Как Горбачев стал генсеком
Смерть Черненко
В. Легостаев утверждал, что 27 февраля «Горбачев и Лигачев посетили в больнице Черненко»[2722].
Вспоминая этот эпизод, М. С. Горбачев и Е. К. Лигачев не указывают, когда именно он имел место, отмечая лишь, что это было за день до заседания Политбюро[2723]. Д. А. Волкогонов, который имел доступ к протоколам Политбюро, писал, что М. С. Горбачев и Е. К. Лигачев проинформировали высший орган ЦК КПСС о своей встрече с К. У. Черненко 7 марта[2724].
Это дает основание думать, что визит имел место не 27 февраля, а 6 марта.
Почему важна эта датировка?
«Как потом рассказал Лигачев, Черненко выглядел «лучше, чем мы предполагали», обнаружил «ясный ум», намеревался скоро «вырваться» из больницы. То же самое подтверждает и Анна Дмитриевна, регулярно навещавшая мужа».
Из воспоминаний Е. К. Лигачева явствует, что во время этой встречи обсуждался вопрос о подготовке очередного пленума ЦК КПСС[2725], а из воспоминаний М. С. Горбачева, что именно тогда окончательно было принято решение не выносить на него вопрос о научно-техническом прогрессе[2726]. Протокол заседания Политбюро зафиксировал также, что в ходе беседы с К. У. Черненко рассматривался вопрос о подготовке очередного партийного съезда[2727].
Это свидетельствует о том, что хотя в начале марта К. У. Черненко был плох, но еще находился в здравом рассудке и был способен принимать решения.
На следующий день («за три дня» до смерти), видимо, накануне заседания Политбюро он позвонил А. А. Громыко и спросил: «Не следует ли мне самому подать в отставку?» Андрей Андреевич предложил ему не делать этого[2728].
Если верить Д. Мэтлоку, в первых числах марта в Вашингтоне были получены сведения о смерти К. У. Черненко[2729]. Подобные слухи уже периодически появлялись и в СССР[2730], и за границей[2731]. Но если до этого администрация США никак не реагировала на них, на этот раз (8 марта) Д. Мэтлок направил помощнику президента по национальной безопасности записку «о том, что, хотя последние слухи, по-видимому…, не соответствуют истине, все же отнюдь не преждевременно для президента решить, поедет ли он в Москву на похороны, когда придет их черед»[2732].
Это означает, что, по мнению администрации президента, с 8 марта счет событий пошел на дни.
«За несколько дней до смерти, – пишет Е. И. Чазов, – в связи с гипоксией мозга у К. Черненко развилось сумеречное состояние. Мы понимали, что дни его сочтены. Я позвонил Горбачеву и предупредил, что трагическая развязка может наступить в любой момент»[2733].
В. Легостаев, опиравшийся на рассказ жены К. У. Черненко, писал, что Анна Дмитриевна регулярно «навещала мужа в больнице». «Приходила обычно после полудня, к чаю». «После полудня, к чаю» – вероятно, означает полдник, т. е. около 16.00[2734].
Воскресенье 10 марта 1985 г. Е. И. Чазов почти весь день провел у постели генсека. «Утром, – вспоминает он, – в больнице меня по телефону разыскал М. Горбачев. Разговор не клеился, я лишь сказал ему, что вряд ли Черненко переживет этот день»[2735].
По утверждению Е. И. Чазова, «в три часа дня» К. У. Черненко потерял сознание и через несколько часов умер[2736].
Между тем эта версия находится в противоречии с рассказом Анны Дмитриевны о ее последней встрече с мужем. 10 марта она тоже приехала к мужу, но не как обычно, «к чаю», а «в первой половине дня», т. е. до обеда или до 13.00–14.00[2737]. Что же заставило ее изменить сложившийся порядок? Оказывается, в тот день ее «вызвали в больницу»[2738].
Когда она приехала в Кунцево и вошла в палату мужа, то «была поражена обилием врачей и самой сложной медицинской аппаратурой. Все тело умирающего было оплетено проводами и датчиками»[2739].
Это означает, что когда Анна Дмитриевна была у мужа накануне, то ничего подобного не было. Следовательно, резкое ухудшение его состояния произошло после ее предшествующего визита в ЦКБ.
К сожалению, имеющиеся в нашем распоряжение материалы не позволяют пока восстановить хронологию последнего дня К. У. Черненко.
До сих пор не поделилась своими воспоминаниями его врач Зоя Васильевна Осипова, о которой мы пока знаем только то, что она была женой сотрудника Отдела науки ЦК КПСС Владимира Иосифовича Осипова[2740].
Столь же смутное представление мы имеем и об охране К. У. Черненко. Удалось установить фамилии только четырех сотрудников 9-го Управления КГБ, которые входили в нее: Дмитрий Васильев, Евгений Григорьев, Александр Солдатов и Маркин[2741]. Но кто из них 10 марта находился в ЦКБ и поделился ли кто-нибудь своими воспоминаниями об этом, пока неизвестно.
Когда в первой половине дня 10 марта Анна Дмитриевна появилась в палате мужа, Константин Устинович был в сознании и «ей позволили поговорить с ним»[2742].
Вот как этот эпизод описывал с ее слов В. Легостаев: «Лицо и руки мужа были опутаны многочисленными проводами и трубками, они проникали в ноздри, краешки рта, ушные раковины. Пульсировали экраны мониторов. В волнении она приблизилась к нему, спросила: «Костя, что с тобой? Тебе совсем плохо? Совсем тяжело?». Из путаницы проводов и трубок он с трудом выдохнул: «Да». Она сказала: «Ты борись. Ты сопротивляйся». Задыхаясь и клокоча грудью, он снова отозвался: «Да». Подошли врачи и попросили ее уйти, потому что начинается консилиум»[2743].
После этого Анну Дмитриевну «вывели в коридор». «Пообещали позвать, как обычно к чаю, – писал В. Легостаев, – но позвали раньше»[2744].
Когда Анна Дмитриевна вышла от мужа, она «заметила в соседней комнате лечащего врача Зинаиду Васильевну, обменялись несколькими фразами ни о чем. Потом Зинаида Васильевна ушла в палату. Через некоторое время вышла, подошла близко, сказала: «Анна Дмитриевна, Константин Устинович оставил нас»[2745].
Примерно так же писал и В. Прибытков: «Начался очередной врачебный консилиум. Но продолжался он недолго». Вскоре вышла лечащий врач Зоя Васильевна и, борясь со слезами, проговорила: «Анна Дмитриевна, Константин Устинович нас покинул»[2746].
Получается, что Анну Дмитриевну специально пригласили в больницу, чтобы она могла проститься с мужем. В связи с этим напрашивается предположение, что консилиум принял решение прекратить борьбу за жизнь генерального секретаря и отключил систему поддержания его жизнеобеспечения
Но дело не только в этом.
Если на заседании Политбюро, Е. И. Чазов уверял, что К. У. Черненко потерял сознание в три часа дня и только после этого умер, то из воспоминаний Анны Дмитриевны вытекает, что ее поставили в известность о смерти мужа уже к середине дня. В связи с этим заслуживает внимание свидетельство Д. А. Волкогонова, который имел возможность знакомиться с материалами президентского архива, что К. У. Черненко потерял сознание не «в три часа», а «в полдень»[2747].
В «Медицинском заключении» сказано: «Черненко К. У., 1911 года рождения, длительное время страдал эмфиземой легких, осложнившейся легочно-сердечной недостаточностью. Тяжесть состояния усугублялась сопутствующим хроническим гепатитом с переходом в цирроз. Несмотря на проводимую терапию, нарастали гипоксические и дистрофические изменения в органах и тканях. 10 марта 1985 года в 19 часов 20 минут при явлениях нарастающей печеночной к легочно-сердечной недостаточности произошла остановка сердца»[2748].
Итак, если из воспоминаний А. Д. Черненко вытекает, что ее муж умер днем, то, согласно медицинскому заключению, это произошло вечером. Чему же верить: официальному документу или же воспоминаниям?
Ответ на этот вопрос имеет немаловажное значение. Если К. У. Черненко умер днем, тогда получается, что Е. И. Чазов задержал информацию об этом факте на несколько часов, давая тем самым кому-то возможность использовать в борьбе за власть такой важный фактор как фактор времени.
Неудачная попытка
Правда, нас пытаются уверить, что никакой борьбы на вершине власти не было и другой кандидатуры на пост генсека, кроме кандидатуры М. С. Горбачева, не существовало. В доказательство этого в 1993 г. была опубликована «рабочая запись» заседания Политбюро ЦК КПСС от 11 марта 1985 г., из которой явствует, что М. С. Горбачев был рекомендован пленуму ЦК КПСС на пост генсека сразу и единогласно[2749].
Однако уже при публикации названного документа было обращено внимание на следующее противоречие. С одной стороны, Политбюро приняло решение созвать внеочередной пленум ЦК КПСС 11 марта в 17.00 и «до начала пленума» «рассмотреть все подготовленные организационные вопросы», с другой стороны, если верить опубликованному документу, на этом же заседании М. С. Горбачев заявил, что пленум «откроется через 30 минут». Но можно ли было принимать решение о созыве пленума за 30 минут до его открытия?
