тарик. Зачем это тебе? Мне-то? Мне, Нинка, уже ни хрена не надо. Я прожил оч-чень замечательную жизнь. Они шлепнули моего Кирюшу, а потом простили - за отсутствием состава преступления. Они угробили мою дорогую Марусеньку, которую я так любил..., - при этих словах старик громко расплакался. - Но, самое главное, я предал своих, тогда, в восемнадцатом году. Я однажды увидел, как казаки порубили пленных красноармейцев и сразу сделал вывод. Это потом я понял, почему они были так жестоки...Я был глобален, монументален, куда там - мне было целых тридцать пять лет... Я стал д э м о к р а т. Я пошел на службу к дьяволу, и они мне за это заплатили. Тебе не в чем упрекнуть себя, папа. Ты никого не предавал и не убивал. Ты спасал человеческие жизни. Всякая жизнь бесценна. И нечего хаять свою жизнь, все бы так прожили свои... Ты полагаешь, всякая жизнь бесценна? Тебе известно, что именно я спас жизнь этому драному козлу...- При этих словах Нина сделала круглые глаза. - Да, да, квартира на Фрунзенской, работа твоего мужа - откуда все это? За долгий, многолетний труд? А вот тебе! - Он соорудил на обеих руках своими крючковатыми пальцами две известные комбинации и показал дочери. За то, что спас его от верной смерти, а он десяти, ста расстрелов заслужил, четвертовать его следовало, а не спасать его драгоценную жизнь. Как и всех этих хамов, к которым я пошел служить, продавать душу! Ложись, папа, хватит, ты так покраснел, у тебя поднялось давление. Ложись в постель, ложись. - Нина стала насильно укладывать отца в постель.
Она принесла ему снотворного, и он быстро начал засыпать.
Ты знаешь, Ниночка, - бубнил старик сквозь сон. - Ты знаешь, что я оч-чень богат. Оч-чень...
И захрапел.
... Нина Владимировна лежала на спине и думала. Ей почему-то вспомнился этот разговор с отцом двадцатипятилетней давности. Что-то беспокоило, тревожило ее, она сама не могла понять, что именно. Она встала и позвонила домой Кириллу. Он подошел к телефону. Голос был очень веселый, бодрый. Ты что, мам? Не беспокойся, все в порядке. Мы встретились с Вильгельмом, и он мне очень помог. Я потом тебе все расскажу. Я, может быть, буду работать у Вильгельма в фирме, он мне сделал несколько очень интересных предложений. Так что, не все еще потеряно, мы еще повоюем, мама! Ладно, пока, мы тут сидим, беседуем... Я, наверное, приеду завтра утром. Целуй Виктошу. Ладно. Пока.
Несмотря на бодрый голос сына, тревога не оставляла Нину Владимировну. Какие-то неприятные мысли постоянно лезли в голову. В это время проснулась Вика, они попили чаю с тортом и пошли гулять. Погода была мягкая, воздух чистый и прозрачный. Они гуляли между высоких сосен, растущих на огромном дачном участке. Вика пыталась лепить снежную бабу, но снег был недостаточно мокрым, баба рассыпалась. Вика злилась и плакала, все это усиливало беспокойное настроение Нины Владимировны.
После ужина она села к телевизору смотреть новости. Передавали про преступную группу, соорудившую пирамиду и нажившую на этом огромные деньги. Почему-то опять вспомнился отец, его странные слова о своем богатстве...
