— Хорошая идея, — сказал Боденштайн-младший и пригласил отца войти.
Действительно, будет очень даже неплохо, если им удастся отвлечь друг друга от грустных размышлений. Оливер принес из кухни в гостиную два бокала и штопор и взял у отца бутылку. Вынув пробку, понюхал горлышко. Замечательно. Он разлил темно-красное вино по бокалам и протянул один отцу.
— Спасибо, Оливер, — хрипло произнес тот. — Ты хороший парень. Я сожалею, что иногда был груб по отношению к тебе.
— Все нормально, — смущенно пробормотал тот. — Я тоже был далеко не идеален. Давай выпьем за Людвига.
— Давай. — Старший Боденштайн улыбнулся и поднял бокал. Его глаза блеснули. — За Людвига и за то, чтобы ты нашел его убийцу.
Они выпили и некоторое время молча сидели рядом на старом, просиженном диване. Вдруг старику как будто пришла в голову мысль. Он не спеша вынул из внутреннего кармана куртки конверт.
— Что это? — спросил Боденштайн.
— Людвиг дал мне его недели две назад, — с грустью ответил отец. — И сказал, что если он вдруг умрет, то я должен буду передать этот конверт его нотариусу. Странно. Словно у него было предчувствие.
Янис тоже не спал. По дороге из Эльхальтена домой они с Рики поссорились. Она осыпала его упреками и плакала. Дома приняла болеутоляющее и снотворное и теперь спала на диване в гостиной, как сурок. Зачем она без всякой на то нужды солгала, будто Янис всю ночь находился дома? У него было твердое алиби. В таких делах на его мать можно было положиться на сто процентов. Кроме того, он был вполне убедителен. Вначале некоторое замешательство, затем искренность — это всегда действует на полицейских ищеек. Если бы только Рики не несла всякий вздор!.. Она никак не хочет понять, что иногда нужно просто придержать язык. И, разумеется, ее поведение вызвало подозрение у женщины-комиссара.
Янис поднялся по лестнице в свой рабочий кабинет и проигнорировал мигающий автоответчик на телефоне. Не появись вовремя эта женщина из полиции, ему досталось бы от Тейссена по полной программе. Тот совершенно потерял контроль над собой. Наверное, это его люди во время суматохи стащили листы с подписями. Произошла настоящая катастрофа. Пропало больше двух тысяч подписей, которые они с таким трудом собирали больше месяца! От завтрашней встречи с начальником окружного управления ему, так или иначе, придется отказаться.
Вздохнув, он сел за письменный стол и осторожно дотронулся до своего носа, который ужасно болел. Его взгляд упал на розовую почтовую открытку, лежавшую на клавиатуре компьютера. Он прочитал ее и, не веря своим глазам, перечитал второй и третий раз. У него пересохло во рту. Сердце рвалось из груди. Что это могло означать? Он скомкал открытку и сунул в карман джинсов.
Выключив свет, Янис бросился вниз по лестнице. Рики продолжала сопеть в наркотическом сне с открытым ртом. Собака в конуре тоже не проснулась. Он открыл дверцу подвала и затаил дыхание, когда скрипнули ее петли. Подойдя к комнате Ники, остановился в нерешительности. Ее дверь была чуть-чуть приоткрыта. Он перевел дух и вошел внутрь. Комнату освещал тусклый свет уличного фонаря, стоявшего перед домом. Ника лежала на кровати. Она не спала и смотрела на него. Ее распущенные волосы разметались по плечам.
— Я… я нашел твое послание, — хрипло прошептал он.
По улице мимо дома проехал автомобиль, разрезав темноту светом фар. Пауза затягивалась. Ника лежала и молчала.
— О чем ты хотела… — начал он, было, и замолчал, увидев, как ее одеяло сползло в сторону. Она была обнаженной. Сердце вновь бешено заколотилось в его груди. Он больше ничего не понимал. Что вдруг с ней произошло?
— Я ни о чем не хочу говорить, — тихо произнесла она. — Я хочу спать с тобой.
Довиль, май 2008 года
Это был предпоследний день пятидневной «Confé́rence international sur le changements climatiques»[20], которая проходила в здании казино города Довиль в Нормандии. Все поздравляли ее с успешным докладом, а она радовалась тому, что проведет вечер и ночь с Дирком. Ей столько нужно было рассказать ему. Она находилась в приподнятом настроении.
После ужина Дирк взял ее за руку и очень серьезно посмотрел на нее своими глазами цвета морской волны. У Анны вдруг невольно мелькнула безумная мысль, что он сейчас сделает ей предложение, чего она так долго ждала. Десять лет тайной связи — более чем достаточно, и дом в Потсдаме с нетерпением ждал своих обитателей.
— Ты моя лучшая сотрудница, Анна, тебе это хорошо известно, — сказал он, и она замерла в ожидании. — Без тебя я не достиг бы того, чего достиг. Я тебе очень благодарен. И поэтому ты должна узнать первой.
Он перевел дух. Его пальцы нежно гладили ее руку.
— В начале сентября у нас с Беттиной свадьба.
Эти слова явились для нее пощечиной. Анна с недоумением воззрилась на него. Беттина? Что могла значить для него эта невзрачная женщина, которую она считала серой мышью и едва замечала, когда та в прошедшем году приезжала с визитом в институт из Шварцвальда? Она не имела никакого отношения к его жизни, поскольку не жила в Берлине!
