Кто поставил Горбачева? — страница 5 из 16

Неразгаданный Андропов

Глава 1. Андропов и его программа перестройки

Восхождение

13 ноября 1982 г. на страницах «Правды» появилась краткая биографическая справка о новом генсеке. Для нас она представляет особую ценность не только потому, что была опубликована при жизни Юрия Владимировича, но и потому, что, безусловно, прошла его цензуру. В ней говорится: «Юрий Владимирович Андропов родился 15 июня 1914 г. в семье железнодорожника на станции Нагутская Ставропольского края»[1040].

Вскоре после «восшествия на престол» Ю. В. Андропов сообщил Е. И. Чазову о следующем факте: «Недавно, – с возмущением заявил он, – мои люди вышли в Ростове на одного человека, который ездил по Северному Кавказу – местам, где я родился и где жили мои родители, и собирал о них сведения»[1041].

Почему же интерес к родословной генсека вызвал у него возмущение?

Оказывается, как только он взошел на вершину власти, поползли слухи о его еврейском происхождении[1042]. О. Платонов утверждает, что первые сведения об этом появились 9 декабря 1982 г. в № 46 швейцарского журнала «Интерниформацион»[1043].

Насколько же они были обоснованы? На этот счет у нас имеется свидетельство самого Юрия Владимировича. «Мою мать, сироту, – рассказывал он Е. И. Чазову, – младенцем взял к себе в дом богатый купец, еврей»[1044]. Сначала утверждалось, что мать Юрия Владимировича имела фамилию Эренштейн[1045], потом появилась версия, что ее фамилия была Файнштейн[1046]. И только совсем недавно стало известно, что ее звали Евгения Карловна Флекенштейн[1047].

В 2004 г. И. А. Минутко опубликовал фрагмент из автобиографии Ю. В. Андропова, в которой говорится: «Мать моя родителей не помнила, ибо в младенческом возрасте была подкинута в семью купца Флекенштейна[1048] и воспитывалась в ней до шестнадцати лет. Рано вышла замуж и вскоре после моего рождения развелась с мужем. Ее второй муж, мой отчим – Федоров Виктор Алексеевич. В его семье я воспитывался вплоть до окончания железнодорожной школы в 1930 г., до начала самостоятельной жизни»[1049].

Д. Бабиченко утверждает, что приемных родителей Евгении Карловны звали Карл Францевич и Евдокия Михайловна, что жили они в Москве по адресу: Лубянка, д. 26, что Карл Францевич был «выборгским уроженцем», торговал часами и ювелирными изделиями и что в 1915 г. после знаменитого антинемецкого погрома, в результате которого, видимо, пострадала и его лавка, он умер[1050].

В справочной книге «Вся Москва» Карл Францевич Флекенштейн фигурирует по указанному адресу уже в 1895 г.[1051]. Сначала как владелец «часового магазина», а с 1896 г. и как ювелир («золотые и серебряные изделия»)[1052]. В справочной книге «Вся Москва» на 1897–1900 гг., кроме Карла Францевича, по тому же адресу упоминается Карл Александрович Флекенштейн. В том же издании на 1901 и 1902 гг. значится только Карл Францевич. В 1903 г. и 1905 гг. ни Карла Александровича, ни Карла Францевича обнаружить не удалось. В 1904 и 1906 гг. снова фигурирует один Карл Францевич.

В издании 1907 и 1908 гг. нет ни Карла Александровича, ни Карла Францевича, но по указанному адресу появилась Евдокия Михайловна Флекенштейн.

В 1909 Евдокия Михайловна указана вместе с Карлом Александровичем. В изданиях 1910 и 1911 гг. упоминаются Карл Александрович и Евгения Карловна, с 1912 по 1914 г. – Карл Александрович, Евгения Карловна и Евдокия Флекенштейны. В 1915–1916 гг. Евгения Карловна и Евдокия Флекенштейны указаны без Карла Александровчиа, в 1917 г. значится только Е. М. Флекенштейн, причем по другому адресу – Александровская площадь, д. 9/1.

Сначала Карл Александрович фигурировал как домовладелец (1897–1899 гг.), затем без указания этого факта и рода занятий (1900). С 1909 по 1914 г. он значится как торговец «ювелирными вещами».

Были ли Карл Александрович и Карл Францевич разными людьми или же это один и тот же человек, мы пока не знаем.

Поскольку Евгения Карловна появляется на страницах «Всей Москвы» в 1910 г. как преподавательница женской гимназии Ф .Ф. Мансбах[1053], получается, что она родилась не позднее 1892 г. и в 1914 г. ей было не менее 22 лет.

Исходя из того, что с 1915 г. Евгения Карловна перестала фигурировать в названной справочной книге как учительница, можно предполагать, что это было связано с ее замужеством. А если учесть, что до 1916 г. она жила в Москве, возникает вопрос, как Юрий Владимирвоич мог в 1914 г. родиться на станции Нагутская? На основании этого сделано заключение, что после смерти первого мужа мать Ю. В. Андропова вышла замуж вторично и только после этого уехала на Ставрополье[1054].

В связи с этим обращают на себя внимание следующие расхождения. В одном случае Юрий Владимирович писал, что вскоре после его рождения Евгения Карловна «развелась с мужем», в другом – что его отец умер. Первоначально он утверждал, что лишился отца «в двухлетнем возрасте», то есть в 1916 году[1055], затем было установлено, что его отец умер в 1919 г.[1056].

Кто же был его отцом?

В печати можно встретить целый набор фамилий: Андропуло, Андропян[1057], Либерман[1058]. Однако никаких доказательств на этот счет не приведено.

В ходе специального расследования партийными органами было установлено, что накануне революции предки Ю. В. Андропова по отцу жили в Ростове-на-Дону. Дед был инспектором реальных училищ, отец – инженером путей сообщения[1059].

Сам Юрий Владимирович называл своим отцом Владимира Константиновича Андропова[1060], отмечая при этом, что он имел братьев в Ростове-на-Дону, учился в институте путей сообщения, был исключен за пьянство, после чего работал железнодорожным служащим[1061].

По имеющимся сведениям, в 1921 г. Евгения Карловна снова вышла замуж, а в 1929 г. умерла. С 1923 г. Ю. В. Андропов жил с отчимом в городе Моздок и именно здесь закончил семилетнюю фабрично-заводскую школу[1062].

В уже упоминавшейся официальной биографической справке сказано: «Шестнадцатилетним комсомольцем Ю. В. Андропов был рабочим в г. Моздок Северо-Осетинской АССР, затем его трудовая биография продолжилась на судах Волжского пароходства, где он работал матросом»[1063].

Имеющиеся в нашем распоряжении материалы свидетельствуют, что в течение двух лет после окончания школы Юрий Владимирович работал сначала на телеграфе, потом киномехаником в Клубе железнодорожников[1064]. С 1932 по 1936 г. мы видим его не матросом на судах Волжской флотилии, а учащимся Рыбинского техникума водного транспорта[1065].

В 1936 г. он стал секретарем комсомольской организации техникума, в 1936–1937 гг. – комсоргом на местной судоверфи, в 1937 г. его приняли кандидатом в члены партии и назначили заведующим отделом пионеров Рыбинского горкома ВЛКСМ, в 1937–1938 гг. он – секретарь, с 1938-го – первый секретарь Ярославского OK ВЛКСМ[1066].

Итак, за два года вчерашний выпускник техникума стал первым секретарем обкома комсомола.

Ю. В. Андропов несомненно отличался редкими способностями. Однако для проделанной карьеры этого было недостаточно.

Важную роль здесь несомненно сыграли сталинские репрессии, которые в буквальном смысле этого слова расчистили комсомольскому вожаку путь наверх[1067]. Но и этого было недостаточно. От него требовалась не только незапятнанная биография, но и активность в борьбе за «чистоту рядов» партии, что он, судя по имеющимся сведениям, и продемонстрировал[1068]. К этому следует добавить, что, по некоторым данным, именно в 30-е годы Ю. В. Андропов стал негласно сотрудничать с НКВД[1069].

В 1936 г. Юрий Владимирович вступил в брак с Ниной Енгалычевой, вместе с которой учился в техникуме. В том же году у них родила дочь Евгения, в 1940 г. сын Владимир[1070].

Тогда же Ю. В. Андропов был переведен на работу в Петрозаводск[1071]. Уехав на новое место, он оставил жену с двумя малолетними детьми в Ярославле и больше никаких отношений со своей первой семьей не поддерживал[1072]. Что послужило причиной развода, мы не знаем. Но даже если допустить, что в нем была виновата жена, возникает вопрос: чем провинились дети?

В Петрозаводске Ю. В. Андропов женился вторично – на Татьяне Филипповне Лебедевой. У них появились сын Игорь и дочь – Ирина[1073].

В 1940-м Ю. В. Андропов возглавил ЦК ЛКСМ Карелии[1074]. Когда отмечается этот факт, не всегда учитывается, что в то время Петрозаводск был столицей не автономной, как сейчас, а союзной Карело-Финской ССР. Это означает, что накануне Великой Отечественный войны Юрий Владимирович переместился не по номенклатурной горизонтали, а по вертикали, т. е. сделал важный шаг в своей политической карьере.

По некоторым данным, в 1938 г. Л. П. Берия приказал прекратить агентурную вербовку номенклатурных работников[1075]. Между тем существует версия, будто бы Ю. В. Андропов продолжал сотрудничать с органами государственной безопасности и в Петрозаводске. Называют и фамилию его куратора – «Гусев»[1076].

Далее в официальной биографической справке говорится: «С первых дней Великой Отечественной войны Ю. В. Андропов – активный участник партизанского движения в Карелии. После освобождения в 1944 г. города Петрозаводска от финских захватчиков Ю. В. Андропов – на партийной работе»[1077].

Однако карельским следопытам не удалось найти тот партизанский отряд, в котором сражался их знаменитый земляк. Это дает основание думать, что его партизанское прошлое имеет такое же отношение к действительности, как и плавание Ю. В. Андропова на судах Волжской флотилии в качестве матроса.

В связи с этим авторы книги «Команда Андропова» внесли в приведенную официальную версию некоторые коррективы: «С самого начала Великой Отечественной войны Ю. В. Андропов – куратор подготовки и формирования частей специального назначения, диверсионно-разведывательных групп и отрядов, деятельный участник партизанского движения в Карелии»[1078].

В 1944 г. его перевели на партийную работу и избрали вторым секретарем Петрозаводского, т. е. столичного горкома, в 1947 г. он стал вторым секретарем ЦК Компартии Карело-Финской ССР[1079]. Для того, чтобы правильно оценить этот факт, необходимо учесть, что вторым секретарям ЦК компартий республик отводилась роль «комиссаров» ЦК КПСС.