Уже одно это навело публикаторов на мысль, что решение о созыве пленума и выступление М. С. Горбачева имели место на разных заседаниях Политбюро [2750]. А следовательно, опубликованная в 1993 г. «рабочая запись» заседания Политбюро 11 марта 1985 г. была сфальсифицирована. Но зачем фальсифицировать документы, если все обстояло благополучно?
Кто объединил рабочие записи двух разных заседаний Политбюро и таким образом обнародовал сфальсифицированный документ, еще предстоит выяснить. По свидетельству В. А. Печенева, в то время протоколы заседаний Политбюро вел А. И. Лукьянов, занимавший пост первого заместителя заведующего Общим отделом ЦК КПСС[2751]. 20 октября 2009 г. в беседе со мной Анатолий Иванович подтвердил, что он присутствовал и на вечернем заседании Политбюро 10 марта, и на дневном заседании 11 марта и на обоих заседаниях вел «рабочую запись» [2752].
Поскольку сфальсифицированный характер «рабочей записи» заседания Политбюро от 11 марта 1985 г. виден невооруженным взглядом, через десять лет на страницах того же самого журнала этот же документ был опубликован снова с подзаголовком «из рабочей записи». Сопоставление двух публикаций показывает, что в последней из них отсутствуют запись выступления Е. И. Чазова с информацией о смерти К. У. Черненко, решение о созыве пленума и решение обнародовать сообщение о смерти К. У. Черненко 11 марта по радио и телевидению и 12 марта в печати[2753].
Это дает основание утверждать, что публикацией 1993 г. была сделана попытка скрыть тот факт, что между смертью К. У. Черненко и открытием пленума ЦК КПСС Политбюро собиралось дважды. Такого не было ни после смерти И. В. Сталина, ни после смерти Л. И. Брежнева, ни после смерти Ю. В. Андропова. Но зачем нужно было созывать Политбюро дважды, если среди его членов существовало полное единодушие и альтернативы М. С. Горбачеву не было?
Чтобы понять это, обратимся к событиям тех двух дней.
«10-го марта, – вспоминает М. С. Горбачев, – я приехал с работы… Буквально через несколько минут – звонок академика Чазова: скончался Константин Устинович Черненко»[2754].
Михаил Сергеевич не пишет, когда именно раздался звонок Е. И. Чазова, но косвенное указание на это мы находим в воспоминаниях самого Евгения Ивановича. «Помню, – пишет он, – что уже темнело когда я позвонил Горбачеву на дачу»[2755]. «По разговору понял, что у него уже продуман весь план прихода к власти»[2756]. О том, что этот звонок действительно не застал Михаила Сергеевича врасплох, свидетельствуют его реакция: «Я сейчас буду собирать Политбюро и секретариат, а ты к 10 часам подъезжай в Кремль»[2757].
Если верить М. С. Горбачеву, первым, кого он поставил в известность о произошедшем, был A. A. Громыко. «Сразу после звонка – пишет М. С. Горбачев, – я связался с Громыко, Тихоновым, Боголюбовым»[2758]. «Я, – отмечает М. С. Горбачев, имея в виду A. A. Громыко, – его нашел в Шереметьеве»[2759].
Михаил Сергеевич не только согласовал с ним вопрос о немедленном созыве экстренного заседания Политбюро, но и договорился о встрече «минут на двадцать раньше назначенного времени». После этого он позвонил премьер-министру H. A. Тихонову и лишь затем заведующему Общим отделом ЦК КПСС К. М. Боголюбову[2760], который должен был оповестить всех остальных членов Политбюро, кандидатов в члены Политбюро и секретарей ЦК КПСС и пригласить их на срочно созываемое заседание.
Между тем был еще один человек, которому не мог не позвонить Михаил Сергеевич. И умолчание о нем очень показательно. Это председатель КГБ. Причем если вытекающее из воспоминаний А. Д. Черненко предположение о том, что ее муж умер не в 19.20, а на несколько часов раньше, соответствует действительности, В. М. Чебриков должен был получить эту информацию гораздо раньше, чем A. A. Громыко и H. A. Тихонов.
В связи с этим требует выяснения, когда, где и от кого В. М. Чебриков узнал о смерти генсека? Когда и какие распоряжения им были отданы после этого?
К началу марта 1985 г. в Политбюро ЦК КПСС входили десять человек: Г. А. Алиев, В. И. Воротников, М. С. Горбачев, В. В. Гришин, A. A. Громыко, Д. А. Кунаев, Г. В. Романов, М. С. Соломенцев, H. A. Тихонов, В. В. Щербицкий[2761]. Кандидатами в члены Политбюро были: П. Н. Демичев, В. И. Долгих, В. В. Кузнецов, Б. Н. Пономарев, В. М. Чебриков, Э. А. Шеварднадзе. Кроме того, в руководство партии входили секретари ЦК КПСС: М. В. Зимянин, И. В. Капитонов, Е. К. Лигачев, К. В. Русаков, Н. И. Рыжков.
По свидетельству В. И. Долгих, на заседаниях Политбюро и члены Политбюро, и кандидаты в члены Политбюро, и секретари ЦК КПСС имели одинаковые права. Однако еще при Л. И. Брежневе сложилась традиция, в соответствии с которой перед началом заседания члены Политбюро собирались в кабинете генерального секретаря и там предварительно обговаривали наиболее важные вопросы. Поэтому в зале заседаний они уже появлялись с принятым ими решением[2762].
Этот факт подтверждает и А. И. Лукьянов. По его словам на заседаниях Политбюро никогда не было голосования. Происходил лишь обмен мнениями, после чего ведущий заседания подводил итог[2763].
Каким же был расклад сил среди членов Политбюро в марте 1985 г. по вопросу о преемнике К. У. Черненко?
Выступив против того, чтобы М. С. Горбачев вел заседания Секретариата, В. В. Гришин, Г. В. Романов и H. A. Тихонов открыто продемонстрировали свое негативное отношение к нему [2764]. «Кунаев и Щербицкий, – отмечал позднее Г. В. Романов, – как мне кажется, тоже не были сторонниками Михаила Сергеевича»[2765]. Следовательно, в руководстве партии по вопросу о новом генсеке не было того монолитного единства, в существовании которого нас пытались и пытаются уверить.
Это означает, что даже переход A. A. Громыко на сторону М. С. Горбачева не давал ему в Политбюро необходимого большинства. Чтобы обеспечить его, требовалось или перетянуть кого-то из названной пятерки на свою сторону или же, хотя бы на время, вывести из игры.
И нужно же было так случиться, что вечером 10-го четверо из десяти членов Политбюро оказались за пределами Москвы: В. И. Воротников вел переговоры в Югославии[2766], Д. А. Кунаев был у себя в Алма-Ате[2767], Г. В. Романов отдыхал в Литве (Паланга)[2768], В. В. Щербицкий возглавлял делегацию Верховного Совета в США[2769].
Казалось бы, в таких условиях заседание Политбюро следовало назначить на следующий день. Однако М. С. Горбачев и В. М. Чебриков, по всей видимости, с одобрения A. A. Громыко решили форсировать события. И мы знаем почему. Из шести членов Политбюро, которые были в Москве в тот вечер, М. С. Горбачев мог рассчитывать на поддержку троих: Г. А. Алиева, A. A. Громыко и М. С. Соломенцева, а В. В. Гришин – только на поддержку H. A. Тихонова.
Когда М. С. Горбачев приехал в Кремль, A. A. Громыко был уже там.
«За полчаса до начала заседания, – пишет Михаил Сергеевич, – я встретился с Андреем Андреевичем Громыко… Состоялась наша короткая, но очень важная беседа. Я сказал, что он не хуже меня знает ситуацию в стране и вокруг нее – за рубежом. Многие проблемы уже давно требуют решения, а общество ждет перемен. Эти перемены будут трудными. Но откладывать дальше их нельзя. Надо решаться. Я пригласил Громыко к соединению усилий в этот ответственный момент. Ответ был совершенно определенен: он сказал, что полностью разделяет мои оценки и согласен действовать вместе»[2770].
«Когда Черненко умер, мы с Ириной Михайловной были в Барвихе, – имея в виду свою жену, рассказывал позднее А. Караулову В. В. Гришин. – После звонка Боголюбова немедленно отправился в Кремль». «Там уже был Михаил Сергеевич. Он явился первым. Мы поздоровались, Горбачев говорит: «Надо, Виктор Васильевич, комиссию по похоронам организовывать. Может быть, Вы возьметесь за это дело?»[2771].
Если подобный эпизод действительно имел место, то это была явная провокация. Но Виктор Васильевич не хуже Михаила Сергеевича знал, кто из членов Политбюро мог поддержать его в тот вечер, поэтому на эту провокацию не поддался.
«Я, – рассказывал он А. Караулову, – очень удивился, говорю: «Михаил Сергеевич, всегда было так, что комиссию по похоронам умершего генсека возглавляет тот, кто замещал его во время болезни. Это секретарь ЦК, но уж никак не горкома. И не просто секретарь, а тот, кто был его ближайшим соратником. Этот человек – вы»[2772].