...После того разговора здоровье отца стало быстро ухудшаться. Он порой впадал в совершенный маразм, говорил нелепые вещи, иногда бранился площадной руганью. Его отношения с ни в чем не повинной Клавой стали вообще невыносимыми. Он встречал ее с явной враждебностью. Входя в квартиру, Клава видела старика в драном халате с "Беломориной" в пальцах, шаркающего спадающими пальцами по пар кетному полу и бубнящему под нос: "У, пролетары окаянные, до чего довели страну. Давить вас всех надо, как клопов..." При этих словах он чуть ли не тыкал своим длинным пальцем несчастной Клаве в лоб. - "Вы что, с ума сошли, Владимир Владимирович?" - возмущалась Клава. "Что вы ко мне цепляетесь?" - "Это вы ко мне прицепились! Как банный лист прицепились!" - орал старик. - "Кто расстрелял моего Кирилла? Не твой ли батюшка?" "Моего батюшку раскулачили в тридцатые", заплакала Клава. - "А мы по миру пошли, семеро детей, только я, старшая, и выжила, да Федька на войне погиб, остальные с голоду померли. А вы говорите..." - "Ладно, извини", - успокаивался старик. - "С левой ноги встал. Давай чайку попьем". Но на следующий день упреки возобновлялись.
Почему-то вспомнилось Нине Владимировне, как она предложила отцу сделать в квартире ремонт. Квартира очень запущенна, рваные обои, облупившаяся краска, замасленный паркет. Хотелось как-то облагообразить быт больного человека. Реакция же отца была просто бешеной. "Подохну - делайте хоть сто ремонтов! Хоть бульдозером здесь проезжайте! А мне это не нужно!"
Однажды Нина Владимировна увидела странную сцену. Она вошла в комнату и обнаружила отца, стоявшего на четвереньках возле своего неподъемного дивана и вцепившегося своими старческими пальцами в этот диван, словно он хотел сдвинуть его с места. Он весь напрягся, тяжело дышал, хрипел. Пап, что с тобой? Ты что?! - испугалась Нина. Отец вздрогнул и поднялся на ноги. Таблетка вот завалилась..., - он какими-то мутными глазами поглядел на нее и добавил со вздохом: - Устал я, однако, от жизни, дочка...
В ноябре 1968 года старик позвонил дочери и попросил ее срочно приехать к нему. Как раз в это время ему стало гораздо лучше, он пролежал месяц в больнице, потом поехал отдыхать в санаторий "Узкое" и вернулся домой посвежевшим. Даже стал принимать у себя аспирантов и коллег. Стал следить за собой, перестал говорить гадости Клаве. А у Нины Владимировны в то время как раз заболел Кирюша, ему было тогда четыре годика. Она сказала, что никак не сможет приехать. Мне нужно немедленно с тобой поговорить, настаивал Остерман. - Нина, это очень важно. Пап, у Кирюши тридцать девять и пять! Ты понимаешь! Владик на работе, у него сегодня операция. Я никак не могу приехать. Ты можешь об этом сильно пожалеть, злобно заявил старик и бросил трубку.
Температура у Кирюши держалась несколь ко дней. Нина Владимировна не знала, что и делать. Использовала любые средства, но он горел, как в огне. Простуда обернулась воспалением легких, она уже хотела госпитализировать его, но неожиданно температура стала падать, и он начал поправляться. Только тогда она позвонила отцу. Подошла Клава. Клава, это я. Позови папу.
Плох он, Нина. Не встает уже второй день. А чего же ты не звонишь? Он не велел. Злой такой. Не звони ей, говорит. Ладно. Я сейчас приеду. Отца Нина застала в плачевном состоянии. Он полу-спал, полу-бредил. Ты кто такая? - спросил он дочь. Я Нина, твоя дочь. Врешь. Нина тут уже была. И я все ей рассказал. Она все знает, и я могу помирать спокойно. Мой тайник в надежных руках. Какой тайник?! О чем ты говоришь? Я знаю, о чем. Вы идите, идите отсюда, вы от меня ничего не получите, пролетары окаянные. Только моя дочь получит все, только моя дочь, понятно вам, гегемоны? Да это я, Нина! кричала Нина Владимировна. Ступай, ступай, - злобно улыбался старик. Ничего вам от меня не получить, вы и так из меня все высосали. Давно он так? Так-то только нынче. Вчера еще ничего был, в разуме, не велел тебе звонить, обижался на что-то. Послушай, - спросила вдруг Нина. - А он тебе сегодня ничего больше не говорил?