В 1948 г. грянуло известное «ленинградское дело». Его жертвами стали и некоторые товарищи Ю. В. Андропова. Среди них оказался первый секретарь ЦК Компартии Карело-Финской ССР Г. Н. Куприянов, который опекал Юрия Владимировича и содействовал его карьере. Однако, по имеющимся сведениям, Ю. В. Андропов не только отмежевался от Г. Н. Куприянова, но и заклеймил его как «бандита»[1080].

Можно встретить мнение, что самого Ю. В. Андропова спас от репрессий председатель Президиума Верховного Совета Карело-Финской ССР О. В. Куусинен[1081]. Однако никаких доказательств в пользу этой версии до сих пор не приведено. Зато известно, что Отто Вильгельмович потому прожил долгую жизнь, что никогда и никого не спасал[1082].

В 1951 г., вскоре после того, как завершилось «ленинградское дело» и еще продолжалась кампания против космополитизма, Ю. В. Андропов пошел на повышение. Его перевели в Москву, где он стал инспектором Отдела партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК КПСС[1083].

Чтобы иметь более точное представление о характере этого выдвижения, следует учесть, что Отдел партийных, профсоюзных и комсомольских органов был создан в 1948 г. на основе Управления по проверке кадров партийных органов и играл роль «отдела кадров» аппарата партии. С 30 декабря 1950 г. по 16 февраля 1952 г. его возглавлял Семен Денисович Игнатьев[1084], который 11 июля 1951 г. был направлен представителем ЦК в МГБ, а с августа 1951 г. по март 1953 г. возглавлял это министерство[1085].

С. Д. Игнатьева на посту заведующего отделом сменил Николай Михайлович Пегов (16 февраля – 27 октября 1952), а его – Аверкий Борисович Аристов (27 октября 1952 – 16 апреля 1953)[1086], который после XIX съезда КПСС одновременно был избран секретарем ЦК КПСС[1087]. С приходом А. Б. Аристова Ю. В. Андропов сделал еще один шаг в своей карьере – стал заведующим подотдела или же сектора[1088].

Но тут умер И. В. Сталин. Аппарат ЦК КПСС начали чистить, в результате чего Ю. В. Андропова перевели в МИД. После небольшой стажировки в «скандинавском отделе», он был назначен «заведующим 4-м Европейским отделом», затем советником советского посольства в Венгрии[1089], а в 1954 г. – послом[1090].

По свидетельству В. А. Крючкова, в 1955 г. Венгрия представляла собою одну из самых благополучных стран Центральной Европы, население которой в целом доброжелательно относилось к Советскому Союзу[1091]. И вдруг в 1956 г. после XX съезда КПСС всего лишь за несколько месяцев, три из которых приходились на лето, ситуация в стране приобрела взрывоопасный характер и на улицах Будапешта пролилась кровь[1092].

Какую роль в этих событиях играл Ю. В. Андропов, еще предстоит выяснить. По имеющимся сведениям, они привели к психологическому стрессу у его жены, пережил инфаркт и он сам[1093].

В начале 1957 г. Юрий Владимирович вернулся на Старую площадь и был назначен заведующим вновь созданного Отдела ЦК КПСС по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран. Через пять лет, в ноябре 1962 г. его избрали секретарем ЦК КПСС, и он вошел в число руководителей партии[1094].

Широко распространено сусальное изображение Ю. В. Андропова.

Но вот, что писал о нем один из его помощников А. И. Вольский: «Он был суровый человек. Никогда не интересовался личными делами подчиненных, не спрашивал: «Как семья, дети?». Ко всем обращался на «вы», по имени-отчеству. Некоторые считали его безжалостным»[1095].

С этой характеристикой трудно не согласиться, если вспомнить, как Юрий Владимирович поступил со своими детьми от первого брака, как он вел себя во время «ленинградского дела».

Возвращение Ю. В. Андропова в Москву и переход на верхнюю ступеньку партийной иерархии совпали по времени с переводом в Москву Отто Вильгельмовича Куусинена. В 1957 г. он не только был избран секретарем ЦК КПСС, но и введен в состав Президиума ЦК КПСС. И это несмотря на то, что к тому времени ему было уже 76 лет.

О. В. Куусинен участвовал в социал-демократическом движении Финляндии с 1904 г., в 1918 г. был одним из руководителей восстания в Финляндии, в 1919 г. принимал участие в создании Коминтерна, многие годы был секретарем ИККИ (Исполнительного комитета Коминтерна), сначала у Г. Е. Зиновьева, затем у Н. И. Бухарина. В 1923 г. входил в состав группы работников ИККИ, которая была отправлена в Германию для организации революции, в середине 20-х годов активно громил троцкистско-зиновьевскую оппозицию, в 1939 г. был назначен премьером Демократической Республики Финляндии, но вместо Хельсинки оказался в Петрозаводске[1096]. В 1952 г. был введен И. В. Сталиным в Президиум ЦК КПСС, а в 1953 г. после смерти вождя выведен из него.

Это дает основание думать, что в 1957 г. Н. С. Хрущеву понадобился не сам О. В. Куусинен, а его зарубежные связи еще довоенных времен.

«В 60-е годы, – вспоминает A. C. Черняев, – когда Андропов заведовал Отделом соцстран в ЦК, он создал у себя консультантскую группу, «мозговой трест», как его называли»[1097].

Руководителем этой группы стал Федор Михайлович Бурлацкий.

«Андропов, – читаем мы в его воспоминаниях, – поручил мне создать и возглавить группу консультантов-советников, которые занимались бы проблемами преобразования в странах социализма, прежде всего внутри СССР, а также принципами отношений между двумя супердержавами. В нее вошли известные ныне ученые и публицисты: Г. Шахназаров[1098], Бовин[1099], А. Г. Арбатов[1100], О. Богомолов[1101], Л. Делюсин, В. Петренко, М. Титаренко. Андропов называл нас «аристократами духа»[1102].

Таким образом, возглавив Отдел по связям со странами «народной демократии», Ю. В. Андропов фактически стал руководителем подготовки и проведения тех рыночных реформ в Венгрии и Чехословакии, о которых шла речь ранее.

Оценивая его деятельность на этом посту, Г. Х. Шахназаров утверждал, что «Юрий Владимирович был в тот момент бесспорно самым прогрессивно мыслящим из партийных руководителей»[1103]. Возникает вопрос, как мог стать «прогрессивным» человек с таким прошлым, которое было у Ю. В. Андропова (и личным, и политическим)?

Но разве «либеральные» реформы 50-х годов не были начаты теми, кто еще совсем недавно подписывал расстрельные списки? Это касается и Л. П. Берии, и Г. М. Маленкова, и Н. С. Хрущева. Разве не был причастен к репрессиям развенчавший их в 1964 г. Н. М. Шверник? Разве не было либеральных колебаний у Сталина, и разве не он первым поднял вопрос о покаянии? Но как можно утром быть диктатором, а вечером либералом?

Рядовые «коммунисты» могли колебаться вместе с генеральной линией партии. А что определяло колебания И. В. Сталина или Н. С. Хрущева? На кого ориентировались они? Ответ может быть только один: на те финансово-промышленные круги Запада, с которыми они сотрудничали и которые на определенных условиях поддерживали их, а может быть, и диктовали условия этого сотрудничества.

Вернувшись из Будапешта в Москву, Ю. В. Андропов сразу же стал верным «хрущевцем». Н. С. Хрущев не только обратил на него внимание, но и увидел в нем перспективного соратника. Ф. Бурлацкий вспоминал, как однажды в 1963 г. Ю. В. Андропов пришел с какого-то заседания и сообщил, что Н. С. Хрущев назвал его одним из своих возможных преемников[1104].

Показательно, что в апреле 1964 г. Ю. В. Андропову было доверено выступить с докладом на торжественном заседании, посвященном очередной годовщине со дня рождения В. И. Ленина[1105]. Этот факт дает основание думать, что Н. С. Хрущев собирался двигать 50-летнего Ю. В. Андропова в Политбюро. Но именно в это время произошел партийный переворот, и Н. С. Хрущев оказался в отставке.

Ю. В. Андропов не только знал о подготовке переворота[1106], но, по утверждению И. Г. Воронова[1107] и Д. С. Полянского[1108], принимал участие в его подготовке. Это позволило ему после падения Н. С. Хрущева не только сохранить свой пост, но и укрепить положение.

Как Ю. В. Андропов оказался в числе заговорщиков, еще предстоит выяснить. Не исключено, что это было связано со смертью самого влиятельного его покровителя в руководстве партии О. В. Куусинена, который скончался 17 мая 1964 г.[1109] Оставшись без такой поддержки и, видимо, зная расклад сил, Юрий Владимирович сделал выбор не в пользу Н. С. Хрущева.

«Выступая после октябрьского Пленума ЦК КПСС, на котором изгнали Хрущева, перед руководством нашего отдела с докладом, – вспоминал Ф. М. Бурлацкий, – Андропов бросил такую фразу: «Теперь мы пойдем более последовательно по пути XX съезда». Помнится, это резануло слух почти всем участникам совещания, уже наслышанным о предстоящем крутом развороте от идей этого съезда»[1110].

«Я зашел к нему после совещания, – рассказывает Ф. М. Бурлацкий, – и предложил кратко, буквально на трех страницах, изложить программу деятельности нового руководства. Он согласился. И я написал программу из 5 пунктов: 1) осуществление экономической реформы на основе развития товарных и денежных отношений; 2) внедрение достижений технологической революции; 3) переход к научному управлению и преодоление коррупции и бюрократизма; 4) сосредоточение партии на идеологических проблемах и передача функций управления экономикой правительству; 5) формирование новых демократических институтов на принципах общенародного государства»[1111].

По свидетельству Ф. Бурлацкого, «в конце 1964 г.» Ю. В. Андропов изложил эту программу Л. И. Брежневу и А. Н. Косыгину «во время совместной поездки в Польшу», но поддержки с их стороны не получил. «Это, – утверждает Ф. М. Бурлацкий, – сыграло не последнюю роль в его перемещении из партийного аппарата в КГБ, чему он сопротивлялся до последней возможности»[1112].

Однако от отставки Н. С. Хрущева до перехода Ю. В. Андропова на Лубянку прошли почти три года. И в течение этого времени Ю. В. Андропов продолжал придерживаться либерального курса.