Примерно так же В. В. Гришин описывал этот эпизод и в своих мемуарах: «Когда К. У. Черненко умер (март 1985 г.), решался вопрос о комиссии по похоронам, М. С. Горбачев предложил мне быть председателем этой комиссии. Я возразил: «Председателем комиссии должен быть секретарь ЦК КПСС, замещающий Генерального секретаря во время его болезни – то есть М. С. Горбачев»[2773].
«Воскресным вечером 10 марта 1985 г., – вспоминает Е. К. Лигачев, – я находился на загородной даче в Горках-десятых. Именно там и разыскал меня заведующий Общим отделом ЦК Боголюбов: «Скончался Константин Устинович. Членам и кандидатам в члены ПБ, секретарям ЦК сегодня же нужно собраться в Кремле. Приезжайте…»[2774].
«Примерно минут через 30, – читаем мы далее в воспоминаниях Егора Кузьмича, – я уже входил в зал заседаний Политбюро. Здесь собрались Б. Н. Пономарев, В. И. Долгих, И. В. Капитонов, П. Н. Демичев, министр обороны С. Л. Соколов[2775], другие кандидаты в члены ПБ и секретари ЦК»[2776].
Н. И. Рыжков пишет, что ему сообщили о смерти К. У. Черненко между 19.20 и 21.00. «Когда я заявился в «предбанник» перед залом заседания Политбюро, там уже толклись взволнованные секретари…»[2777].
«Вскоре, – пишет Е. К. Лигачев, – из Ореховой комнаты вышли члены Политбюро, заняли свои места, и тут сразу же воочию обнаружилась вся сложность и запутанность ситуации. Горбачев, который последние месяцы проводил заседания ПБ, хотя и сел за стол председательствующего, однако не по центру, а как-то сбоку»[2778].
Иначе запомнился этот эпизод Н. И. Рыжкову:
«Первым из «Ореховой комнаты» стремительно вышел Горбачев. Он и занял место председателя, он и начал заседание. На часах значилось, если это не безразлично историкам, 22.00»[2779].
Присутствовавшему на этом заседании Е. И. Чазову запомнились «озадаченные, поникшие лица большинства участников заседания и уверенный в себе М. Горбачев, восседавший во главе стола»[2780].
«Открыв заседание, – вспоминает М. С. Горбачев, – я сообщил о случившемся. Встали. Помолчали. Заслушали приглашенного на заседание Чазова. Он кратко изложил историю болезни и обстоятельства смерти Черненко» [2781].
«Я, – пишет М. С. Горбачев далее, – сказал, что надо готовить документы, собирать Пленум ЦК КПСС. На том и порешили. Лигачеву, Боголюбову, Соколову дали поручение обеспечить своевременное прибытие членов ЦК в Москву, с привлечением Министерства путей сообщения и воздушного флота… Назначили Пленум на 17 часов следующего дня»[2782].
Е. К. Лигачев уточняет, что предложение созвать Пленум уже на следующий день, хотя и было одобрено, но не без возражений. Кто попытался возражать, он не указывает[2783]. Вероятнее всего, это были В. В. Гришин и H. A. Тихонов. Видимо, эти возражения имел в виду В. А. Печенев, когда писал об «острой перебранке», имевшей место заседании Политбюро вечером 10 марта[2784].
«Довольно быстро составили комиссию по организации похорон Черненко, – пишет Н. И. Рыжков. – Оговорили место захоронения – в земле за Мавзолеем, дату и время – в среду, в 13.00, место прощания с покойным – Дом Союзов, естественно»[2785]. По свидетельству Михаила Сергеевича, в эту комиссию включили «всех членов Политбюро»[2786].
«И тут, – отмечает Е. К. Лигачев, – произошла заминка». Когда М. С. Горбачев предложил избрать председателя комиссии, «в зале Политбюро повисла тишина. Сейчас мне трудно припомнить, сколько времени длилась эта пауза, но мне она показалась бесконечной»[2787]. «Тяжелая долгая пауза, возникшая после слов Горбачева, подтверждала худшие опасения… Вопрос о генсеке отнюдь не предрешен… В результате обмен мнениями относительно председателя похоронной комиссии приобрел какой-то размытый характер и сам собою сошел на нет»[2788].
Кто участвовал в этом обмене мнений и какие предложения были сделаны, Е. К. Лигачев умалчивает.
«Когда встал вопрос о председателе, – пишет Михаил Сергеевич, – вышла небольшая заминка. Тут надо сказать, что председателем по организации похорон умершего генсека, как правило, назначался будущий генсек. И Гришин вдруг говорит: – А почему медлим с председателем? Все ясно, давайте Михаила Сергеевича»[2789]. О том, что на этом заседании Политбюро первым назвал фамилию М. С. Горбачева В. В. Гришин, пишет и помощник М. С. Горбачева А. С. Черняев[2790].
Отметив этот факт, Михаил Сергеевич далее пишет: «Я предложил не торопиться, назначить Пленум на 17 часов следующего дня, а Политбюро – на 14. У всех будет время – ночь и полдня – все обдумать и взвесить. Определимся на Политбюро и пойдем с этим на Пленум. Так и решили»[2791].
Таким образом, если исходить из воспоминаний М. С. Горбачева, вечером 10-го вопрос о кандидатуре генсека не рассматривался, а вопрос о председателе похоронной комиссии хотя и был поднят, но его решение по предложению Михаила Сергеевича перенесли на следующий день.
Подобным же образом описывает это заседание и Е. К. Лигачев.
Однако Н. И. Рыжков пишет, что вопрос о председателе похоронной комиссии в тот вечер был все-таки решен: «Довольно быстро составили комиссию по организации похорон Черненко. Возглавил ее Горбачев, возражений не последовало»[2792].
Кто же прав?
Ответ на этот вопрос дает протокол следующего заседания Политбюро, состоявшегося 11 марта. Из него явствует, что на этом заседании вопрос о председателе похоронной комиссии не рассматривался. Значит, он уже был решен накануне[2793].
И действительно, выступая в заседании Политбюро 11 марта по поводу кандидатуры нового генсека, В. В. Гришин сказал: «Мы вчера вечером, когда узнали о смерти Константина Устиновича, в какой-то мере предрешили этот вопрос, договорившись утвердить Михаила Сергеевича председателем комиссии по похоронам»[2794].
Факт избрания М. С. Горбачева председателем похоронной комиссии вечером 10 марта подтвердили в беседе со мной В. И. Долгих[2795] и А. И. Лукьянов[2796].
0 том, что вопрос о председателе комиссия по организации похорон был решен вечером 10-го, свидетельствует и дневник В. И. Воротникова, из которого явствует, что на следующий день в 11.00 (т. е. за четыре часа до нового заседания Политбюро) похоронная комиссия под председательством М. С. Горбачева уже собралась на свое первое заседание [2797].
Но если вопрос о председателе похоронной комиссии вечером 10 марта был решен, что же вызвало разногласия, из-за которых пришлось созывать Политбюро вторично? Ответ очевиден – вопрос о кандидатуре будущего генерального секретаря.
Со слов М. С. Горбачева В. И. Болдин утверждал, что вечером 10 марта В. В. Гришин предложил Михаила Сергеевича на пост генсека, но «предложение Гришина повисло в воздухе. Его никто не поддержал». Возникла «заминка». Тогда М. С. Горбачев и заявил: «Давайте решим вопрос завтра»[2798].
Следовательно, буквально через три часа после смерти К. У. Черненко была сделана попытка не только утвердить М. С. Горбачева председателем похоронной комиссии, но и рекомендовать на должность генерального секретаря.
Однако эта попытка не увенчалась успехом.
Таким образом, первый раунд борьбы за кресло генсека М. С. Горбачев выиграл лишь частично. О том, что избрание М. С. Горбачева происходило непросто, он сам признал на встрече с первыми секретарями накануне XXVIII съезда[2799].
С целью сокрытия этого факта и была предпринята публикация сфальсифицированной «рабочей записи» заседания Политбюро ЦК КПСС 11 марта 1985 г. на страницах журнала «Источник» в 1993 г.
Историческая ночь
«Заседание, – вспоминает Е. К. Лигачев, – закончилось примерно часов в 11 вечера, и все разъехались. Из высшего эшелона руководства в Кремле остались только Горбачев, я и тогдашний председатель КГБ Чебриков»[2800].
Затем, как пишет М. С. Горбачев, «стали съезжаться вызванные работники аппарата ЦК. Создали группы для подготовки документов»[2801].
Одним из экстренно вызванных в тот вечер в Кремль был Вадим Алексеевич Печенев. «Вскоре после десяти вечера, – вспоминал он, – когда я уже спал, меня разбудила встревоженная жена… звонил Е. Калгин… Меня немедленно вызывали в Кремль»[2802].
Если верить В. А. Печеневу, около 23.00 он был в Кремле в «предбаннике» зала заседаний Политбюро. Здесь ему и заместителю Е. К. Лигачева Е. З. Разумову дали задание – подготовить к 9.00 утра некролог. В эту же группу был включен А. И. Вольский[2803].
