард, при всем уважении к Сове, с ее выводом решительно не согласился:
— Нет, здесь что-то другое, — убежденно заявил он. — Слон совсем не производит впечатление подонка, способного ради тряпок на разбой. Я его видел, говорил с ним — милый, скромный парень…
Мартышка фыркнула:
— Знаем мы таких скромников! В Зимбабве, в национальном парке Мана Пулс, слоны раньше скромненько ждали угощения, а теперь требуют! А не даст посетитель парка апельсин или плод манго — угрожают, а то и нападают! Однажды они даже разнесли палаточный городок туристов! Вымогательство, вот как это называется. Или еще того почище: рэкет.
Но приведенные Мартышкой факты не произвели на Гепарда должного впечатления.
— Не тратьте зря порох, — сказал он ей. — Всё равно вы меня не убедите, что циркового парнишку можно поставить на одну доску с вымогателями, бомжами и рэкетирами. Вы, очевидно, плохо представляете, что такое артист цирка: это же вечный труженик! Что же касается истории с сумочкой… знаете, меня не оставляет ощущение, что Слон явно чего-то не договаривает…
— Можно я за него договорю? — послышался голос откуда-то сверху. Все подняли головы и увидели спускавшуюся по стволу березы Пчелу.
— Вы, Пчела, договорите за Слона? — переспросил Кашалот, полагая, что чего-то недослышал или недопонял.
— Он что, стесняется сам объяснить свой поступок? — насмешливо спросила Мартышка. — Из-за чрезмерной скромности? И поручил это вам?
Пчела спокойно и доброжелательно ответила, что со Слоном она вовсе не знакома и о его поступке только что услышала от коапповцев.
— Я уж полчаса над вами нахожусь, — сообщила она. — Смолу собираю с почек — тополиных, березовых, еловых, сосновых… Для прополиса, пчелиного клея. Ну и невольно прислушиваюсь. Так вот, мне кажется, я знаю… вернее, догадываюсь, почему Слон сумочку с деньгами сжевал.
И Пчела, — а это была, если быть точным, Медоносная Пчела, — предложила пораженным коапповцам собственную, совершенно неожиданную версию о мотивах, которыми руководствовался Слон, совершая кражу: она не исключает, что он попросту возненавидел деньги, причем до такой степени, что решил при всяком удобном случае их уничтожать.
Председатель КОАППа и его соратники сочли подобное предположение довольно-таки любопытным и заслуживающим внимания. Последовали уточняющие вопросы, главным из которых был следующий: за что же, по мнению Пчелы, Слон исполнился такой испепеляющей ненавистью к деньгам?
— Ну, мало ли… — Пчела пошевелила усиками, размышляя. — Да вот: готовил он, допустим, новый цирковой номер — пробовал и так, и эдак, мучился, искал… А ему говорят: «Брось-ка ты это, давай, брат, чего-нибудь попроще, но побыстрей — у нас финансовый план горит, нам кассовые сборы нужны, а не твои искания». А может, он в этот номер душу вложил! Я и сама считаю, что от денег всё зло, на собственном опыте убедилась — глаза бы мои их не видели! — и она запела на известный мотив:
Всюду деньги, деньги, деньги,
Всюду деньги без конца…
Из-за денег мы забыли,
Где нектар и где пыльца!
— Ох уж эти деньги, — повторила она с гримасой отвращения. — У меня самой до сих пор в ушах звучит: «Сборы давай, сборы!»
Стрекоза, естественно, тут же сделала из этих слов вывод, что Пчела тоже работала в цирке.
— Откуда вы это взяли? — удивилась гостья. — Ничего подобного, я работала в ателье «Мёд».
Решив, что Пчела оговорилась, Мартышка поправила ее:
— В ателье мод, вы хотите сказать.
— Не мод, а «Мёд», — повторила Пчела. — Ателье наше так называлось, мёд мы делали из материала заказчика.
— Отродясь такого не слыхивала! — Сова от изумления широко открыла клюв. — Что еще за матерьял? Мёд-то, завсегда делали из нектара.
— Теперь-то и я это знаю, но в ателье мы об этом и понятия не имели. Спасибо дорогим нашим бабусям — это они нам глаза открыли…
И Пчела поведала коапповцам прекрасную и поучительную историю о трех бывших пчелах-разведчицах — из тех, кто цветы-медоносы разыскивает и, вернувшись в улей, докладывает, где они и как к ним лететь.