Г. Х. Шахназаров вспоминает, как во время одной из встреч с ним в 1964–1965 гг. Юрий Владимирович заявил: «Машина, грубо говоря, поизносилась, ей нужен ремонт». «Капитальный», – вставил я. «Может быть, капитальный, но не ломать устои, они себя оправдали. Причем реформы нужны и в экономике, и в политике… Советам больше прав дать, чтобы они действительно хозяйствовали. А не бегали по всякому пустяку в райком или даже в ЦК. Позволить людям избирать себе руководителей… Но в чем я абсолютно убежден: трогать государство можно только после того, как мы по-настоящему двинем вперед экономику… В Политбюро крепнет убеждение, что всю нашу хозяйственную сферу нужно хорошенько встряхнуть. Особенно скверно с сельским хозяйством»[1113].

«Юрий Владимирович, – читаем мы в воспоминаниях Г. Х. Шаханазарова далее, – воодушевился и долго рассказывал, как он представляет себе реформу сельской экономики, затем о назревших нововведениях в промышленности и финансах. Все, что он говорил, было по направленности своей близко к тому, что затем стало чуть ли не постоянным лейтмотивом выступлений и принимавшихся на партийных форумах программ. Это был план хотя и неглубокой, не структурной, но достаточно серьезной реформы, которая в конечно счете была официально провозглашена, детально документирована в решениях правительства и умерла тихой, естественной смертью»[1114].

В данном случае имеется в виду экономическая реформа 1965 г.

Одновременно с этим Ю. В. Андропов считал необходимым изменение внешней политики советского государства и возвращение к разрядке, с которой начинал свое правление Н. С. Хрущев.

Однако, по утверждению Г. А. Арбатова, в январе 1965 г. накануне заседания Консультативного комитета ОВД Ю. В. Андропов потерпел поражение. Его предложения были отвергнуты. «Главным реальным результатом начавшейся дискуссии в верхах, – пишет Г. А. Арбатов, – стало свертывание наших предложений и инициатив, направленных на улучшение отношений с США и странами Западной Европы. А побочным – на несколько месяцев – нечто вроде опалы для Андропова (он сильно переживал, потом болел, а летом слег с инфарктом)»[1115].

Действительно, в личном деле Юрия Владимировича зафиксировано, что летом 1965 г. он пережил микроинфаркт. Что произошло в следующем 1966 г., мы пока не знаем. Но в этом году последовал новый микроинфаркт[1116]. И тогда же была сделана попытка отправить Ю. В. Андропова на пенсию.

Врачи 4-го управления, вспоминает Е. И. Чазов, «не разобравшись в характере заболевания, решили, что Андропов страдает тяжелой гипертонической болезнью, осложненной острым инфарктом миокарда, и поставили вопрос о его переходе на инвалидность. Решалась судьба политической карьеры Андропова, а стало быть, и его жизни»[1117].

В связи с этим «летом 1966 года» для консультирования Ю. В. Андропова были приглашены Е. И. Чазов и академик Е. В. Тареев, которые пришли к выводу, что самое уязвимое место у их пациента не сердце, а почки. После того, как в процесс лечения были внесены соотвествующие изменения, «не только улучшилось самочувствие Андропова, но и полностью был снят вопрос об инвалидности, и он вновь вернулся на работу»[1118].

Однако в прежней должности Ю. В. Андропов проработал недолго.

Во главе КГБ

Если верить А. И. Микояну, «в начале 1967 г.» «к нему с предложением принять участие в борьбе против группы Л. И. Брежнева» обратилась «комсомольская» группа, под которой тогда понимали двух бывших комсомольских секретарей, а затем председателей КГБ СССР В. Е. Семичастного, А. Н. Шелепина и их соратников. А. И. Микояну предложили «с учетом его авторитета в партии, выступить на Пленуме первым, после чего высказались бы остальные и вопрос о смещении Л. И. Брежнева был бы решен», но он якобы «отклонил это предложение»[1119].

Сведения об этом, по всей видимости, дошли до Леонида Ильича, и 18 мая 1967 г. В. Е. Семичастный совершенно неожиданно для него был отправлен в отставку, а его преемником стал Ю. В. Андропов[1120].

Это было время, когда в руководстве партии шла острая борьба вокруг вопроса, куда идти дальше.

«В 1967 году, – вспоминал А. Е. Бовин, бывший тогда помощником генерального секретаря, – стали обдумывать возможность демократизации политической системы»[1121]. Неслучайно, видимо, к этому году относится завершение первой редакции книги А. И. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ»[1122] и первой редакции книги P. A. Медведева «К суду истории»[1123], появление письма А. И. Солженицына к съезду писателей СССР с требованием отмены цензуры[1124], публикация на страницах «Комсомольской правды» статьи Ф. М. Бурлацкого и Л. Карпинского с предложением об отмене театральной цензуры[1125], попытка политической реабилитации Г. Е. Зиновьева, Л. Б. Каменева и Л. Д. Троцкого[1126].

21 июня 1967 г. Ю. В. Андропов был избран кандидатом в члены Политбюро, 27 апреля 1973 г. его перевели в члены Политбюро, в декабре 1973 г. произвели в генерал-полковники, в 1974 г. к 60-летию со дня рождения он стал Героем Социалистического Труда, в 1976 г. получил воинское звание генерала армии[1127].

Деятельность Ю. В. Андропова на посту председателя КГБ СССР еще ждет своего исследователя[1128]. Это касается и разведки, и его деятельности на внутреннем фронте. Если первое направление еще долго будет оставаться скрытым от глаз исследователей, то второе постепенно становиться доступным для изучения.

«С приходом в Комитет государственной безопасности, – вспоминал В. В. Гришин, – Ю. В. Андропов отменил все меры по демократизации и некоторой гласности в работе госбезопасности, осуществлявшиеся Н. С. Хрущевым, по существу восстановив все то, что было при Сталине».

И далее: «Он добился восстановления управлений госбезопасности во всех городах и районах, назначил работников госбезопасности в НИИ, на предприятия и учреждения, имеющие оборонное и какое-либо важное значение. Органы безопасности были восстановлены на железнодорожном, морском и воздушном транспорте, а также в армии и военно-морском флоте. Вновь стали просматриваться письма людей, почта разных организаций. Восстановил систему «активистов» и «информаторов», а проще доносчиков в коллективах предприятий, учреждений, по месту жительства. Опять начали прослушивать телефонные разговоры как местные, так и междугородные. Прослушивались не только телефоны. С помощью техники КГБ знал все, что говорилось на квартирах и дачах членов руководства партии и правительства… Органы госбезопасности фактически стали бесконтрольны». «Руководители управлений и комитетов [госбезопасности] стали непременными членами руководства партийных органов в центре и на местах»[1129].

Казалось бы, располагая такой властью, КГБ имел возможность не только иметь полное представление о том, что происходит в стране, но и в зародыше пресекать любые антигосударственные явления.

Однако здесь обнаруживается, что, с одной стороны, возглавляемый Ю. В. Андроповым КГБ действительно вел активную борьбу с диссидентством[1130], с другой стороны, поддерживал и даже инициировал его[1131].

Особенно ярко это проявилось в истории с мемуарами Н. С. Хрущева. По воспоминаниям его сына, мемуары были переправлены за границу и там изданы по инициативе и при участии советского журналиста В. Левина, известного под псевдонимом Виктор Луи[1132], который не только был связан с КГБ, но и непосредственно встречался по поводу этих мемуаров с Ю. В. Андроповым. А когда они уже были за границей, Ю. В. Андропов направил в ЦК КПСС возмущенную записку, в которой не только поставил руководство партии в известность о их появлении за рубежом, не только выразил беспокойство по поводу ущерба, который может нанести их публикация Советскому Союзу, но и сообщил о предпринимаемых мерах по недопущению этого[1133].

Хорошо также известно, что P. A. Медведев писал свою книгу о сталинизме «К суду истории» с благословения Ю. В. Андропова. Летом 1967 г., когда книга была написана, Отдел пропаганды и агитации ЦК КПСС поставил вопрос о привлечении ее автора к уголовной ответственности. Как отреагировал на это Ю. В. Андропов? Он предложил создать специальную комиссию с участием P. A. Медведева и «поручить ей анализ причин и природы политики «культа личности И. В. Сталина»[1134].

Ни одно, ни другое предложение поддержки не получило. Тогда 4 августа 1968 г. Ю. В. Андропов направил в ЦК КПСС новую записку, в которой рассматривал возможность подготовки книги, посвященной сталинской эпохе, под «партийным контролем» и подчеркивал, что «при этом не следовало бы исключать возможность привлечения Медведева» к этой работе[1135].

Одной из самых крупных провокаций советских спецслужб в послевоенные годы была операция, которую условно можно назвать «Солженицын». Подобный же характер имела и операция «Сахаров». Обе были начаты под руководством B. C. Семичастного, но раскручены уже под руководством Ю. В. Андропова[1136]. Причем если А. Д. Сахарова КГБ, судя по всему, использовал «втемную», то А. И. Солженицын, как уже отмечалось, сотрудничал с органами госбезопасности по крайней мере с 1945 г. Между тем и один, и другой заявляли, что СССР – это большой концлагерь.

Считая, что Ю. А. Андропов «дирижировал исподволь диссидентским движением»[1137], уже упоминавший A. C. Черняев утверждает: «Андропов придумал диссидентское движение, раскрутил его, а потом сам же его давил и душил». «Это, – считает Анатолий Сергеевич, – ему нужно было, чтобы доказать своим «коллегам» что он настоящий коммунист»[1138].

Рискну высказать гипотезу. Диссиденты нужны были Ю. В. Андропову не только для того, чтобы можно было демонстрировать Западу существование инакомыслия в СССР («Новый мир», «Молодая гвардия», Театр на Таганке, Высоцкий), но и для давления на консервативную часть руководства партии, а также для подготовки кадров будущих либеральных реформ.

Однако, по утверждению В. М. Чебрикова, с середины 70-х годов Ю. В. Андропов прекратил разговоры о реформах. Это было время, когда, с одной стороны, произошло обострение «холодной войны», с другой стороны, заболел Л. И. Брежнев.

Именно в это время Ю. В. Андропов начинает задумываться над возможностью отстранения Л. И. Брежнева от власти. Ранее уже приводились воспоминания Ф. М. Бурлацкого о том, как в 1963 г. Н. С. Хрущев назвал Ю. В. Андропова одним из возможных своих преемников. По свидетельству Ф. М. Бурлацкого, Ю. В. Андропов воспринял слова Н. С. Хрущева вполне серьезно. Это значит, что уже тогда он допускал возможность восхождения на вершину власти[1139]. Со ссылкой на А. Е. Бовина A. C. Черняев тоже утверждает, что «Андропов еще с 60-х годов мечтал стать генеральным секретарем»[1140].