По воспоминаниям В. В. Прибыткова, «дежурный из приемной Генерального секретаря ЦК КПСС» Е. И. Калгин позвонил ему «около одиннадцати часов вечера»[2804]. Около полуночи В. В. Прибытков был в «зале приемной». «Несмотря на поздний час, – читаем мы в его мемуарах, – много народу. Одного взгляда достаточно: собрались те самые люди, которые в последние два-три года, по горькой иронии судьбы, набили руки на посмертно-торжественом ритуале. Все хорошо мне знакомы. Других здесь и не может быть. Дежурный провожает меня в зал, это зал заседаний для Политбюро ЦК… За столом сидя двое… Горбачев… Лигачев»[2805].
Здесь В. В. Прибытков получает задание – «вместе с группой товарищей составить текст завтрашнего обращения к советскому народу»[2806]. Пользуясь случаем, он попытался заглянуть в кабинет К. У. Черненко. Но туда его уже не пустили[2807].
В тот вечер была создана еще одна рабочая группа, которая должна была подготовить «доклад нового Генсека на Пленуме ЦК КПСС»[2808].
«Доклад, – пишет В. А. Печенев, – писали, если я не ошибаюсь, четыре человека: А. И. Лукьянов (он подарил, кстати, мне текст этого доклада через несколько дней с автографом), В. Медведев, В. Загладин и А. Александров-Агентов»[2809].
«Загладин, Александров, Лукьянов. Медведев, – пишет A. C. Черняев, – были подняты ночью с постели, вызваны в Кремль, где им Горбачев поручил подготовить к утру речь «для того, кто будет избран Генеральным секретарем»[2810].
Касаясь этого эпизода, К. Н. Брутенц отмечает: «Вряд ли М. С. мог озаботиться этим для кого-то другого»[2811]. Вспоминая о подготовке этого документа, В. А. Печенев уточнял: «Все мы уже знали, кто будет выступать в этим докладом: М. Горбачев»[2812].
«Когда мы с А. Вольским получили свое задание, – пишет В. А. Печенев, – Аркадий Иванович заглядывая в светлые, печальные глаза Горбачева, доверительно спросил его: «Михаил Сергеевич, а доклад на Пленуме Вы будете делать?». «Аркадий, не вые…ся… – «дипломатично ответил Горбачев»[2813].
О том, что Михаил Сергеевич готовил доклад для себя, он свидетельствует сам. Отметив, что после заседания Политбюро встретился с В. И. Болдиным, В. А. Медведевым и А. Н. Яковлевым, он пишет: «С Медведевым, Яковлевым и Болдиным договорились о концепции моего выступления на Пленуме. Подход был такой: сразу заявить обществу и всему миру наши позиции»[2814].
Следовательно, несмотря на неудавшуюся вечером 10 марта попытку решить вопрос о наследстве К. У. Черненко, Михаил Сергеевич не сомневался, что он будет избран генеральным секретарем.
«Примерно до трех, а то и до четырех часов утра, – пишет Е. К. Лигачев, – мы очень интенсивно работали – прямо в зале заседаний Политбюро»[2815].
В чем именно заключалась эта «работа», историкам еще предстоит выяснить. Но уже сейчас можно утверждать, что прежде всего она была связана с оповещением тех четырех членов Политбюро, которых вечером 10 марта не было в Москве.
Теперь многое зависело от того, приедут ли к следующему заседанию Политбюро В. И. Воротников, Д. А. Кунаев, Г. В. Романов и В. В. Щербицкий и какую они займут позицию?
Как видно из дневника В. И. Воротникова, первым в известность о произошедшем поставили его. Ему сообщили о необходимости «немедленно вернуться в Москву» в столице Черногории Титограде «примерно в 19.40 по местному времени», т. е. около 20.40 по московскому[2816].
Когда был поставлен в известность о необходимости срочного возвращения в Москву В. В. Щербицкий, мы не знаем. Единственно, что явствует из воспоминаний его помощника В. К. Врублевского, это произошло утром 10 марта[2817]. Утром – значит, не позднее 12 часов.
Как же В. В. Щербицкий мог получить вызов в Москву утром, если К. У. Черненко умер вечером? Причина этого заключается в разнице времени у нас и за океаном.
Чтобы на этот счет иметь более точное представление, необходимо учесть, что делегация Верховного Совета СССР[2818] вылетела в США 3 марта[2819]. В тот же день она прибыла в Вашингтон[2820] и находилась здесь до 9 марта, после чего «отправилась в поездку по стране», сначала в Техас [2821], затем в в Калифорнию (Сан-Франциско). С 4 по 10 марта «Известия» ежедневно информировали читателей об этом визите. 11 – го и 12-го информация о нем исчезала со страниц газеты[2822].
В Сан-Франциско делегация прибыла 10 марта, по одним данным, утром, по другим данным – вечером. «Весть о смерти К. У. Черненко, – вспоминал Г. А. Арбатов, – застала меня в США, в Сан-Франциско, куда мы только утром прибыли с парламентской делегацией во главе с В. В. Щербицким»[2823]. А вот воспоминания Б. И. Стукалина: «Мы вылетели на военных самолетах в Сан-Франциско» и «прибыли туда вечером 10 марта»[2824].
Очевидно, что Г. А. Арбатов указывал местное, а Б. И. Стукалин московское время. Разница во времени между Москвой и Вашингтоном 8 часов, между Вашингтоном и Сан-Франциско – 3 часа. Когда врачи констатировали смерть К. У. Черненко, в Москве было 19.20, в Вашингтоне – 11.20, в Сан-Франциско 8.20.
Следовательно, если В. В. Щербицкий получил в Сан-Франциско предложение срочно вернуться домой утром 10 марта, т. е. до 12.00 по местному времени, то это было не позднее 23.00 по московскому времени.
Из четверых отсутствовавших в тот вечер в Москве членов Политбюро, единственным, кто мог успеть в Кремль к 22.00, был Г. В. Романов. От Паланги в Литве, где он отдыхал, не более получаса до Клайпеды, от Клайпеды на самолете около часа до Внуково, от Внуково до Кремля около получаса. Итого, два часа.
Однако на вечернем заседании Политбюро 10 марта Григория Васильевича не было. «Я, – вспоминал он, – узнал о смерти генсека только в 23 часа, когда мне позвонил заведующий Общим отделом ЦК K. M. Боголюбов. На мой вопрос, почему не позвонили раньше, он отвечал: мне не сказали»[2825].
Получив информацию о смерти К. У. Черненко, Г. В. Романов хотел сразу же лететь в Москву. Однако здесь произошел еще один «сбой».
Выступая 13 марта 2005 г. в программе В. В. Познера «Времена», Геннадий Хазанов обнародовал следующий факт. Летом 1985 г. в беседе с ним первый секретарь Клайпедского горкома КПСС Шлижус сообщил, что вечером 10 марта 1985 г. им была получена шифрограмма. В ней предлагалось не расчищать летное поле на клайпедском аэродроме для экстренного отлета Г. В. Романова в Москву и предложить ему лететь в Москву из Вильнюса. Между тем от Клайпеды до Вильнюса не менее трех часов езды, особенно если учесть ночное время. Присутствовавший на передаче В. В. Познера М. С. Горбачев отнес эту историю к разряду небылиц[2826]. Однако ни у Г. Хазанова, ни у Шлижуса не было оснований сочинять ее.
Упоминая о вечернем заседании Политбюро 10 марта, Д. Кунаев писал: «На это заседание не были приглашены ни Щербицкий, ни Романов, и с запозданием был приглашен я, находившийся в 4 часах лета от Москвы»[2827].
В отличие от Г. В. Романова Д. А. Кунаев не мог добраться до Москвы к 22.00 даже в том случае, если бы его своевременно вызвали в столицу. Но главное в другом. Чем позже Г. В. Романов, Д. А. Кунаев и В. В. Щербицкий могли добраться до Москвы, тем меньше возможности было у них встретиться или переговорить друг с другом по правительственной связи, обменяться мнениями с В. В. Гришиным, Н. А. Тихоновым, другими членами Политбюро и тем самым вмешаться в ход событий.
Одновременно с этим оставшаяся в Кремле троица (М. С. Горбачев, Е. К. Лигачев и В. М. Чебриков) мобилизовала собственную армию.
Поскольку «на заседании 10 марта Политбюро не решило вопроса о преемнике Черненко», вспоминал В. И. Болдин, пришлось «ночь и до обеда следующего дня вести активную работу по вербовке сторонников Горбачева»[2828].
«С того памятного вечера, – читаем мы в воспоминаниях B. И. Болдина далее, – когда пришло известие о смерти Черненко, в руководстве партии наступила пора больших политических игр, маневров и компромиссов. Вряд ли какое-нибудь другое назначение на пост генсека так прорабатывалось, обсуждалось и организационно обеспечивалось»[2829].
Чем именно он занимался в ту ночь, Егор Кузьмич в своих мемуарах умалчивает. Однако в нашем распоряжении есть свидетельство В. И. Болдина, которое частично приоткрывает завесу тайны. Оказывается, «он (Лигачев. – А. О.) обзванивал ночью перед пленумом секретарей обкомов»[2830] и, судя по всему, обрабатывал их в пользу М. С. Горбачева.
