ить сыновей для себя. Будучи муже-женственным, он сотворил семерых муже-женственных сыновей и сказал им: “Я — Бог Всего”. Зоэ (Жизнь), дочь Пистис Софии, ограничила Иалдабаофа и бросила в Тартар на дно Глубины с помощью огненного ангела, эманировавшего из нее. Когда его сын Саваоф увидел силу этого ангела, он раскаялся. Он лицемерил перед отцом и его матерью, Материей; он почувствовал отвращение к ней — София и Зоэ подняли его наверх и установили его над семью небесами, под завесой между высшим и низшим. Когда Иалдабаоф увидел, что тот был в великой славе, он позавидовал ему, и зависть породила смерть, а смерть — его сыновей”[504].
Этот миф весьма похож на буддистский миф, объясняющий, откуда у людей взялось представление о Боге. В “Брахмаджала-сутте” Будда оспаривает верование “частичных этерналистов” (ekaccasassatika) — т.е. креационистов, которые, подобно христианам, верят в вечность Бога (Брахмана) и не-вечность мира. Будда ставит вопрос - как возникает подобное воззрение? - и рассказывает по этому поводу целую историю, полную мифологических реминисценций: “В начале мирового цикла появляется пустая обитель Брахмы. Туда попадает некое духовное существо, “состоящее из манаса, питаемое радостью” и исчерпавшее свои заслуги в высших небесах абхасса. А дальше, “когда оно остается одно слишком долго, ему становятся не по себе, ему это не нравится, оно начинает сетовать: „Ах, если бы другие существа могли достичь того же состояния". В это время и другие существа также оторвались от небесной обители, поскольку по исчерпании заслуг их пребывание там закончилось, и возродились в обители Брахмы, чтобы составить компанию этому существу. Тогда, о бхиккху, существо, которое было первым, сказало себе: „Это я Брахман, великий Брахман, выше которого никого нет, глаз которого всевидящ, всемогущий господин, созидатель, демиург, творец судеб, автономный, прародитель всего, что есть и будет. Это я создал все существа. Для чего? Ибо я подумал: хорошо, если бы другие существа достигли этого состояния. Таково было мое желание, и вот существа явились". Существа, которые явились позже, говорят: „Вот почтенный Брахман, великий Брахман, выше которого ничего нет... Это он, почтенный Брахмо создал нас. Почему? Потому, что он родился первым, а мы уже потом. Тот, кто родился первым, наделен долголетием, красотой и силой, в то время как родившиеся позже наделены меньшим долголетием, красотой и силой. Одно из этих существ потеряло свой статус и спустилось в этот мир. Возродившись в этом мире, в облике человека, он покидает семью, переходит от состояния домохозяина в бездомное состояние”. (Затем идет формула ретрокогниции.) Когда дело доходит до воспоминания о своих прошлых рождениях, выясняется, что этот человек вспоминает свое появление в обители Брахмы и говорит: “Почтенный Брахман, великий Брахман, который нас создал, постоянен, устойчив, вечен, неподвержен изменению, остающийся тем же самым в веках. Мы же, созданные им, невечны, неустойчивы, живем недолго, можем умереть, то есть потерять существование, отпущенное нам здесь”… Веру во всемогущего Брахмана, согласно Будде, провозглашает существо, которое переродилось во вторую очередь и, застав в обители Брахмы родившегося там первым, посчитало, что тот и есть сам Брахман. Поэтому люди считают Брахманом обычное подверженное перерождению существо из духовной сферы”[505].
Но есть серьезная разница между мифом гностическим и буддистским: нереальность Брахмана для буддиста лишь иллюстрация общего тезиса о нереальности всего сущего, всего космоса (в том числе и самого человека, и даже самого рассказчика этого мифа). Для гностика же персонажи его мифа весьма реальны, как реален и созданный ими печальный космос.
Итак, космос есть творение “бога слепых”. По верной оценке Мёлера, “Гностицизм есть язычество, отчаявшееся в себе, провозгласившее вместо античного обоготворения вещественной природы - ее обесотворение”[506].
Поэтому, с точки зрения гностицизма, “кто бы ни сотворил мир, человек не обязан ему ни преданностью, ни отношением к его работе…. Божественное чуждо миру и не имеет ни роли, ни интереса в физической вселенной... В этом собрании трех терминов – человек, мир, Бог, - человек и Бог стоят в оппозиции к миру и являются разделенными миром… Такая вселенная не имеет никакой почтенности греческого космоса. Пренебрежительные эпитеты применяются к ней: “эти ничтожные стихии”, “эта ничтожная келья творца”. Это все еще космос, порядок, - но порядок, в полном смысле слова, чуждый человеческим устремлениям”[507].
Мир – внебожественен. Бог внекосмичен. Человеческий дух, будучи искоркой Божества, не по своей вине оказавшейся плененной миром, также радикально внекосмичен. Даже более того – антикосмичен.
Таково главное убеждение гностиков, отличающее их от античной философии – “антропологический акосмизм”[508]. Гностики никогда не согласятся с тем, что “Человек — часть космических энергий, часть стихий, часть разума, часть высшей материи” (Беспредельность, 135).