Если первоначально Ю. В. Андропов тщательно скрывал свои честолюбивые стремления, то в середине 70-х годов, вероятно, кому-то приоткрыл карты. 9 марта 1975 г. A. C. Черняев записал разговор с Г. Х. Шахназаровым, который сказал «по секрету», что ему из интимных источников достоверно известно, что изначальная мечта и ставка «председателя» – стать Генеральным после Брежнева[1141].

Обратите внимание. Запись A. C. Черняева относится ко времени, когда Л. И. Брежнев перенес очередной инфаркт и впервые заговорили о возможном отстранении его от власти. Именно к 1975 г. относятся истоки и несостоявшегося «заговора» Н. В. Подгорного.

Зенькович H. A. утверждает, правда, без указания на источники, что в 1976 г. существовал план, который предполагал перевод Л. И. Брежнева на пост председателя Президиума Верховного Совета СССР, назначение на пост председателя Совета Министров Ф. Д. Кулакова и избрание генсеком Ю. В. Андропова[1142].

Никаких сведений о том, что до 1975–1976 гг. Ю. В. Андропов предпринимал какие-либо действия, направленные на то, чтобы обеспечить себе продвижение к заветному креслу, пока неизвестно.

Но появившиеся слухи, по всей видимости, едва не испортили его отношения с Л. И. Брежневым. По свидетельству И. Е. Синицына, это произошло в конце 1976-го – начале 1977 г.[1143]. А. Байгушев утверждает, что примерно в то время Ю. М. Чурбанов заявил М. С. Горбачеву, что песенка Ю. В. Андропова спета[1144]. Показательно, что в конце ноября Ю. В. Андропов заболел и пробыл в больнице не менее двух месяцев[1145]. «О том, что именно в начале 1977 года «днепропетровская мафия» начала свою первую атаку на Андропова и к середине того же года Юрий Владимирович оказался на грани удаления его Брежневым из Политбюро и из Комитета государственной безопасности», позднее Юрий Владимирович сам рассказал своему помощнику И. Е. Синицыну[1146].

Однако гроза прошла стороной. Вместо Ю. В. Андропова за бортом оказался Н. В. Подгорный. 27 мая 1977 г. на пленуме ЦК КПСС без всяких объяснений и предварительных разговоров он был выведен из состава Политбюро ЦК КПСС. Одновременно пленум принял решение об освобождении его от обязанностей председателя Президиума Верховного Совета СССР и назначении на этот пост Л. И. Брежнева[1147].

По свидетельству И. Е. Синицына, именно в 1977 г. формируется трио (Ю. В. Андропов, A. A. Громыко, Д. Ф. Устинов) и положение Ю. В. Андропова укрепляется[1148]. Более того, в июле 1978 г. было подписано постановление, на основании которого КГБ был выведен из структуры Совета Министров и приобрел самостоятельный статус[1149].

Бывший тогда референтом Ю. В. Андропова И. Е. Синицын считает, что, видимо, «именно в то время» Юрий Владимирович «решил начать серьезную борьбу за власть»[1150].

К тому времени за десять лет пребывания во главе КГБ, как заметил в одном из интервью М. Любимов, «Андропов внедрил чекистов во все звенья государственной машины. Заместители руководителей «организации» сидели в самых разных организациях». На вопрос, зачем это делалось, М. Любимов ответил: «Это смотрится как подготовка к каким-то свершениям»[1151].

В связи с этим обращает на себя внимание то, что именно в 1977 г. Ю. В. Андропов представил в Политбюро ЦК КПСС записку, в которой информировал его о том, что ЦРУ «разрабатывает планы по активизации враждебной деятельности, направлений на разложение советского общества и дезорганизацию социалистической экономики», в связи с чем поставлена задача «осуществлять вербовку агентуры влияния» и с их помощью не только создавать трудности в развитии СССР, но и «способствовать качественным изменениям в различных сферах жизни нашего общества и прежде всего в экономике, что приведет в конечном счете к принятию Советским Союзом многих западных идеалов»[1152].

Как явствует из воспоминаний В. И. Варенникова, данный вопрос был вынесен на обсуждение Политбюро, но какое решение было принято, мы пока не знаем. Известно лишь, что Политбюро постановило ознакомить с содержанием данной записки других руководителей советского государства. Так об этом узнал от В. В. Щербицкого В. И. Варенников[1153].

В том, что США стремились внедрить свою агентуру в самые разные органы власти нашей страны, нет ничего удивительного. Удивительно было бы, если бы они не делали этого. Но неужели до 1977 г. КГБ не задумывался над такой возможностью и видел свою цель только в борьбе со шпионажем? Конечно, нет. Даже если бы там сидели совершенно убогие лица, они не могли не знать об изданной еще в 1963 г. книге А. Даллеса «Искусство разведки», переизданной в нашей стране под названием «Искусство шпионажа», где достаточно четко сформулирована задача проникновения во все сферы советского общества[1154].

В чем же заключался смысл андроповской записки? И почему она появилась именно в 1977 г.?

Одно из двух: или это была дымовая завеса, цель которой заключалась в том, чтобы создать видимость тревоги КГБ по поводу происходящего «разложения советского общества» и возможного утверждения в Советском Союзе «западных идеалов», или же Ю. В. Андропов хотел подтолкнуть руководство партии на проведение чистки партийного и государственного аппарата.

Обращает на себя внимание и то, что в 1977 г. при активном участии КГБ начинается наступление на криминальное подполье. Причем не только в провинции, но и в Москве. Самым громким из этих дел было знаменитое «рыбное дело», получившее название «Океан»[1155]. В связи с этим заслуживают проверки появившиеся в самое последнее время сведения, будто бы во второй половине 70-х годов Ю. В. Андропов начал собирать материал на окружение Л. И. Брежнева и членов его семьи[1156].

Появились и более сенсационные сведения.

Так, бывший сотрудник КГБ СССР С. Кугушев утверждает, что «в конце 1970-х годов Андропов из особо приближенных лиц создал замкнутую, своего рода тайную организацию внутри КГБ СССР по образцу то ли оруэлловского Братства, то ли на манер народовольческого подполья, то ли в духе масонской ложи. Сам он общался всего с несколькими избранными, ближайшими соратниками. Они, в свою очередь, имели по пяти – семи «завербованных» каждый. Те же, в свою очередь, становились главами своих пятерок. И так далее. Получалась пирамидальная иерархическая структура, разбитая на пятерки, незнакомые между собой. Взаимодействие шло только через руководителей некоей «ложи» внутри уже аморфной компартии и постепенно костенеющего Комитета госбезопасности»[1157].

Это свидетельство имеет настолько необычный характер, что невольно вызывает реакцию отторжения. Тем более, что никаких доказательств в обоснование этой версии не приведено. Однако не будем спешить с выводами и обратимся к воспоминаниям главного кремлевского врача.

По признанию Е. И. Чазова, он встречался с Ю. В. Андроповым «регулярно», «один-два раза в месяц». «Обычно это было по субботам в его уютном кабинете на площади Дзержинского». Если бы Евгений Иванович на этом поставил точку, его встречи с шефом КГБ можно было бы объяснить тем, что Ю. В. Андропов принимал его как начальника Четвертого Главного управления Минздрава. Однако далее Евгений Иванович позволил себе следующее признание: «Несколько раз наши встречи происходили на его конспиративной квартире, в доме старой постройки, на Садовом кольце недалеко от Театра сатиры»[1158].

Чтобы понять, какую ошибку допустил Евгений Иванович, необходимо учесть, что конспиративные квартиры существуют для встреч с агентурой. Причем в одной из дореволюционных инструкций о работе с секретными сотрудниками подчеркивалось, что прежде чем приглашать секретного сотрудника на конспиративную квартиру, необходимо проверить его надежность[1159]. И это вполне понятно – зная конспиративную квартиру, не представляет труда установить за ней наблюдение и таким образом «засветить» посещающую ее агентуру.

Но в таком случае мы должны признать, или Е. И. Чазов обнародовал факт своего сотрудничества с КГБ, или же его связывали с Ю. В. Андроповым какие-то другие, более близкие отношения.

Обращает на себя внимание и то, что в Ю. В. Андропов обсуждал с Е. И. Чазовым не только вопросы, входившие в его компетенцию как главного кремлевского врача, и то, что доверял ему некоторые свои тайны, и то, что использовал его в целях, не имеющих никакого отношения к медицине (вспомним его поездку в Киев к В. В. Щербицкому в 1975 г.).

Александр Проханов утверждает, что «был сформирован так называемый кружок Андропова, неформальный закрытый клуб, где воспитывались люди, журналистский корпус, референты генсеков, мидовцы, политологи, туда входили молодой Примаков, Арбатов, Бовин, деятели культуры, интеллектуалы. Так готовился кадровый ресурс будущей перестройки»[1160].

По некоторым данным, в Москве в Оружейном переулке существовала специальная «явочная квартира». «Здесь, будучи и секретарем ЦК, и председателем КГБ, Андропов, который исключительно большое внимание уделял полной конфиденциальности своих взглядов и сущности и особенно тщательно хранил их от зарубежных разведок, проводил неформальные встречи с представителями научной, творческой интеллигенции, диссидентами, руководителями спецслужб»[1161].

Вопрос о том, с кем встречался Ю. В. Андропов в Оружейном переулке и на других конспиративных квартирах, еще ждет своего исследователя.

В связи с этим следует обратить внимание на свидетельство В. А. Крючкова о том, что шеф КГБ «свободно изъяснялся на английском языке»[1162]. А. Е. Бовин считает, что это миф[1163]. Однако один из врачей Юрия Владимировича А. Г. Чучалин тоже утверждает, что его пациент знал английский язык[1164]. О том, что, перейдя со Старой площади на Лубянку, Юрий Владимирович изучал английский язык, пишет и его биограф Л. Млечин[1165].

Спрашивается: для чего Ю. В. Андропову понадобилось это? Ведь, насколько известно, за границу дальше «социалистических стран» он никогда не выезжал, а документы с английского языка на русский ему могли переводить квалифицированные переводчики.

Но тогда получается, что в Москве Ю. В. Андропову приходилось иметь дело с иностранцами. Причем довольно часто. И хотя здесь тоже можно было использовать переводчиков, с некоторыми из своих собеседников шеф КГБ желал встречаться без свидетелей.