А о том, что такая работа была нужна, свидетельствуют воспоминания В. И. Болдина. «У меня, – отмечал он в одном из интервью, – были доверительные отношения с секретарями обкомов, и они говорили откровенно, что знают о Горбачеве мало, а то, что знают, – так не приведи Господи. Но все-таки было понимание и того, что нельзя избирать генсеком четвертого старика подряд»[2831].
«За Горбачева был аппарат ЦК, – подчеркивал В. И. Болдин. – И значит, на места первой поступила информация в нужном Горбачеву ключе. Тут ведь действует какое правило? Кто первый вложил в нужное ухо информацию, тот и прав»[2832].
В. И. Болдин обращал внимание еще на один важный вопрос: «Шифровальный аппарат был только у ЦК»[2833]. Это было не совсем так. Шифровальный аппарат имели и КГБ СССР, и Министерство обороны, но его не было у Московского горкома партии, т. е. у B. В. Гришина.
«10 марта 1985 г. – вспоминал маршал С. А. Ахромеев, – прибыл с работы около 23 часов… Примерно в полночь по закрытой связи мне позвонил председатель КГБ В. М. Чебриков. Оговорившись, что не сумел связаться с министром обороны С. Л. Соколовым, он сказал: «Скончался Константин Устинович… Только что закончилось заседание Политбюро ЦК КПСС. Необходимые решения о Генеральном секретаре нами приняты. На 11 марта назначен Пленум ЦК КПСС. Доложи министру обороны… положение в стране не такое, чтобы стать Генсеком представителю старшего поколения». И хотя В. М. Чебриков не сказал это, С. Ф. Ахромеев понял, что «им станет М. С. Горбачев»[2834].
Очень странно, что председатель КГБ СССР позвонил не министру обороны, а начальнику Генерального штаба. Тем более что C.Ф. Ахромеев сразу же «нашел» С. Л. Соколова «по телефону». Это наводит на мысль, что министр обороны не принадлежал к сторонникам М. С. Горбачева. Удивляет и заявление В. М. Чебрикова о принятых решениях по поводу нового генсека, хотя на самом деле этот вопрос, как мы видели, решить с ходу не удалось.
Из этого явствует, что в ночь с 10 на 11 марта руководитель КГБ предпринимал последние усилия, направленные на то, чтобы обеспечить переход власти к М. С. Горбачеву.
Поскольку Е. К. Лигачев называет среди лиц, участвовавших в подготовке к избранию М. С. Горбачева, В. И. Долгих, во время встречи с Владимиром Ивановичем 24 июня 2009 г. я специально обратился к нему с просьбой поделиться воспоминаниями о событиях 10–11 марта 1985 г.
В. И. Долгих сказал, что о смерти К. У. Черненко ему на дачу сообщил K. M. Боголюбов, что после этого он сразу же направился в Кремль, а после заседания Политбюро вернулся домой. И ни вечером 10-го, ни в ночь с 10-е на 11–е, ни утром 11-го ни с кем никаких разговоров о кандидатуре будущего генсека не вел[2835].
Однако это свидетельство вызывает сомнения.
Бывший помощник К. У. Черненко В. Печенов пишет, что «через пару часов после смерти Черненко» «круг престарелых членов нашего правящего ареопага» готов был «разыграть «гришинскую карту»[2836]. «Кстати говоря, – вспоминает Егор Кузьмич, – в то время нередко проскальзывал разговор о каком-то «завещании» Черненко – якобы в пользу Гришина… Как выяснилось позднее, никакого «завещания» не было»[2837]. Если верить А. Н. Яковлеву, несмотря на это, «ближайшее окружение усопшего Черненко уже готовило речи и политическую программу для другого человека – Виктора Гришина»[2838].
Из выступления М. С. Горбачева на XIX конференции явствует, что после смерти К. У. Черненко на случай провала кандидатуры Михаила Сергеевича им и его окружением была подготовлена альтернативная кандидатура, о которой не знал даже Н. И. Рыжков[2839].
По свидетельству В. А. Крючкова, незадолго до своей смерти A. A. Громыко сделал ему следующее признание: «В 1985 г. после смерти Черненко товарищи предлагали мне сосредоточиться на работе в партии и дать согласие занять пост Генерального секретаря ЦК КПСС. Я отказался, полагая, что чисто партийная должность не для меня»[2840].
Это значит, что противники М. С. Горбачева в ту ночь тоже не спали.
Кто именно предлагал A. A. Громыко возглавить руководство партии, он не указал. Однако нетрудно догадаться, что из пяти, находившихся, кроме него, в это время в Москве членов Политбюро, это могли быть H. A. Тихонов или В. В. Гришин. Если бы возникла альтернатива (A. A. Громыко или М. С. Горбачев), Д. А. Кунаев и Г. В. Романов несомненно поддержали бы А. А. Громыко.
Однако Андрей Андреевич не принял сделанное ему предложение. «Я отказался, полагая, что чисто партийная деятельность не для меня. Может быть, это было моей ошибкой»[2841]. Что повлияло на такой шаг старейшего и влиятельнейшего члена Политбюpo, мы не знаем. Вероятно, от такого шага его удержал В. М. Чебриков.
«Когда мы с Михаилом Сергеевичем и Виктором Михайловичем Чебриковым, – пишет Е. К. Лигачев, – наконец, спустились вниз, чтобы ехать домой, и вышли на высокое крыльцо здания правительства, над кремлевскими башнями уже слегка брезжил рассвет»[2842].
Как пишет Егор Кузьмич, хотя под утро 11 марта он, М. С. Горбачев и В. М. Чебриков «распрощались, разъехались по домам, договорились, что в 8 часов утра уже будем на рабочих местах»[2843].
«На следующий день после смерти К. Черненко, – вспоминает Е. И. Чазов, – не успел я собраться на работу, как раздался телефонный звонок. К моему удивлению, в этот ранний час из машины звонил Михаил Сергеевич Горбачев. Он начал с того, что поблагодарил меня за все, что я искренне и бескорыстно делал для него за годы дружбы и особенно в последнее время. Помолчав, добавил, что уверен, как бы ни менялось наше положение, мы и в будущем останемся верными друзьями»[2844].
Чтобы оценить значение этого звонка, необходимо учесть, что М. С. Горбачев был довольно безразличен к тем, кто его окружал и проявлял любезность только к тем, от кого зависел. По утверждению Е. И. Чазова, A. A. Громыко называл его «человеком с ледяным сердцем»[2845].
В. М. Суходрев вспоминал, например, что переводчики, которые работали с М. С. Горбачевым, были для него «своеобразной частью обстановки, как столы, стулья, карандаши». «За период деятельности Горбачева на высшем уровне, отмечал он, – вряд ли кто из его окружения слышал от него слово «спасибо»[2846].
Эту особенность М. С. Горбачева отмечал и кремлевский фотограф Владимир Георгиевич Мусаэльян: «От Михаила Горбачева вообще никогда «спасибо» не слышал»[2847].
А вот утверждение Н. Бикенина: «Что меня поражало в Михаиле Сергеевиче, так это его безразличие к людям, которые были к нему дружественны, лояльны, если хотите, преданны, и потому, как, видимо, он считал, во внимании не нуждались»[2848].
Следовательно, если рано утром 11 марта 1985 г. Михаил Сергеевич счел необходимым позвонить Е. И. Чазову, значит не столько потому, что испытывал к нему чувство благодарности, сколько потому, что зависел от него. Но как он, без пяти минут генсек, мог зависеть от главного кремлевского врача? И что такого он сделал для него, «особенно в последнее время»? Ответ напрашивается сам собой. Михаил Сергеевич знал, что к Е. И. Чазову могут обращаться с вопросами о том, как умер К. У. Черненко. И своим звонком он хотел предупредить его, чтобы он не говорил лишнего. Значит, у него были основания чего-то опасаться.
Не случайно, видимо, когда через пять лет в марте 1990 г., покидая пост министра здравоохранения СССР, Е. И. Чазов пришел к М. С. Горбачеву попрощаться, тот, упомянув о своих противниках, сказал: «Они распространяют слухи, что смерть Черненко была устроена для того, чтобы я занял пост генерального секретаря»[2849].
В то ранее утро 11 марта 1985 г. М. С. Горбачев не ограничился словами благодарности. «Я долго думал, – продолжал он, – что делать в связи с обращением многих товарищей по партии, которые считают, что я должен ее возглавить. Вопрос не простой, но после долгих раздумий я решил, что надо соглашаться. Надо выводить страну из кризиса. Сейчас еду, чтобы сообщить об этом решении»[2850]
На чем была основана эта уверенность М. С. Горбачева, мы не знаем, так как борьба за голоса еще продолжалась. Об этом, в частности, свидетельствует дневник В. И. Воротникова.
Когда ему передали сообщение о необходимости немедленно вернуться в Москву, он находился в Черногории. «Мы, – отметил В. И. Воротников в дневнике, – быстро завершили переговоры, подписали договор о сотрудничестве». «Прямой закрытой связи из Титограда ни с Москвой, ни с посольством в Белграде не было. Причину вызова мне не сообщили». Между тем погода была нелетная. Шел снег. Несмотря на это, В. И. Воротников решил все-таки лететь[2851].