«А как же я?» — хотела спросить она, но не смогла вымолвить ни слова.
В эти ужасные мгновения она испытывала не ярость, только душевную боль от страшного унижения, от осознания того, что так обманулась в нем. Земля заколебалась у нее под ногами, и возникло ощущение, будто она сейчас провалится в преисподнюю. Ведь это она отыскала белую виллу на берегу Хайлигензее, она руководила ее реконструкцией, она провела многие часы с архитекторами и рабочими в доме, где собиралась жить вместе с Дирком… И теперь он женится на другой!
Оказывается, все эти годы она обманывала себя. Ослепленная своей любовью, она жила пустыми иллюзиями! Для Дирка Айзенхута она была лишь сотрудницей, лучшей лошадью в конюшне, неустанным трудом наполнявшей кассу института, а стало быть, и его собственные карманы, удобной любовницей, которая всегда находилась рядом, когда у него возникала потребность в обществе и сексе.
Он вдруг стал ей отвратителен. Анна нашла какой-то предлог, поднялась из-за стола и покинула ресторан. Прочь, прочь! Ничего не видя и не слыша от боли, она выбежала из отеля и попала прямо в объятия мужчины, который помешал ей броситься под колеса первого же проезжавшего мимо автомобиля.
— Отпустите меня! — прошептала она, но мужчина крепко держал ее.
И тут она узнала в нем Сьерана О’Салливана. Этот журналист принадлежал к числу самых жестких критиков Дирка, и поэтому она никогда с ним не разговаривала. Однако она встречала его на нескольких конгрессах. Месяца два назад он даже сунул ей в руку свою визитную карточку, которую она потом порвала. Теперь же Сьеран появился очень кстати.
Четверг, 14 мая 2009 года
— Все понятно. Большое спасибо. — Пия записала цифры в блокнот. — Вы нам очень помогли.
Она повесила трубку и просмотрела свои записи. Отец Яниса Теодоракиса действительно был доставлен в психиатрическую клинику в Ридштадте в ночь со вторника на среду. Потребовалась определенная сила убеждения, но ей в конце концов удалось выяснить у дежурного врача точное время его поступления: четверть третьего утра среды. Согласно утверждению хозяина «Кроне», после ссоры с Хиртрайтером Теодоракис покинул ресторан около девяти, а Хиртрайтер с графом Боденштайном оставались примерно до половины одиннадцатого. На парковочной площадке их поджидал незнакомый мужчина, а по сведениям старшего полицейского Алоиза Брадля, его многочисленная родня видела в Рабенхофе Фрауке Хиртрайтер. Сколько она там пробыла, неизвестно.
Пия почесала задумчиво голову и попыталась представить, что могло произойти в усадьбе. Может быть, после ссоры в «Кроне» Теодоракис поехал в Рабенхоф, чтобы дождаться там Хиртрайтера? Встретился там с Фрауке и пил с ней коньяк? Или она уехала до его прибытия, а он пил коньяк позже с Людвигом Хиртрайтером, после чего они снова поссорились? Может быть, Теодоракис, придя в ярость, принудил старика открыть оружейный шкаф, достал из него ружье и пистолет, отвел Хиртрайтера на луг и застрелил? А потом уехал в Бюттельборн? Хм. Интересно, сколько времени занимает дорога от Эльхальтена до Бюттельборна?
Пия открыла карты Гугла .По шоссе А3 расстояние между этими двумя пунктами составляло 53,6 километра, и преодолевалось оно за 39 минут. Черт возьми! Он вполне мог успеть, хотя и впритык, и оснований для получения санкции на обыск в его доме было явно недостаточно. Теперь ей следовало позаботиться о проверке алиби Теодоракиса на ночь пятницы.
— Как дела? — В кабинет вошел Кай Остерманн и грузно опустился на стул, стоявший возле ее письменного стола. — Продвинулась вперед?
— Не особенно, — буркнула Пия. — Когда явится Теодоракис, я сниму у него отпечатки пальцев и возьму слюну на анализ. Что тебе удалось выяснить?
— Согласно информации, полученной из банков братьев Хиртрайтеров, они являются полными банкротами. Я только что разговаривал по телефону с судебным исполнителем. Завтра должно быть описано имущество Маттиаса Хиртрайтера. Его брату в ближайшее время грозит то же самое.
— Мотив налицо.
— Совершенно верно. И алиби их весьма неубедительны.
Они распределили обязанности. Пия должна была допросить Теодоракиса, Остерманн — братьев и сестру Хиртрайтер, а Катрин и Кем отправились в отделение судебной медицины, поскольку у Пии не было ни малейшего желания видеться с Хеннингом и опять лишиться чувств в секционном зале. В проеме приоткрытой двери показалась голова Боденштайна.
— Доброе утро, — сказал он. — Пия, зайди, пожалуйста, на минутку ко мне в кабинет.
Пия кивнула и поднялась со стула. В семь часов утра Боденштайн прислал ей эсэмэс-сообщение, в котором предупреждал, что задержится. После всего, что ему довелось пережить вчера, она поняла бы его, если бы он не появился сегодня вообще.