Неудивительно, что Юрий Владимирович перемещался по Москве, соблюдая все правила конспирации. «Теперь уже можно, наверное, рассказать, что на оперативной машине имелись сменные номера – четыре спереди и четыре сзади, – рассказывает бывший шофер Ю. В. Андропова Владимир Андреевич Рыжиков. – Располагались они словно веером. Достаточно было заехать в переулок, нажать кнопку, и номера менялись. Кроме того, некоторый запас номеров всегда хранился в багажнике. За одну поездку приходилось производить эту нехитрую операцию раза два»[1166].

И далее: «В тонкости оперативной работы хозяин меня никогда не посвящал. Бывало, я отвозил Юрия Владимировича по определенному адресу и сразу уезжал, чтобы не «светиться». Потом он звонил в гараж или мне в машину, и я его забирал»[1167].

Можно было бы подумать, что подобные меры предпринимались для того, чтобы не привлекать к машине руководителя КГБ внимания. Однако, оказывается, это делалось и во избежания слежки. «Смотришь в зеркало заднего обзора: «Юрий Владимирович, вроде за нами «хвост». «Надо уходить»[1168].

Кого же в Москве мог опасаться председатель КГБ и кто здесь мог следить за ним?

Реформатор или консерватор?

В оценке того, с какими намерениями Ю. В. Андропов пришел к власти, можно встретить диаметрально противоположные мнения.

«План Андропова по спасению социализма, – утверждал А. Н. Яковлев, – если судить по его высказываниям, состоял в следующем: в стране вводится железная дисциплина сверху донизу, координированно идет разгром инакомыслия, ожесточается борьба с коррупцией и заевшейся номенклатурой, под строгим контролем происходит умеренное перераспределение благ сверху вниз, проводится партийная чистка. Убираются из номенклатуры все, кто неугоден КГБ… Меня, например, поразило его предложение «О лицах, представляющих особую опасность для государства в условиях военного времени». Андропов заранее готовил списки для арестов и лагерей»[1169].

Между тем 15 ноября 1982 г. «Шпигель», 19-го «Цайт», 21-го «Ньюсуик» выступили с заявлениями, что бывший шеф КГБ СССР не более не менее как «либерал», причем «с прозападным уклоном». На страницах журнала «Цайт» утверждалось, что новый генсек говорит «по-фински, по-венгерски, немного по-немецки, играет в теннис, любит джазовую музыку, абстрактное искусство»[1170].

Все это, мягко говоря, не соответствовало действительности.

Но тогда получается, что западные средства массовой информации, которые в Советском Союзе не именовались иначе как «продажные» и характеризовались как рупор монополистического капитала, которые еще совсем недавно изображали бывшего шефа КГБ душителем свободы и демократии, как по мановению невидимой дирижерской палочки начали отмывать его от вылитых на него ушатов грязи и создавать ему совершенно другой ореол.

Р. Г. Пихоя утверждает, что «слухи об Андропове», как «просвещенном диктаторе, не чуждом западных ценностей» стали распространяться на Западе по меньшей мере «с начала 1982 г.»[1171].

Как явствует из воспоминаний бывшего советского ученого И. З. Земцова, эмигрировавшего в Израиль, о том, что «Андропов – скрытый реформатор», что он считает «возможным и необходимым проведение глубоких и чуть ли не радикальных преобразований в советской политике», что он «эрудит», «любитель музыки» и т. д., он услышал еще раньше – в 1981 г., причем исходили они из Москвы, чуть ли не с самой Лубянки[1172]

Можно понять, почему Ю. В. Андропову хотелось казаться на Западе либералом, но как и почему к созданию подобного образа подключилась западная печать?

В связи с этим обращает на себя внимание следующая запись в дневнике A. C. Черняева. 20 декабря 1982 г. в разговоре с ним уже известный нам академик Г. А. Арбатов признался, что именно благодаря ему Ю. В. Андропов «так быстро отмылся от Лубянки». «Это я, – заявил он, – со своей международной репутацией создал ему реноме на Западе, да и у нас»[1173].

Откуда же у советского академика было такое влияние на Западе?

Георгий Аркадьевич Арбатов родился в 1923 г. в Херсоне. С самого начала Великой Отечественной войны был призван в армию. В 1944 г. после ранения и демобилизации поступил в МГИМО, который закончил в 1949 г. Но вместо МИДа оказался в Издательстве иностранной литературы. С 1953 по 1957 г. заведовал отделом в журнале «Вопросы философии», в 1957–1959 гг. – в журнале «Новое время»[1174].

Здесь на него обратил внимание О. В. Куусинен[1175], при содействии которого он, видимо, стал консультантом в журнале «Коммунист» (1959–1960), затем обозревателем журнала «Проблемы мира и социализма» (1960–1963), а с 1963 г. заведующим сектором Института мировой экономики и международных отношений Академии наук СССР. Но проработал он здесь недолго. В 1964 г. Ю. В. Андропов пригласил его консультантом в Отдел ЦК КПСС по связям коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран. Когда в 1967 г. был создан Институт США и Канады АН СССР, Г. А. Арбатов стал его директором[1176]. В 70-е годы рассматривалась возможность избрания его секретарем ЦК КПСС, но это предложение не получило поддержки[1177].

Будучи директором института, в декабре 1967 г. на Погоушской конференции, которая проходила в Москве, Г. А. Арбатов познакомился с американским профессором Генри Киссинджером[1178], который к этому времени уже был известен в Советском Союзе как автор солидного исследования «Ядерное оружие и внешняя политика»[1179].

Генри Альфред Киссинджер родился в 1923 г. в Германии, эмигрировав в США, он в 1943 г. получил здесь гражданство. В 1950 г. закончил. Гарвардский университет и стал его преподавателем[1180].

Г. Киссинджер обратился к Г. А. Арбатову с не совсем обычным предложением – передать советскому руководству предложение администрации президента США о желании начать неофициальные переговоры по Вьетнаму[1181].

Почему выполнение столь деликатной миссии было поручено именно ему? Оказывается, Г. Киссинджер был не простым профессором. Среди журналистов циркулировали сведения, что он являлся «воспитанником Рокфеллера»[1182]. Отличало его от других профессоров и то, что с 1957 г. он принимал участие в заседаниях Бильдербергского клуба, сначала нерегулярно (1964, 1966, 1971, 1973, 1974), затем ежегодно (1977–2008)[1183].

Полученное предложение Г. А. Арбатов передал в Кремль и «спустя примерно месяц» отправился в свою первую поездку в США. Это дает основания предполагать, что в конце 1967 г. через Г. А. Арбатова и Г. Киссинджера Вашингтон установил с Москвой неофициальный канал связи[1184].

После того, как в ноябре 1968 г. на выборах одержал победу Ричард Никсон, Г. Киссинджер был назначен его помощником по национальной безопасности, а с 1973 по 1977 г. занимал пост государственного секретаря США. И хотя после этого он ушел в отставку, но продолжал играть в политике неофициальную роль: с 1977 по 1981 г. входил в руководство СМО[1185], был членом Трехсторонней комиссии[1186].

Между тем Г. А. Арбатов продолжал поддерживать с Г. Киссинджером контакты, причем их «деловые отношения» «с годами переросли в дружеские»[1187].

Среди тех, с кем Г. А. Арбатов познакомился в США в одну из первых своих поездок, он называет Аверелла Гарримана[1188].

Уильям Аверелл Гарриман (1891–1986) – сын железнодорожного магната, закончил Йельский университет. Получив после смерти отца крупное наследство, он вместе с братом основал в 1911 г. банкирский дом «Братья Гарриман», который в 1931 г. была преобразован в банк «Братья Браун и Гарриман». Кроме того, он входил в директорат моргановского банка «Гаранти траст компани». В 1925–1928 гг. был одним из владельцев Чиатурской марганцевой концессии[1189]. Занимал видное положение в окружении Д. Рузвельта, в частности представлял интересы США в Москве[1190], играл важную роль в укреплении советско-американских отношений[1191].

А. Гарриман принял Г. А. Арбатова не где-нибудь, а у себя дома. Уже одно это свидетельствует, что в качестве посредника между ними выступало очень влиятельное лицо. Об этом же свидетельствует и то, что когда во время первой встречи Г. А. Арбатов изъявил желание познакомится с кем-нибудь из руководителей Пентагона, А. Гарриман сразу снял трубку телефона и позвонил заместителю министра обороны США Дэвиду Паккарду[1192].

Как явствует из воспоминаний Г. А. Арбатова, в начале 70-х годов он познакомился с Д. Бушем-старшим[1193]. Джордж Герберт Уокер Буш родился в 1924 г. Его отец Прескот Шелдон был партнером банка «Браун бразерс, Гарриман энд компании». Закончив Йельский университет, тот самый, который кончал и Гарриман, Д. Буш некоторое время занимался бизнесом, а затем ушел в политику. В 1971–1972 гг. он был представителем США при ООН[1194].

Очень скоро после знакомства отношения между Г. А. Арбатовым и Д. Бушем переросли официальный характер и стали неофициальными. Бывая в США, Г. А. Арбатов близко сошелся не только с самим Д. Бушем, но и его семьей. Подобные отношения они поддерживали за исключением двух лет: 1976–1977 гг., когда Д. Буш возглавлял ЦРУ. После победы Р. Рейгана на президентских выборах Д. Буш, которого Г. А. Арбатов тоже характеризует в мемуарах как одного из своих «старых друзей», стал вице-президентом США[1195].

Подобные дружеские связи открывали перед А. Г. Арбатовым выход на самые влиятельные американские средства массовой информации, в том числе и на журнал «Ньюсуик» (Newsweek. Новости недели), который возник в 1937 г. на основании созданной Гарриманом газеты «Тудей»[1196]. По крайней мере с 1961 г. журнал входил в издательскую империю газеты «Вашингтон пост»[1197] и был самым тесным образом связан с Трехсторонней комиссией[1198], одним из основателей и руководителей которой являлся Дэвид Рокфеллер.

Дэвид Рокфеллер родился в 1915 г. и был младшим сыном известного нефтяного короля Джона Рокфеллера. Закончив Гарвардский (1936) и Чикагский (1940) университеты, он с 1942 по 1945 г. находился в армии, причем, что немаловажно, служил в разведке[1199]. С 1946 г. почти вся его жизнь была связана с крупнейшим американским кредитным учреждением – Чейз нэшнл бэнк, преобразованным затем в Чейз Манхэттен корпорейшн[1200], занимавшим в середине 80-х годов 3-е место среди банков США и 30-е среди международных банков[1201]. Это был первый иностранный банк, который в 1973 г. получил возможность открыть свое представительство в Москве. Главным лицом, с которым контактировал Д. Рокфллер в СССР, был А. Н. Косыгин[1202].