Первоначально он направился в Белград, надеясь там получить необходимую информацию или же связаться с Москвой по закрытой связи. Однако, хотя вылететь из Титограда удалось, «Белград по метеоусловиям не принял». Было принято решение лететь в Москву. В Киеве пришлось сделать посадку «для дозаправки». «Было около 3 час. ночи». Только там В. И. Воротников узнал о смерти К. У. Черненко[2852].
В Москву он вернулся в 5.40, в 8.00 позвонил K. M. Боголепову, и тот сообщил ему не только о смерти К. У. Черненко, но и о том, что председателем похоронной комиссии назначен М. С. Горбачев[2853].
Последний факт уже сам по себе говорил о многом. Однако на протяжении полутора часов Виталий Иванович не спешил докладывать М. С. Горбачеву о своем возвращении. По всей видимости, он собирал дополнительную информацию и просчитывая сложившуюся ситуацию.
Когда в 9.40 В. И. Воротников позвонил Михаилу Сергеевичу, тот сразу же заявил: «Официального обсуждения не было, но некоторые члены Политбюро (кто не сказал) звонили и говорили о намерении возложить этот груз на меня. Как ты?». В. И. Воротников поддержал эту идею[2854].
«Примерно между девятью и десятью часами» Е. К. Лигачеву в ЦК позвонил A. A. Громыко и между ними произошел следующий диалог: «Егор Кузьмич, кого будем выбирать Генеральным секретарем?». «Думаю, надо избирать Горбачева». «Я тоже думаю о Горбачеве… А как вы считаете, кто бы мог внести предложение, выдвинуть его кандидатуру?». «Было бы очень хорошо, Андрей Андреевич, если бы сделали вы». Так и порешили»[2855].
Имеются сведения, что позднее, объясняя свою позицию, A. A. Громыко сказал одному из своих заместителей М. С. Капице, «что у него не было выбора: «Либо Горбачев, либо Гришин»[2856].
Следует обратить внимание, что, оказавшись перед таким выбором и заключив соглашение с М. С. Горбачевым, A. A. Громыко до утра 11 марта выжидал. Видимо, он продолжал размышлять. Ведь к началу нового заседания Политбюро в Москву могли прибыть четверо отсутствовавших накануне его членов, из которых по крайней мере двое (Д. А. Кунаев, Г. В. Романов) явно были на стороне В. В. Гришина. Исход голосования во многом зависел от позиции В. В. Щербицкого, который не относился к поклонникам М. С. Горбачева.
В таком случае даже голосование A. A. Громыко в пользу М. С. Горбачева не давало ему преобладания. Если его могли поддержать Г. А. Алиев, В. И. Воротников, A. A. Громыко, М. С. Соломенцев, то В. В. Гришина – Д. А. Кунаев, Г. В. Романов, H. A. Тихонов, В. В. Щербицкий.
Чтобы не допустить этого, необходимо было хотя одного из троих отсутствующих задержать в пути. А поскольку это невозможно было сделать с Д. А. Кунаевым и Г. В. Романовым, многое зависело от того, успеет ли вернуться к началу заседания Политбюро В. В. Щербицкий.
Сопровождавший советскую делегацию политический обозреватель «Известий» Станислав Николаевич Кондрашов вспоминает, что, узнав о смерти К. У. Черненко, В. В. Щербицкий сразу же «поспешил в Москву», чтобы принять участие в избрании нового генсека[2857].
Если бы В. В. Щербицкому, как и В. И. Воротникову в течение полутора часов после смерти К. У. Черненко, т. е. около 21.00 по московскому или же около 10.00 по калифорнийскому времени сообщили о необходимости немедленного возвращения домой, он мог тем же самолетом из Сан-Франциско вернуться в Нью-Йорк. По свидетельству Г. А. Арбатова, от Сан-Франциско до Нью-Йорка пять с половиной часов лета[2858]. Следовательно, уже 10 марта в 15.30 по калифорнийскому, в 18.30 по вашингтонскому и 11 марта в 2.30 по московскому времени советская делегация могла быть в Нью-Йорке. Отсюда до Москвы 10 часов полета. Это значит, в 12.30 по московскому времени она могла быть во Внуково, а в 13.00 – в Кремле.
Когда около 9.30 A. A. Громыко позвонил Е. К. Лигачеву, до первоначально назначенного времени заседания Политбюро оставалось 4.30, а делегации Верховного Совета в Нью-Йорке еще не было[2859]. Видимо, только получив информацию об этом, Андрей Андреевич и встал на сторону М. С. Горбачева.
После его звонка Е. К. Лигачев сразу же сообщил о нем Михаилу Сергеевичу, и тот дал команду действовать. «Я, – пишет Егор Кузьмич, – пригласил своего заместителя Е. Разумова, помощника В. Н. Шаркова, и мы сообща, быстро подготовили необходимые данные о Горбачеве. Запечатав конверт, фельдсвязью сразу же отправил его на Смоленскую площадь в МИД. Было, наверное, около 12-ти»[2860].
Затем вплоть до открытия Пленума ЦК КПСС Е. К. Лигачев принимал первых секретарей и агитировал их за М. С. Горбачева[2861]. Имеются сведения, что этим же занимался и В. И. Воротников[2862].
По свидетельству В. И. Болдина, «о предстоящих выборах Горбачева генсеком» говорили «открытым текстом»[2863].
Это означает, что даже после заседания Политбюро Михаил Сергеевич не был до конца уверен в исходе голосования на пленуме
И хотя сведения о смерти К. У. Черненко первоначально сохраняли в тайне, постепенно они распространялись по аппарату ЦК КПСС. Поэтому когда в 9.45 Б. Н. Пономарев собрал своих заместителей по Международному отделу, то «очень удивился, что все давно уже все знают»[2864]
«На следующее утро, – вспоминает понедельник 11 марта С. Н. Земляной, который, как мы помним, занимался составлением первой биографии К. У. Черненко, – я отбыл с госдачи в Москву, на Старую площадь, чтобы передать помощникам генсека беловик машинописи заказанной ими биографии Работодателя».
И хотя на Старой площади все было, как всегда, что-то уже начало изменяться. «Уже при входе в 1-й подъезд я почувствовал, какую-то беспричинную собачью тревогу»[2865].
«Поднявшись на лифте на 6-й этаж, где располагались кабинеты помощников генерального, я направился к первому из них. Открыв дверь, я увидел апокалиптическую картину. Нетрезвый и небритый помощник со следами бессонной ночи на лице. Гудящая бумагорезка. Распахнутые опустошенные сейфы. Я сразу все понял. «Когда?» – «Вчера»[2866].
«Нам не нужно менять политику»
М. С. Горбачев утверждает, что новое заседание Политбюро началось в 14.00. Из дневника В. И. Воротникова явствует, что оно открылось в 15.00.
К тому времени расклад сил в Политбюро был ясен. Поэтому, встретив перед заседанием Михаила Сергеевича, В. И. Долгих поинтересовался, готова ли у него «тронная речь». «Горбачев засмеялся и ответил, что он назначил людей написать речь для того, кто будет назначен, чтобы ее произнести»[2867].
Если протокол заседания Политбюро 10 марта 1985 г. нам неизвестен, то протокол 11 марта 1985 г. сохранился[2868] и опубликован[2869].
11 марта 1985 г. на заседании Политбюро под председательством М. С. Горбачева «присутствовали тт. Алиев Г. А., Воротников В. И., Гришин В. В., Громыко A. A., Кунаев Д. А., Романов Г. В., Соломенцев М. С., Тихонов H. A., Демичев П. H., Долгих В. И., Кузнецов В. В., Пономарев Б. Н., Чебриков В. М., Шеварднадзе Э. А., Зимянин М. В., Капитонов И. В., Лигачев Е. К., Русаков К. В., Рыжков Н. И.»[2870].
«В часы заседания Политбюро, на котором решалась проблема будущего руководителя партии и страны, – вспоминал А. Н. Яковлев, – Крючков пригласил меня в здание разведки. Он сослался на то, что в приемной Политбюро у него «свой» человек, и мы таким образом будем в курсе всего происходящего»[2871].
Обратите внимание: в этот ответственный момент А. Н. Яковлев и В. А. Крючков были вместе и не где-нибудь, а в Ясенево, в резиденции ПГУ КГБ СССР. «Свой» человек В. А. Крючкова «в приемной Политбюро» – это уже упоминавшийся Е. Калгин, который пришел в аппарат ЦК вместе с Ю. В. Андроповым из КГБ.
Показательно, что, открыв заседание 11 марта в 15.00, М. С. Горбачев снова предоставил слово Е. И. Чазову.
Но зачем? Ведь он уже информировал секретарей, кандидатов в члены Политбюро и членов Политбюро о смерти К. У. Черненко вечером 10 марта? Одно из двух: или эта информация в каких-то важных деталях должна была отличаться от информации, прозвучавшей накануне, или же это делалось для того, чтобы, составив протокол заседания Политбюро 11 марта, скрыть таким образом факт предшествовавшего вечернего заседания.