Нине показалось, что какая-то странная тень пробежала по простому круглому лицу Клавы. А чего? - как-то криво глядя в сторону, спросила она.
Да он уж который год все это говорит, я уж привыкши. - Клава при этих словах упорно не глядела в глаза Нине. Я спрашиваю - сегодня он ничего не говорил? Да ничего не говорил, отцепись ты от меня! - вдруг грубо оборвала ее Клава. - Одно и то же твердит - гегемоны, пролетары... Найдите себе благородных, дерьмо вывозить отсюда. Я уж сама старуха, у меня дома сын некормленный, неухоженный. А я тут днюю и ночую уже третий день. Я не могла приехать, у меня Кирюша болен. У него воспаление легких. Ну так и не чипляйся ко мне, - огрызнулась Клава.
Из кабинета старика раздался не то крик, не то хрип. Нина и Клава вбежали в кабинет.Старик валялся возле дивана и скреб ногтями обивку. Они подняли его, уложили на диван. О, это ты, Нина! - обрадовался старик, он узнал дочь. - Как хорошо, что я тебе все рассказал. Теперь я могу умереть спокойно. А ты выйди отсюда! - скомандовал он Клаве. - Просто вон, и все! Пошла вон, я кому говорю!
Клава опять поглядела на Нину очень странным взглядом и нимало не обидевшись на старика, медленно вышла из комнаты. Пап, ты мне ничего не рассказал, ты чтото перепутал, - попыталась внушить ему Нина. Ей почему-то вдруг стало вериться в слова отца про его богатство. Как это так, ничего не рассказал? - Ста
10 рик обвел комнату блаженным взглядом. - В этой комнате на миллионы долларов побрякушек всяких. И еще рукописи Пушкина, письма Екатерины Второй... Картинки я покупал в молодости в Голландии, есть тут у меня штук пять...Нищий художник малевал - Ван Гог его фамилия, может, слыхала? торжествующе улыбался Остерман. Так где же все это? - с волнением спросила Нина. Как где? Здесь! Я же тебе все рассказал. Нина, тебя к телефону! закричала Клава. Да погоди ты! До чего же некстати! Кто звонит-то? Владислав звонит, чтой-то плохо там опять с мальчонкой...
Нина бросилась к телефону. У Кирюши опять поднялась температура, сообщил Владик. Я приеду, скоро приеду, скоро, - отвечала Нина в каком-то отчаянии.
Она бросилась в кабинет. Отец уже лежал без сознания, только хрипел и стонал. Она вызвала "Скорую". Отца увезли в больницу. Покидая дом, как потом выяснилось, навсегда, отец в дверях на какое-то мгновение очнулся и прошептал из последних сил: "Помни, Нина, что я тебе сказал. Там на все поколения Остерманов хватит..." И повис на руках у санитаров.
Нина стала говорить с Клавой о домашних делах и вновь заметила, что та отводит взгляд. "Он ей все рассказал, приняв ее за меня", - поняла Нина. - "Но нельзя подавать и виду, что я это поняла."
Ладно, Клава, спасибо тебе за все, - сказала Нина. - Я поеду домой. А ты, пожалуйста, отдай ключи. Почему это? - вдруг возмутилась Клава. Глаза ее загорелись недобрым огнем. Потому что в отсутствие Владимира Владимировича здесь не должен никто находиться. Когда он выздоровеет, он сам тебе ключи отдаст. Не доверяете, значит? - надула губы Клава. - Не заслужила вашего доверия? Боисси, сокровища ваши похищу? Не говори глупостей, Клава. Просто так будет лучше. И тебе спокойнее, никакой ответственности. В доме много бесценных рукописей Владимира Владимировича и его кол