Б) ГНОСТИКИ И ХРИСТИАНСТВО
То, что отличает гностиков от античной натурфилософии и от теософского “космизма”, как раз роднит гностицизм с христианством. Из Евангелия гностики научились, что стоимость всего космоса несопоставима с ценностью одной человеческой души: “какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? или какой выкуп даст человек за душу свою?” (Мф. 16,26).
Содержа в себе причастность миру, человек должен содержать в себе и еще нечто. Человек живет в природе, но все же нельзя сказать, что весь человек есть часть природы.
Здесь и проходит решительная граница между мировоззрением языческим и библейским. С точки зрения язычества, человек — часть природы, микрокосмос. Человек — это “микрокосмос”, малый мир в мире большом — “макрокосмосе”. Свящ. Павел Флоренский эту мысль выразил так: “человек — это сокращенный конспект мироздания”.
Но этого мало сказать о человеке. Византийские богословы утверждают кроме того, что человек скорее есть “макрокосм”, помещенный в “микрокосм”. Ибо хоть и действительно в человеке есть все, что есть в мире, но в нем еще есть и то, чего весь мир вместить не может и не имеет: образ Божий и Божественная благодать, благодатное Богосыновство. “Смотри, — обращает наше внимание преп. Макарий Великий, — каковы небо, земля, солнце и луна: и не в них благоволил успокоиться Господь, а только в человеке. Поэтому человек драгоценнее всех тварей, даже, осмелюсь сказать, не только видимых, но и невидимых, т.е. служебных духов”.
Святитель Григорий Нисский также вступает в полемику с язычниками по этому вопросу: “Язычники говорили: человек есть маленький мир (микрокосм), составленный из тех же стихий, что и всё. Но громким этим именем воздавая хвалу человеческой природе, они сами не заметили, что почтили человека свойствами комара и мыши. Ведь и комар с мышью суть слияние тех же четырех стихий... Что ж великого в этом — почитать человека подобием мира? И это когда небо преходит, земля изменяется, а все содержимое их преходит вместе с ними, когда преходит содержащее? Но в чем же, по церковному слову, величие человека? Не в подобии тварному миру, но в том, чтобы быть по образу природы Сотворшего” (Об устроении человека, 16).
Для Блаватской “человек есть микрокосм макрокосма” (то есть маленький мир в большом мире). Но для святителя Григория Богослова “Человек — великий мир в малом”, то есть, если вернуть переводу греческое звучание – “макрокосм в микрокосме”.
Человек возвышается над миром потому, что не все в человеке объяснимо из законов того мироздания, в которое погружено наше тело и низшая психика. Не все в нас родом из мира сего. А потому не все имеет общую с ним судьбу. А потому “Я никак не проповедую языческое единение с природой, впитывания в нее. Природа смертна: мы ее переживем. Когда погаснут все солнца, каждый из нас будет жить”. “Как поразительно жить среди богов, зная, что самый скучный, самый жалкий из тех, кого мы видим, воссияет так, что сейчас мы бы этого и не вынесли; или станет немыслимо, невообразимо страшным… Вы никогда не общались со смертным. Смертны нации, культуры, произведения искусства. Но шутим мы, работаем, дружим с бессмертными, на бессмертных женимся, бессмертных мучаем и унижаем”. “Церковь переживет вселенную… Мы сохраним в вечности свою сущность, вспоминая галактики, словно старые сказки”.
Это то самое в христианстве, что еще во втором веке языческий собеседник Минуция Феликса определил как самое абсурдное: “Двукратная нелепость и сугубое безумие — возвещать гибель небу и звездам, которые мы оставляем такими же, какими застали, а себе, умершим, сгинувшим, которые как родимся, так и погибаем, обещать вечную жизнь!” (Октавий. 11). Но христиане с древности и по сю пору убеждены в том, что люди, все мы, каждый из нас старше мира. Старше не потому, что созданы раньше вселенной, а потому что люди избраны Богом и замыслены им как носящие права первородства во вселенной: “До сотворения космоса были мы, рожденные в Самом Боге по причине того, что нам предстояло возникнуть” (Климент Александрийский. Увещание к язычникам. 1,6,4).
Ксения Мяло упоминает о разработке в современной науке “антропного принципа”: "Человек - этот венец сознательной органической жизни - мог развиться здесь, на Земле, только при наличии всей этой чудовищно обширной материальной Вселенной, которую мы видим вокруг нас". Она дает его в формулировке биолога А. Уоллеса. И, честно говоря, ничего интересного в такой формулировке нет.
Антропный принцип представляет интерес в иных формулировках. В “слабом” виде он звучит так - "наше положение во Вселенной с необходимостью является привилегированным в том смысле, что оно должно быть совместимо с нашим существованием, в качестве наблюдателей". "Сильный" антропный принцип гласит - "Вселенная (и, следовательно, фундаментальные постоянные, от которых она зависит) должна быть такой, чтобы в ней на некотором этапе эволюции допускалось существование наблюдателей"