Однако М. С. Горбачев упустил из вида две вещи. Продублировать предшествовавшее заседание было невозможно, так как на нем принималось решение о созыве пленума ЦК КПСС, о создании комиссии по похоронам и обнародовании информации о смерти К. У. Черненко. Игнорирование этого и привело к тому, что фальсификация «рабочей записи» заседания Политбюро 11 марта, обнародованная в 1993 г., оказалась неудачной.
После выступления Е. И. Чазова Михаил Сергеевич поставил вопрос о необходимости избрания генсека. Вслед за этим сразу же поднялся А. А. Громыко и предложил кандидатуру М. С. Горбачева. «Все произошло мгновенно, неожиданно, – вспоминает Е. К. Лигачев. – Я даже не помню, просил ли он слова или не просил»[2872].
«После смерти Устинова, – вспоминал В. И. Болдин, – Громыко стал своеобразным старейшиной Политбюро. И его слово значило очень много. Важен был и эффект неожиданности. Еще пару дней назад Громыко в разговорах высказывался против Горбачева, а тут на тебе – за. Значит, он знает то, чего не знают другие. Блок противников Горбачева – Тихонов, Гришин, Громыко – распался»[2873].
Затем слово взял Н. А. Тихонов, за ним все остальные. Зазвучали гимны и оды новому генсеку[2874]. Но было бы наивно видеть в этих выступлениях проявление искренних чувств. По существу, это была присяга на верность.
Сравнивая заседания Политбюро 11 марта с заседанием 10 марта, Е. К. Лигачев пишет: «Как все это не походило на предыдущее заседание, происходившее всего лишь накануне вечером»[2875].
«Прямо скажу: если бы в Политбюро или в ЦК, – утверждает М. С. Горбачев, – возникла дискуссия по этому вопросу, я снял бы свою кандидатуру, потому что для меня уже было ясно, что мы должны, выражаясь словами наших итальянских друзей, «пойти далеко»[2876].
Однако, выступая на этом заседании, Михаил Сергеевич, хотя и заявил, что партия должна продолжать движение вперед, но специально подчеркнул, что для этого «нам не нужно менять политику»[2877].
«На заседании Политбюро – пишет М. С. Горбачев, – не было Щербицкого. Он во главе парламентской делегации был в Америке и вернулся уже к самому Пленуму». Причем «Арбатов, который был с ним в поездке, утверждал, что Щербицкий сразу принял решение возвращаться и твердо сказал, что будет поддерживать Горбачева»[2878].
Однако, как явствует из воспоминаний Г. А. Арбатова, на Пленум В. В. Щербицкий не успел, ничего в них не говорится и о поддержке им М. С. Горбачева[2879].
В. К. Врублевский, писал, что В. В. Щербицкий не видел альтернативы М. С. Горбачеву и на пленуме голосовал бы за него[2880]. Однако помощник К. У. Черненко В. А. Печенев утверждал: «Насколько я знаю от человека, застрявшего в Америке вместе с Щербицким, когда они все-таки вылетели в Москву, тот сказал, что генеральным будет Гришин». Из этого В. А. Печенев делает вывод, что «какие-то договоренности среди старых членов Политбюро об избрании Гришина существовали»[2881].
В связи с этим немаловажное значение имеет вопрос: почему же В. В. Щербицкий не успел в Москву к началу Пленума?
Отвечая на этот вопрос, В. К. Врублевский писал, что прямого рейса Сан-Франциско – Москва не было. Поэтому первоначально требовалось добраться до Нью-Йорка. Сюда должен был прилетать советский «Ил» с Кубы. И уже на нем делегация могла вылететь в Москву. «Этим, – писал он, – и объясняется наша вынужденная задержка в Сан-Франциско». Делая такое заключение, В. К. Врублевский сопроводил его следующим примечанием: «Так ли происходило на самом деле или было решено попридержать Щербицкого за границей, от греха подальше, судить не берусь»[2882].
От Кубы до Нью-Йорка намного ближе, чем от Сан-Франциско. Поэтому пока советская делегация добиралась из Сан-Франциско до Нью-Йорк советский «Ил» с Кубы уже мог ожидать ее в нью-йоркском аэропорту. Если же этого не произошло, значит, задержка была создана искусственно. По утверждению В. И. Болдина, «эту задержку» организовали «ребята Чебрикова из КГБ»[2883].
Однако к ней были причастны не только «ребята Чебрикова».
«Когда в воскресенье днем, – вспоминает, имея в виду 10 марта, Д. Мэтлок, – мы вернулись домой, то, едва переступив порог, услышали телефонный звонок». Звонил заместитель помощника государственного секретаря Марк Палмер, который вел [дела], «связанные с Советским Союзом и Восточной Европой». М. Палмер поставил Д. Мэтлока в известность о том, что Щербицкий получил распоряжение немедленно вернуться в Москву и просит о содействии. Д. Мэтлок согласился содействовать предоставлению ему военного самолета для того, чтобы советская делегация могла добраться из Сан-Франциско до Нью-Йорка и здесь пересесть на советский авиалайнер. Причина подобной спешки у американских дипломатов не вызывала сомнений, поэтому одновременно был решен и вопрос о «поездке в Москву на очередные похороны»[2884].
Таким образом судьба вопроса о новом генсеке оказалась не только в руках КГБ, но и Государственного департамента США. И хотя подать военные самолеты в Сан-Франциско можно было почти сразу же, руководство американских ВВС не стало спешить.
«И, – вспоминает Б. И. Стукалин, – пошли томительные часы неизвестности и смутной тревоги». «Далеко за полночь» по американскому телевидению уже обсуждали слухи о смерти К. У. Черненко, а ВВС не спешили оказывать помощь В. В. Щербицкому и его спутникам. «Вылет затягивался. Как сообщили нам хозяева, пилоты двух самолетов, предоставленных в распоряжение делегации, гуляют в припортовых кабачках, их усиленно ищут. Один из самолетов оказался готов только около 10 часов утра и мы немедленно вылетели в Нью-Йорк»[2885].
Как мы уже знаем, Б. И. Стукалин использовал в своих воспоминаниях московское время. Следовательно, первый самолет вылетел из Сан-Франциско около 10 часов утра 11 марта.
Таким образом, задержка советской делегации произошла в Сан-Франциско, и следовательно, не по вине КГБ СССР, а по вине Государственного департамента США, который таким образом принял участие в избрании М. С. Горбачева новым генсеком.
Учитывая дорогу, в Нью-Йорк В. В. Щербицкий мог прибыть в 7.30 по вашингтонскому времени или же в 15.30 по московскому.
«В Нью-Йорке, – вспоминал Г. А. Арбатов, – где мы должны были пересесть из американского самолета на наш, делегацию встречали представители конгресса США, наш посол в США А. Ф. Добрынин и представитель СССР в ООН О. А. Трояновский. Когда мы уже сходили с трапа, нам шепнули: «Пленум уже состоялся, Генеральным секретарем избран Горбачев»[2886].
Примерно так же писал об этом и С. Кондрашов: «В Нью-Йоркском порту наряду с самолетом делегацию ожидал и наш посол в Вашингтоне А. Ф. Добрынин с докладом о том, что спешить Щербицкому не к чему – новым генеральным секретарем ЦК КПСС уже избран Михаил Сергеевич Горбачев»[2887].
Однако пленум открылся в 17.00 по московскому времени. Поэтому в 15.30 об избрании и М. С. Горбачева генсеком ни А. Ф. Добрынин, ни О. Трояновский информировать советскую делегацию не могли. Более достоверными на этот счет представляются воспоминания Б. И. Стукалина:
«Там, – читаем мы в воспоминаниях Б. Стукалина о Нью-Йорке, – нас встретил А. Ф. Добрынин, который подтвердил, что умер К. У. Черненко и сегодня, т. е. 11 марта должен состояться Пленум ЦК, на котором должны будут избрать нового генсека. Судя по тому, что председателем похоронной комиссии утвержден М. С. Горбачев, он и станет генеральным секретарем»[2888].
Действительно через полтора часа М. С. Горбачева единогласно был избран генеральным секретарем[2889].
«В 17 часов состоялся пленум, – читаем мы в дневнике A. C. Черняева. – Встали. Почтили. Горбачев сказал (без перебора) приличествующие слова. Но в атмосфере не было ни грамма огорчения и печали… Затаенная если не радость, то «удовлетворение» царило в воздухе… Горбачев объявил повестку дня: выборы Генерального секретаря и сообщил, что Политбюро поручило выступить с предложением по этому вопросу товарищу Громыко. Не Тихонову, который весь съежился и покраснел, когда это было объявлено, не Романову, не Гришину, которого, кстати, западная печать прочила в претенденты наряду с Горбачевым и Громыко. Этот последний вышел на трибуну и без бумажки стал говорить в вольном стиле. Когда он назвал Горбачева – зал взорвался овацией, сравнимой с той, которая была при избрании Андропова… овация шла волнами и долго не успокаивалась»[2890].