Среди немногих советских деятелей, которые были удостоены быть названы в мемуарах Д. Рокфеллера как его знакомые, фигурирует и Г. А. Арбатов[1203]. Из воспоминаний Г. А. Арбатова явствует, что он познакомился с Дэвидом Рокфеллером в США в 1969 г. и «с тех пор встречался [с ним] много раз»[1204].

Рекламируя Ю. В. Андропова среди своих американских друзей как либерала, Г. А. Арбатов тем самым пытался пробудить в них надежды на возможность либерального реформирования СССР.

О том, что Советский Союз стоит на пороге серьезных перемен, на Западе стали говорить на рубеже 70 – 80-х гг. В 1981 г. НТС издал сборник материалов, в котором была сделана попытка спрогнозировать эти перемены. Он так и назывался «Россия в эпоху реформ»[1205]. Свои надежды на реформы в СССР лидеры НТС связывали с существованием в СССР «конструктивных сил»[1206]. По их утверждению, это были его люди «в верхнем слое советского общества»: «директора предприятий», «командиры полков», «настоящие ученые», на которых в сложившихся условиях и ложится задача осуществить переворот в стране[1207].

Осенью 1981 г. в США среди русских эмигрантов была проведена специальная дискуссия на тему о предстоящих реформах в СССР. Предметом дискуссии стал документ под названием «Основы обновления народного хозяйства СССР». В апреле 1982 г. он был опубликован на страницах журнала «Посев»[1208] и положил начало более широкого обсуждения эмигрантами вопроса о возможности перехода Советского Союза к рыночной экономике, вопроса о смене политического режима в нашей стране 1 марта 1982 г. журнал «Тайм» опубликовал статью Ричарда Пайнсона «Размышления о советском кризисе», в которой утверждалось, что после смерти Брежнева у советского руководства будет только два пути: или война, или реформы[1209].

1 января 1984 г. в США вышла книга бывшего советского полковника КГБ Анатолия Голицына «Новая ложь вместо старой. Коммунистическая стратегия обмана и дезинформации»[1210]. Книга была начата в 1969 г., завершена в 1981–1982 гг. и подготовлена к печати в 1983 г..

Излагая содержание ее предпоследней, 25-й главы, один из рецензентов писал, что автор книги «предсказал события послебрежневской фазы: новый генсек начинает демонстративную либерализацию и вводит элементы экономики свободного рынка, в значительной степени исчезает цензура, появляются свободные политические партии, наступает сверхразрядка в глобальном масштабе и подписание беспрецедентных соглашений о разоружении, советские войска выводятся из Афганистана, разрушается Берлинская стена, в Польше власть берет «Солидарность», в Чехословакии на политическую сцену возвращается Дубчек, в СССР Андрей Сахаров играет официальную политическую роль – и это все в книге, которая была закончена в 1983 году»[1211].

Насколько же эти прогнозы соответствовали действительности?

По воспоминаниям Л. И. Абалкина, в 1982 г., еще до смерти Л. И. Брежнева, он был включен в рабочую группу по подготовке статьи для Ю. В. Андропова ко дню рождения К. Маркса и «оказался на Волынской даче»[1212]. «Со статьи о Марксе, – утверждал Г. Арбатов, – идейно и началась перестройка»[1213].

В целом эта статья не выходила за рамки общепринятых догм. И если отличалась от других подобных же публикаций, то скорее по форме, чем по содержанию. В то же время в ней подчеркивалось, что «марксизм – не догма», приветствовалось стремление разобраться в том, что такое социализм, и отмечалась необходимость «трезво представлять, где мы находимся», т. е. на какой стадии развития[1214].

Выступая на июньском 1983 г. Пленуме ЦК КПСС, Ю. В. Андропов заявил: «Если говорить откровенно, мы еще до сих пор не изучили в должной мере общество, в котором живем и трудимся, не полностью раскрыли присущие ему закономерности. Особенно экономические. Поэтому порой вынуждены действовать, так сказать, эмпирически, весьма нерациональным способом проб и ошибок»[1215].

Так впервые с высокой трибуны открыто, хотя и очень осторожно был поставлен вопрос о необходимости более глубокого и серьезного изучения закономерностей и механизмов функционирования советского общества, особенно экономики.

Приведенное высказывание Ю. В. Андропова было не случайным. Как уже отмечалось, хотя он и называл советское общество социалистическим, но таковым его не считал: «Какой там, к черту, развитой социализм, нам до простого социализма еще пахать и пахать»[1216].

Крамольный характер этого высказывания станет понятен, если учесть, что официальная печать утверждала, что социализм в нашей стране был построен еще в 30-е годы, что в 60-е годы он приобрел зрелый характер и что впереди уже маячил коммунизм. И хотя Третья программа выполнена не была, официально никто не решался признать это.

Для понимания взглядов Ю. В. Андропова принципиальное значение имеет еще один факт. По утверждению А. Вольского, однажды в его присутствии и в присутствии Е. К. Лигачева Юрий Владимирович заявил: «Нельзя же не заметить, что мы проиграли экономическое соревнование капиталистическому способу производства»[1217].

Обратите внимание: не «может проиграть» и не «проигрываем», а «проиграли». Это значит, что мысли Ю. В. Андропова должны были быть заняты не тем, как «пропахать» путь до «простого социализма», а как организовать отступление или же капитуляцию.

А. И. Байгушев утверждает, что пытаясь заглянуть в будущее советского общества, Юрий Владимирович предсказывал, что если ничего не делать, то «нажитые торговлей громадные теневые капиталы захотят легализоваться и взорвут советскую власть»[1218].

Из этого вытекало только два варианта действий: или уничтожить «теневую экономику» с помощью репрессивных мер, или же легализовать «теневой капитал» путем перехода к многоукладной экономике.

«Андроповский» вариант 1983 г., – утверждает сын Ю. В. Андропова Игорь, – по существу, был посвящен всестороннему изучению реальной системы, построенного в стране социализма»[1219].

По свидетельству Н. И. Рыжкова, к этой работе было привлечено несколько десятков самых разных учреждений и научных коллективов, в том числе: Институт экономики АН СССР, Институт экономики мировой системы социализма, Научно-исследовательский институт финансов, Научно-исследовательский институт экономики при Госплане СССР[1220].

В некоторые учреждения, привлеченные к подготовке реформ, КГБ направил своих представителей. «Когда пришел Андропов, – вспоминал Ф. Д. Бобков, – мы тогда буквально через несколько месяцев в Институте социологии создали закрытый сектор нашего Пятого управления, послали туда 15 наших офицеров. Во главе отдела встал заместитель директора института. На базе этого отдела потом и рос институт»[1221].

«Первое, – пишут авторы книги «Третий проект», – что сделал Андропов – это заказал исследования нескольким независимым группам аналитиков и экономистов на тему: «Почему мы отстаем от Запада?»…В одной из таких групп, созданной при только-только назначенном председателе Госкомтруда Баталине, работал и один из авторов этой книги – Сергей Кугушев», уже известный нам как сотрудник КГБ. Руководителем этой группы стал работник Госплана СССР Борис Сухаревский, а главным двигателем Григорий Меликян (при Б. Н. Ельцине – министр труда). Проанализировав сложившееся положение, названная рабочая группа пришла к выводу о «грядущем тотальном кризисе»[1222]. Мы, утверждает С. Кугушев, знали, что «такие же доклады буквально по всем ключевым и острым вопросам ложились на рабочий стол Юрия Владимировича…»[1223].

В 1983 г. к этой же работе был привлечен ИМЭМО. В одной из записок, подготовленной им по просьбе Госплана СССР, отмечалось, что «если советская экономика и дальше будет развиваться на тех же принципах, то где-то в последнее десятилетие XX века мы резко откатимся назад, примерно на 7-е место по ВНП, окажемся в глубоком экономическом кризисе»[1224].

«Наша аналитическая работа тогда, в 1982–1984 годах, – пишет М. С. Горбачев, – не сводилась к констатации бед в народном хозяйстве. Мы стремились выявить причины нарастания кризисных явлений, определить пути оздоровления экономической ситуации. И тут выявился ряд мнений, определивший практическую деятельность руководства на ряд лет вперед… Мнения расходились»[1225].

«Ученые, не связанные с ведомственными интересами, – отмечает М. С. Горбачев, – считали основной причиной отставания страны то, что мы, по существу, «проглядели» новый этап научно-технической революции. Такую позицию разделяли Г. И. Марчук, П. Н. Федосеев, А. И. Анчишкин, Г. А. Арбатов, А. Г. Аганбегян, О. Т. Богомолов, Т. И. Заславская, Е. М. Примаков, В. А. Медведев, С. А. Ситарян. Р. А. Белоусов, И. И. Лукинов, В. А. Тихонов и другие ученые, принимавшие участие в дискуссиях»[1226].

«Они доказывали, что дело не только в ошибках, недооценке научно-технического прогресса, но и в архаичности хозяйственного механизма, жесткой централизации управления, гипертрофии плана, отсутствии серьезных экономических стимулов»[1227].

Помощник Ю. В. Андропова В. В. Шарапов утверждает, что именно Ю. В. Андропов первым стал употреблять понятие «перестройка»[1228].

По мнению Игоря Владимировича Андропова, время пребывания его отца у власти было временем, когда в ЦК КПСС «намечались контуры будущих преобразований»[1229].

Выступая 6 января 1989 г. на встрече с деятелями науки и культуры, М. С. Горбачев отметил, что «апрельский Пленум мог состояться лишь на основе огромной предварительной работы в предшествовавшие годы», в результате чего на свет появилось сто десять документов. «Это – заключения академиков, писателей, крупных специалистов, общественных деятелей» и т. д.[1230].

По другим данным, когда умер Ю. В. Андропов, было подготовлено «около 120 исследований, проведенных под его патронажем. Они-то и составили основу программы ограниченных реформ, явленную миру на Апрельском пленуме в 1985 году»[1231].

Эти документы отложились как в ЦК КПСС, так и в Совете Министров СССР[1232]. Отложились они также в личных архивах Н. И. Рыжкова[1233] и Г. Х. Шахназарова[1234].

Одним из таких документов был доклад Т. И. Заславской «Проблемы совершенствования социалистических производственных отношений и задачи экономической социологии», который был издан в количестве 70 экземпляров и под грифом «Для служебного пользования» разослан «ограниченному кругу лиц»[1235].