— Сестры они, Вера, Надежда и Любовь, — так начала она свой рассказ, — давно уж на пенсии, но держатся бодро: на встречи их приглашают — никогда не отказывают! Вот и к нам прилетели. Поднесли мы им, как положено, хлеб-мёд…
— Мёд — понятно. — Удильщик облизнулся. — А хлеб откуда? Сами пекли?
— Это пчелиный хлеб, — пояснила Пчела, — по-нашему, перга. Его не пекут, а просто пыльцу цветочную кладут в ячейки и мёдом заливают. Ну вот, провели мы дорогих гостей в улей, усадили на почетное место — и пошло: «Помнишь, Люба? Помнишь, Надя? Помнишь, Вера?» — вроде не нам рассказывают, а так, между собой молодость вспоминают… Мы потом только уразумели, что все эти воспоминания для наших ушей предназначались. Хитрые оказались бабули!
— Ничего удивительного, — сказал Гепард. — Они же бывшие разведчицы, а какая же разведка без хитрости! Но хотелось бы знать, в чем заключалась их военная хитрость в данном случае…
— Сейчас поймете. — И Пчела в точности воспроизвела разговор трех бабусь, стараясь имитировать, и довольно удачно, не только их голоса, но и манеру говорить, и даже интонации:
— Помните, сестренки, как мы решили побить рекорд одиночной пчелы Эуглоссы?
— Это когда узнали, что она летит за нектаром за двадцать три километра от гнезда?
— Ну да, а мы только за пять километров от улья — как же мы могли такое стерпеть!
— Вот дурехи-то, а?..
— Да-а, еле дотащились обратно.
— Но все-таки дотащились!
Мы переглядываемся — такое для нас в диковинку: дальше двух-трех метров от улья нам летать не доводилось…
— Двух-трех метров?! — коапповцы переглянулись. — Откуда же у вас мёд?
— Я доскажу, и всё станет ясно…
— А не забыли, — спрашивает бабушка Люба, — как лихо мы отплясывали?
— Не говори: вернемся, бывало, с разведки в улей — и на танцы. После пятикилометрового полета! Потанцуем — и снова летим… Откуда только силы брались!
— Зато сколько у нас всегда было благодарных зрителей!
— Истинных ценителей, я бы сказала: окружат, следят за каждой пробежкой, за каждым поворотом.
— Еще бы, — кто, кроме пчел, способен по-настоящему оценить, как много можно сказать танцем: где цветы с нектаром, под каким углом к солнцу к ним лететь, на какое расстояние… Помните нашу шуточную песенку? — И все трое запели:
Лети за нектаром над этим гектаром,
Гречиха стоит там стеной.
Ее опыливши и зобик набивши,
Вернешься ты в улей родной!
Как пустились они в пляс под эту песенку!
Мы глазам своим не верим: вот так бабуси! Отдышались, и бабушка Вера говорит:
— А может, сейчас по-иному танцуют? По-современному? — и к нам обернулась: — Ну-ка, девочки, покажите!
Мы промямлили:
— Как-нибудь потом… — Не признаваться же, что не умеем.
— Ну, потом так потом… — и напевают с намеком: «Танцевать я совсем разучилась и прошу вас меня извинить…»
После этого они опять за свое:
— А помните, как нас на учебу провожали?
— И не куда-нибудь — в МГУ!
— А ведь не посрамили мы пчелиное племя!
— Да, одни пятерки по всем предметам…
— Ох, нелегко они нам доставались… Экзамен по геометрии не забуду, пока живу, — так и вижу перед собой круглый столик, на нем фигуры разложены — квадраты, ромбы, треугольники, круги, кресты… Ну, думаю, крест надо поставить на моем образовании — ни за что не сдам. А экзамен кто принимал, помните?
— Ну, как же — профессор Мазохин-Поршняков, Георгий Александрович.
— Точно! Уж как он старался меня запутать — и столик вращал, и фигуры переставлял, и цвет менял, размеры — всё равно я нужную фигуру узнавала. Но страху натерпелась!
— А мне больше задачи по арифметике запомнились — нужно было подсчитать число кружочков: один, два или три. А кружочки то большие, то маленькие, то белые, то черные, то разноцветные, то с какими-то кляксами, и расположены каждый раз по-другому… Но ничего — справилась.
— А как я гордилась, когда прочла в своем дипломе: «Способна к обучению и элементарной рассудочной деятельности». Ведь до этого считалось, что пчелы вроде автоматов: что заложено в них от рождения, то и умеют, а ничему новому научиться не могут.