Затем Г. В. Романов предоставил слово М. С. Горбачеву[2891]. После голосования, Михаил Сергеевич уже в качестве генсека закрыл пленум и предложил присутствующим пройти в Колонный зал, чтобы попрощаться с К. У. Черненко[2892].
Пленум был недолгим. Не более получаса.
Только после этого 11 марта советская делегация, возглавляемая В. В. Щербицким отправилась в обратный путь и только на следующий день 12 марта была в Москве[2893].
Как явствует из воспоминаний Д. Мэтлока, «мир о смерти Черненко… уведомили ближе к полудню 11 марта»[2894]. А несколько часов спустя (во время, удобное для вечерних выпусков новостей по радио и телевидению) ТАСС сообщил, что Михаил Сергеевич Горбачев избран генеральным секретарем Коммунистической партии Советского Союза[2895].
После смерти Ю. В. Андропова пленум был созван на четвертый день, после смерти Л. И. Брежнева на третий, после смерти К. У. Черненко еще до исхода первых суток.
Это дает основание считать, что М. С. Горбачев и его сторонники не имели в руководстве партии прочного большинства, поэтому использовали для победы такой фактор, как время.
Неслучайно противники М. С. Горбачева оценили события 10–11 марта 1985 г., «когда в рекордно короткие сроки (не прошло и суток после смерти Черненко) был созван Пленум ЦК КПСС» как «мини–переворот»[2896].
«Громыко, – пишет В. А. Печенев, – перешел на сторону Горбачева, а соратникам Горбачева удалось феноменально быстро – за двадцать часов после смерти Черненко – собрать пленум. Военные обеспечили переброску членов ЦК армейскими самолетами. По сути, это было маленьким государственным переворотом»[2897].
«Надо, – утверждает Е. К. Лигачев, – сказать всю правду: это были тревожные дни. Могли быть абсолютно другие решения. Была такая реальная опасность. Хочу вам сказать, что благодаря твердо занятой позиции членов Политбюро товарищей Чебрикова, Соломенцева, Громыко и большой группы первых секретарей обкомов на Мартовском Пленуме ЦК было принято единственно правильное решение»[2898]. О том, что все необходимое для избрания М. С. Горбачева «сделали Лигачев, Громыко, Чебриков и Соломенцев», свидетельствовал и В. В. Гришин[2899].
После Пленума М. С. Горбачев занял кабинет К. У. Черненко. По свидетельству A. C. Грачева, «пришедшие в его кабинет за документами сотрудники ЦК были поражены, увидев замусоренное помещение и вместо деловых бумаг рассованные по ящикам письменного стола денежные банкноты. Ими же наполовину был заполнен и личный сейф генсека»[2900].
Сам A. C. Грачев не был среди тех, кто мог увидеть подобную картину. Поэтому он несомненно передавал циркулировавшие в кремлевских коридорах слухи.
Эти слухи перекликаются с мемуарами A. C. Черняева, который еще до смерти К. У. Черненко от своего товарища (он называет его только по имени – Николай, говорит, что он «работал в аппарате ЦК» и «был связан с шифровальной техникой»), слышал, что однажды того вызвал к себе Константин Устинович и попросил открыть сейф, код которого он забыл. Сейф удалось открыть. «И что же? Документов, из-за которых открывался сейф, была одна тоненькая папочка. Все остальное пространство было забито деньгами»[2901].
Что же за деньги были обнаружены в сейфе К. У. Черненко?
Одно из двух: или взятки, или же «черная касса»…
Далее события развивались стремительно. «В марте 1985-го, – вспоминал А. Н. Яковлев, – позвонил мне Михаил Сергеевич и сказал, что надо готовиться к возможным событиям на международной арене, например, к встрече с Рейганом, которую тут же предложил. Михаил Сергеевич попросил изложить мои соображения на это счет»[2902]. Далее в воспоминаниях А. Н. Яковлева приводится текст упоминаемой записки, под которым стоит дата:
12 марта 1985 г.[2903].
Следовательно, М. С. Горбачев дал распоряжение готовить встречу с Р. Рейганом сразу же после Пленума, на котором стал генсеком, еще до того, как прах К. У. Черненко опустили в землю. Это означает, что своей первоочередной задачей новый генсек считал изменение советской внешней политики.
Как и на похороны Л. И. Брежнева и Ю. В. Андропова в марте 1985 г. в Москву приехали главы всех ведущих государств мира за исключением США. Р. Рейган снова отправил вместо себя Д. Буша[2904].
Отмечая, что во время похорон К. У. Черненко он встречался с Д. Бушем, Г. Колем, Ф. Митераном, Я. Накасонэ и М. Тэтчер, Михаил Сергеевич пишет, что во время этих встреч «руководству западных стран впервые было сказано о предвосхищавших идеи нового мышления принципах»[2905].
13 марта М. С. Горбачев принял Д. Буша, который не только передал главе советского государства личное послание Р. Рейгана с приглашением к диалогу, но и предложил установить между М. С. Горбачевым и Р. Рейганом особый, тайный канал связи.
Сразу же после этой встречи он направил в Вашингтон сообщение, в котором говорилось: «Я лично хотел бы видеть установление настоящего закулисного канала связи, полностью отделенного от не очень грамотной группы экспертов, от которых мы должны зависеть. Вместе с тем этот канал должен иметь горсточку ключевых игроков, которых Горбачев знал бы, как лично преданных Вам лиц и на которых он мог бы положиться, не опасаясь утечки информации»[2906].
Не ранее 12 – не позднее 26 марта 1985 г. в записной книжке М. С. Горбачева была сделана следующая запись: «Обращение канцлера Коля о доверительном канале связи»[2907]. Из этого явствует, что тогда же М. С. Горбачев получил предложение об установлении тайного, неофициального канала и с канцлером ФРГ.
В этом отношении Р. Рейган и Г. Коль не были оригинальны.
Сейчас нам известно о существовании тайного канала связи между Н. С. Хрущевым и Д. Кеннеди, который осуществлялся через офицера ГРУ Г. Н. Большакова. Известно также, что у Л. И. Брежнева существовал тайный канал с канцлером ФРГ В. Брандтом и президентом США Р. Никсоном. В 1981 г. был установлен тайный канал связи между Москвой и Тель Авивом. Была сделана попытка наладить такой же канал связи между Л. И. Брежневым и Р. Рейганом.
Существование тайного канала означает, что принятие решений имеет закулисный характер, а официальные лица и учреждения, от имени которых потом они оформляются, играют декоративную роль. Именно на такой путь был приглашен М. С. Горбачев с первых же дней его пребывания у власти.
13 марта в 13 час. состоялись похороны К. У. Черненко[2908].
«Русская мысль» обратила внимание на то, что министр обороны маршал Соколов присутствовал на прощании с телом К. У. Черненко, но отсутствовал на его похоронах[2909]. Можно было бы подумать, что он заболел. Но, по утверждению «Посева», «во время траурного митинга на главной трибуне Мавзолея впервые за многие годы не было ни одного маршала или генерала»[2910]. Знакомство с советскими газетами того времени полностью подтверждает это наблюдение[2911].
«Как всегда, – пишет М. Меньшиков, – члены Политбюро по очереди стояли в почетном карауле, потом выстраивались в ряд для торжественной фотосъемки и, наконец, шли прощаться с семьей покойного. И тут случилось неожиданное. Горбачев, не останавливаясь, прошел в особую комнату для руководителей и только там, переступив порог, обернулся, поняв, что все прочие вожди от него отстали. Один за другим они подходили к вдове Константина Устиновича, выражали сочувствие и только после этого присоединялись к Горбачеву. А он все стоял в дверях и в недоумении смотрел на происходящее. Возвратиться и исправить невольную ошибку ему явно не хотелось»[2912].
По свидетельству Е. И. Чазова, во время похорон оказавшийся рядом с ним генерал-полковник, по-видимому, член Ревизионной комиссии, сказал: «А знаете, Евгений Иванович, везучий вы человек – четырех генеральных секретарей похоронили и еще живы»[2913].
Как принято, после похорон состоялись поминки. «Обычно на поминки такого рода, – пишет В. Прибытков, – прибывают все члены Политбюро в полном составе. В этот раз не пришел никто»[2914]. А из кандидатов в члены Политбюро явился только В. И. Долгих[2915].
Факт сам по себе показательный для характеристики высшего руководства партии. Давно ли они утверждали К. У. Черненко в качестве своего лидера и пели ему дифирамбы? Подобный шаг можно объяснить одним – на поминках даже для вида не пожелал присутствовать новый генсек.
Появление М. С. Горбачева на вершине власти было встречено в советском обществе с удовлетворением. Об этом свидетельствуют даже первые анекдоты о нем.
Армянское радио спрашивают: «Правда ли, что нового генсека никто не поддерживает?». Армянское радио отвечает: «Да, сам ходит». Или: «Вы слышали, что новый генсек не умеет читать?». «Не может быть!». «Сам видел. Говорит без бумажки».
В тот самый день, когда М. С. Горбачев стал генеральным секретарем ЦК КПСС, на книжных прилавках появилась его первая биография[2916].
Было бы очень странно, если бы это произошло в Москве.
Еще более странно, что она появилась в Нью-Йорке.