Правда, сохранить его в тайне не удалось. В частности с некоторыми сокращениями он был опубликован осенью того же года журналом «Посев»[1236].

После этого, по словам Татьяны Ивановны Заславской, «все экземпляры были конфискованы КГБ»[1237]. Однако это, по всей видимости, не коснулось библиотек, так как в Петербурге в Российской национальной библиотеке «Новосибирский доклад» сохранился и с ним может ознакомиться любой желающий. В 1989 г. его полный текст появился за границей[1238], а в 2002 г. – в России[1239].

В докладе давалась критическая характеристика экономического состояния СССР и указывался выход из создавшегося положения: отказ от жесткой административной системы управления экономикой и ее децентрализация[1240].

«Е. К. Лигачев, – вспоминает A. B. Коржаков, – неоднократно публично говорил, что у Ю. В. Андропова был глубоко продуманный план коренного реформирования страны, ее властных структур, политической системы»[1241].

И хотя вряд ли этот «план» имел документальный характер, на основании воспоминаний и некоторых других источников можно получить ориентировочное представление о том, в каком направлении шла разработка программы задуманных Ю. В. Андроповым преобразований.

У истоков программы экономической реформы

По свидетельству Н. И. Рыжкова, бывшего тогда заместителем председателя Госплана СССР, в воскресенье 20 ноября 1982 г. Ю. В. Андропов пригласил его к себе и, поставив в известность о намерении создать Экономический отдел ЦК КПСС, предложил ему возглавить этот отдел. Н. И. Рыжков согласился и 22 ноября был утвержден Пленумом ЦК КПСС в должности секретаря ЦК[1242].

Выступая на упомянутом пленуме, Ю. В. Андропов сказал: «В последнее время немало говорят о том, что надо расширять самостоятельность объединений и предприятий, колхозов и совхозов. Думается, что настала пора для того, чтобы практически подойти к решению этого вопроса. На этот счет даны поручения Совмину и Госплану. Действовать тут надо осмотрительно. Провести, если нужно, эксперименты, взвесить, учесть и опыт братских стран. Расширение самостоятельности должно во всех случаях сочетаться с ростом ответственности, заботы об общенародных интересах»[1243].

«В застойном 1982 г. меня, – вспоминает Т. Корягина, – в то время старшего научного сотрудника Научно-исследовательского института при Госплане СССР привлекли к работе по разработке экономических реформ» [1244].

«Спустя две недели после смерти Брежнева (т. е. около 24 ноября, сразу же после пленума ЦК КПСС. – А. О.), – утверждает Т. И. Корягина, – по решению Политбюро была создана рабочая группа, целью которой стала теоретическая разработка экономической реформы… Работали мы при Межведомственном совете по изучению опыта стран – членов СЭВ, причем трудиться приходилось под грифом «секретно»[1245]. Состояла «рабочая группа» из работников Госплана, Совмина, министерств, ведомств и науки»[1246].

15 декабря 1982 г. Совет Министров СССР поручил Госплану СССР подготовить «предложения по дальнейшему расширению хозяйственной самостоятельности предприятий и объединений и усилению их ответственности за результаты работы»[1247].

12 февраля Н. К. Байбаков направил H. A. Тихонову «Тезисы доклада о расширении хозяйственной самостоятельности промышленных объединений и предприятий и повышении их ответственности за результаты хозяйственной деятельности»[1248]. 5 мая предложения Госплана были рассмотрены на совещании в Совете Министров СССР. Совещание высказало рекомендации по дальнейшей доработке этих предложений [1249].

Через некоторое время после ноябрьского пленума примерно в середине декабря, когда формирование Экономического отдела уже подходило к концу, Ю. В. Андропов пригласил к себе М. С. Горбачева, В. И. Долгих, Н. И. Рыжкова и поставил перед ними задачу: разобраться в состоянии экономики, а также наметить пути и методы ее реформирования[1250].

Для правильного понимания деятельности этой «тройки», необходимо учесть, что она не была оформлена официально, поэтому не имела официальных полномочий. По существу, это было личное поручение генсека трем названным лицам. Поэтому их встречи не протоколировались, а принимаемые решения письменно не оформлялись. Несмотря на то, что Н. И. Рыжков возглавлял Экономический отдел, главную роль в этой тройке играл М. С. Горбачев, поскольку он являлся членом Политбюро[1251].

«Считаю, – пишет Н. И. Рыжков, – что истоки перестройки относятся к началу 83-го года, к тому времени, когда Андропов поручил нам – группе ответственных работников ЦК КПСС, в том числе мне и Горбачеву, подготовить принципиальные предложения по экономической реформе»[1252].

«Еще за два года до столь разрекламированного апрельского (1985) Пленума ЦК КПСС, – вспоминает А. И. Лукьянов, – Ю. Андропов пришел к выводу о необходимости разработать программу перестройки промышленностью, а затем и всем народным хозяйством. Тогда к этой работе (а она проходила у меня на глазах) были привлечены М. Горбачев, Н. Рыжков, В. Долгих… Ряд видных представителей науки и производства»[1253].

В результате этого, как пишет Н. И. Рыжков, «в начале 83-го» началась работа по подготовке «долгосрочной программы кардинальной перестройки управления народным хозяйством»[1254].

Считая, что «просто размонтировать коммунистическую систему нельзя – наступит хаос», Ю. В. Андропов, – как считают М. Калашников и С. Кугушев, – в поисках «выхода из тупика» решил встать на путь конвергенции[1255], т. е. сочетания элементов плановой и рыночной экономки.

Отмечая, что истоки перестройки следует искать уже в статье Ю. В. Андропова о Карле Марксе, Л. И. Абалкин отмечает, что «в тех наметках» была заложена идея «рынка»[1256]. О том, что Ю. В. Андропов планировал переход к рыночной экономике, свидетельствовал и его сын Игорь[1257].

«Юрий Владимирович, – вспоминал А. И. Вольский, – мучительно переживая сложившееся положение дел, искал выход на пути ограниченных рыночных реформ. Естественно, с приоритетом государственной собственности и при сохранении «командных высот»[1258].

Вспоминая тот год, генерал Л. Г. Ивашов, возглавлявший секретариат министра обороны Д. Ф. Устинова, сообщает: «В записках, которые мне, как начальнику секретариата члена Политбюро, приходилось читать, говорилось, например, что плановая система хороша, но социалистическое соревнование уже не является решающим стимулом в развитии народного хозяйства, нужно переходить на рыночные отношения. Именно Андропов стал предлагать частичный отход от 100-процентного планирования: надо оставлять резервы предприятиям»[1259].

Летом 1982 г. в беседе с работником аппарата ЦК КПСС В. Н. Севруком В. Ю. Андропов заявил, что главный способ поднять сельское хозяйство – это дать, как в Венгрии, «колхознику возможность быть хозяином произведенного продукта». А для этого «надо развязать руки предприимчивым людям». Пусть будут «частные маленькие мастерские, магазинчики, рестораны на подряде у коллектива. Ну, зачем их тянуть в железные лапы министерств». Но, конечно «крупная промышленность, оборонка, природные ресурсы должны быть только общенародным достоянием»[1260].

По свидетельству уже упоминавшейся Т. И. Корякиной, когда в ноябре 1982 г. была создана их «рабочая группа, целью которой стала теоретическая разработка экономической реформы», то главная задача этой реформы была сформулирована как «развитие частного и кооперативного сектора в народном хозяйстве Советского Союза с учетом опыта стран – членов СЭВ»[1261].

Вспоминая о деятельности этой группы, Т. И. Корягина утверждает: «Уже тогда был заложен курс на акционирование, частную собственность, определены раскрепощение цен, переход к рыночной экономике смешанного типа»[1262].

Когда в 2008 г. я поинтересовался у Н. И. Рыжкова, были ли ими тогда получены от Ю. В. Андропова какие-либо указания, он ответил на это примерно так: «Нам было предложено подготовить проект перехода к многоукладной рыночной экономике, который предполагал создание рядом с государственным частного сектора».

В. А Крючков тоже утверждал, что, планируя экономическую реформу, Ю. В. Андропов имел в виду «многоукладность в экономике, включая частную собственность»[1263].

«В конце 1983 г. – вспоминает профессор Тартуского университета М. Л. Бронштейн[1264], – мне довелось лично познакомиться с Михаилом Горбачевым. По поручению Андропова тот собрал для обмена мнениями группу ученых – рыночников». Это были «сторонники реформирования с повышением степени самостоятельности и ответственности на уровне предприятий и регионов»: М. Бронштейн, Т. И. Заславская, А. Келнынш, В. Тихонов[1265].

Во время встречи речь шла «о введении модели нэпа»[1266], т. е. о создании многоукладной рыночной экономики. «Вроде бы установилось взаимопонимание»[1267].

О том, что обсуждение проблемы нэпа не было случайностью свидетельствует то, что не позднее 10 декабря 1983 г. издательство «Прогресс» опубликовало очередной том «Истории марксизма», который фактически реабилитировал Н. И. Бухарина как теоретика[1268].

В 2002 г. на страницах газеты «Стрингер» появилось сенсационное интервью некоего Вячеслава Сергеевича К.[1269]. Как установил О. Греченевский, «К» – это уже упоминавшийся С. В. Кугушев, бывший сотрудник КГБ СССР – один из авторов книги «Третий проект»[1270]. На страницах «Стрингера» С. В. Кугушев поделился некоторыми своими воспоминаниями и соображениями по поводу планов Ю. В. Андропова.

По его словам, стремясь сохранить Советский Союз как «одну огромную корпорацию, обладавшую финансовой независимостью, хозяйственной замкнутостью и колоссальным технологическим потенциалом», шеф КГБ считал необходимым создание внутри этой «корпорации» «крупных объединений», которые, получив право «выходить на мировые финансовые и фондовые рынки» могли бы привлекать в советскую экономику «западный капитал» и с его помощью поднимать свой технологический уровень[1271].

Иначе говоря, Ю. В. Андропов считал необходимым использовать для ускорения научно-технического развития нашей страны такое средство, как совместные предприятия с участием иностранного капитала.

Данный факт подтверждают воспоминания Н. И. Рыжкова и А. Н. Яковлева.

По свидетельству Н. И. Рыжкова, Ю. В. Андропова «интересовали проблемы хозяйственного расчета и самостоятельности предприятий, концессий и кооперативов, совместных предприятий и акционерных обществ»[1272].

Слово «концессия» происходит от латинского «соncessio» («разрешение» или «уступка») и означает передачу государством кому-либо «в эксплуатацию на определенных условиях» предприятий, природных ресурсов и других видов принадлежащей ему собственности. Как говорится в «Энциклопедическом словаре» 1964 г. издания, «международные концессии являются одним из орудий экономического и политического подчинения слаборазвитых стран империалистическими державами»[1273]. В нашей стране концессии получили известность в годы нэпа, когда правительство с их помощью попыталось привлечь иностранный капитал в советскую экономику[1274].

Это означает, что, собираясь осуществить переход к многоукладной экономике, Ю. В. Андропов тоже планировал привлечь в нее иностранный капитал, используя для этого такие средства, как концессии и совместные преприятия.

В связи с этим Институт мировой экономики и международных отношений получил задание специально проработать этот вопрос и представить свои предложения.

«В начале 1984 года, – вспоминал его директор А. Н. Яковлев, – институт направил в ЦК записку о необходимости создания совместных предприятий с зарубежными фирмами. Предлагалось создать три типа предприятий: с западными странами, с социалистическими и развивающимися. Наши предложения аргументировались назревшими задачами постепенного вхождения в мировой хозяйство. Меня пригласил к себе секретарь ЦК Николай Рыжков и, надо сказать, проявил большой интерес к этой проблеме, расспрашивая о деталях предложения, поддержал его общую направленность»[1275].

Исходя из этого, можно утверждать, что Ю. В. Андропов не собирался ограничиваться косметическим ремонтом советской экономки и планировал радикальные ее изменения, предполагавшие переход СССР к многоукладной рыночной экономике. Иначе говоря, он собирался осуществить то, что возглавляемый им Отдел по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран начинал делать еще в 60-е годы в странах «народной демократии» и то, что до этого предлагали советские экономисты-рыночники.

«Именно в начале 83-го, – пишет Н. И. Рыжков, – эти «крамольные мысли» стали обретать плоть, «оказавшись в основе долгосрочной программы кардинальной перестройки управления народным хозяйством»[1276].

Как конкретно протекала эта работа, еще предстоит выяснить, когда исследователи получат доступ к необходимым документам.

Т. И. Корягина утверждает, что, «продумывая реформы», Ю. В. Андропов «ставил задачи гораздо шире и объемнее, чем его… преемники», однако очень скоро «мы поняли, что Юрий Владимирович так и не смог убедить Политбюро в необходимости реформы экономической системы страны». Поэтому когда «в мае 1983 г.» «первые разработки» этой группы «были направлены в Политбюро, они претерпели такие метаморфозы, что дальнейшее задание группы было сформулировано уже как развитие «индивидуального и кооперативного труда» вместо прежней формулировки «развитие частного и кооперативного сектора в народном хозяйстве Советского Союза»[1277].

К осени 1983 г., когда Ю. В. Андропов «стал сильно болеть» и руководство группой перешло «к людям Черненко», утверждает Т. И. Корякина, рабочая группа, в которую она входила, была распущена[1278].

Из этого Т. Корягина сделала вывод о том, что первоначальные замыслы Ю. В. Андропова потерпели неудачу.

Однако с ней трудно согласиться. Есть основания думать, что Ю. В. Андропов: а) во-первых, разделял намечавшиеся преобразования в экономике на ближайшие и отдаленные, т. е. собирался разработать две программы: программу-минимум и программу-максимум и эта работа, судя по всему велась параллельно, и б) прежде, чем ломать старое и вводить новое, он считал необходимым проверить это на практике в виде эксперимента.

Отмечая, что «Андропов заводил разговор об экономической реформе и даже поручил тогдашнему председателю Госплана СССР Николаю Байбакову продумать параметры такого эксперимента», A. C. Грачев пишет: «Из стадии продумывания эксперимент так и не вышел»[1279].

Это не соответствует действительности.

14 июня 1983 г. ЦК КПСС и Совет Министров СССР приняли постановление № 659 «О проведении экономического эксперимента в ряде министерств по расширению хозяйственной самостоятельности в планировании и хозяйственной деятельности и по усилению ответственности за результаты своей работы»[1280].

В постановлении были названы отрасли, которые с 1 января 1984 г. должны были перейти на эксперимент, а также изложено его содержание. Главное место в нем занимали две идеи: а) сокращение плановых показателей и б) расширение прав предприятий в использовании фондов и денежных средств[1281].

1 августа 1983 г. Совет Министров СССР принял постановление № 1479, которым была создана специальная Комиссия по руководству экономическим экспериментом[1282].

Как пишет Игорь Юрьевич Андропов, в 1983 г. «было решено начать с января 1984 г. несколько крупномасштабных экспериментов, охватывавших предприятия шести важнейших министерств»[1283]. О масштабах этого эксперимента свидетельствуют следующие цифры. Так, ограниченный хозрасчет с правом директоров по договорам брать заказы «со стороны» был введен на 1850 предприятиях Белоруссии, Литвы и Украины[1284].

Пытаясь реконструировать круг тех проблем, которыми был занят Ю. В. Андропов, собираясь начать экономические преобразования, следует также отметить, что когда после смерти Л. И. Брежнева открыли его сейф, в нем обнаружили ту самую записку о научно-техническом прогрессе, которая была подготовлена в начале 70-х годов к так и не состоявшемуся пленуму по научно-техническому прогрессу[1285].

М. С. Соломенцев вспоминал, что вскоре после избрания Ю. В. Андропова генсеком он напомнил ему «о намерении Брежнева обсудить на пленуме ЦК вопрос о научно-техническом прогрессе». Юрий Владимирович обещал подумать[1286]. И уже 28 августа 1983 г. было опубликовано Постановление ЦК КПСС и СМ СССР «О мерах по ускорению научно-технического прогресса в народном хозяйстве»[1287], которое, правда, во многом имело лишь декларативный характер.

Среди прочих представленных Ю. В. Андропову записок была и записка на тему о необходимости возвращения к идее создания ОГАС. Правда, в ней шла речь не о проекте В. М. Глушкова, а необходимости приглашения в СССР английского ученого Стаффорда Бира, который в 1971–1973 гг. разрабатывал подобный же проект в Чили для правительства С. Альенде[1288].

Имеются сведения, что Ю. В. Андропов не только положил начало разработки программы экономической реформы, которая должна была привести к созданию многоукладной экономики, но и задумывался над вопросом о подготовке для нее новых кадров.

Если верить С. В. Кугушеву, генсек «решил пойти по пути Ленина, который в 1910-х годах создал во французском городке Лонжюмо партийную школу для подготовки будущей коммунистической элиты. А поскольку внутри страны некому было готовить специалистов для новой экономики, сам собою напрашивался вывод, что их необходимо готовить «за пределами страны, на основе иностранного опыта»[1289].

С этой целью, по утверждению С. В. Кугушева, под его руководством была сформирована первая группа стажеров, в которую вошло около двадцати человек. «В роли Люнжюмо» было решено «использовать Международный институт прикладного системного анализа» (МИПСА) (International Institute for Applied Systems Analysis – NASA, ИИАСА), а «идеологический контроль» за «стажерами» возложить на сотрудников КГБ, которые в связи с этим были направлены «под крышу» Госстроя СССР и уже оттуда командированы за границу[1290].

МИПСА был создан в 1972 г. по инициативе Римского клуба в замке Аксенбург под Веной. Важную роль в его создании сыграл МакДжордж Банди (McGeorge Bundy)[1291], брат которого Уильям с 1964 по 1974 г. входил в директорат Совета по международным отношениям, а с 1972 по 1984 г. был редактором его печатного органа «Foreign Affairs»[1292]. Первым председателем Совета МИПСА стал заместитель председателя ГКНТ при Совете Министров СССР Д. М. Гвишиани, бывший в то время официальным членом Римского клуба от нашей страны[1293].

В Интернете можно встретить сведения, будто бы в 1983–1985 годах целый ряд молодых советских экономистов (П. Авен, Е. Гайдар, K. Кагаловский, В. May, В. Потанин, Б. Федоров, А. Чубайс, А. Шохин, Е. Ясин и некоторые другие) были посланы на стажировку в Институт экономических отношений Общества Монт Пелерин, созданного в 1947 г. такими известными экономистами – сторонниками свободного рынка, как Ф. А. Хайек и М. Фридман. Однако найти подтверждение этой информации не удалось.

Проделав определенную подготовительную работу, Ю. В. Андропов решил вынести вопрос о разработке экономической реформы на декабрьский 1983 г. Пленум ЦК КПСС. По всей видимости, в связи с этим 28 ноября 1983 г. ЦЭМИ направил Ю. В. Андропову записку «О разработке комплексной программы развития и совершенствования системы управления народным хозяйством»[1294].

Эта идея нашла отражение в обращении Ю. В. Андропова к участникам пленума: «Назрел вопрос, – писал он, – о разработке программы комплексного совершенствования всего механизма управления народным хозяйством»[1295].

Предложение было поддержано пленумом[1296] и воспринято как руководство к действию[1297]. Несмотря на отсутствие Ю. В. Андропова, декабрьский 1983 г. Пленум ЦК КПСС принял постановление о дальнейшем совершенствовании управления народным хозяйством[1298]. На основании этого 4 января 1984 г. Президиум Совета Министров СССР постановил предложить всем ведомствам подготовить свои предложения по вопросу о совершенствовании управления народным хозяйством[1299] и поручил Госплану подготовить «Программу комплексного совершенствования механизма управления»[1300].

12 января 1984 г. Н. А. Тихонов созвал совещание, на котором со ссылкой на решения Декабрьского Пленума ЦК КПСС 1984 г. поставил задачу «обобщить результаты проделанной работы по улучшению управления и планирования, совершенствования стиля и методов хозяйствования и подготовить предложения об организации дальнейшей работы в этой области с указанием важнейших проблем, основных этапов работы, сроков их выполнения и состава необходимых для этого работников, имея в виду обеспечить завершение всей этой работы в сроки, позволяющие учесть разработанную систему мероприятий в плане на 12-ю пятилетку» (т. е. до конца 1985 г.)[1301].

6 февраля 1984 г. председатель Госплана Н. К. Байбаков направил в Совет Министров соображения по поводу поставленной перед ним задачи «Об организации работы по подготовке программы комплексного совершенствования механизма управления». Среди прочих мер он предложил создать для руководства этой работой специальную комиссию Политбюро по совершенствованию управления народным хозяйством[1302].

Такая комиссия действительно была создана, но это произошло уже после смерти Ю. В. Андропова.

Контуры реформы политической системы

Намечавшаяся Ю. В. Андроповым программа реформ предполагала радикальную перестройку не только экономики, но и политической системы.

«По мнению отца, – вспоминал И. Ю. Андропов, – преобразования следовало сначала произвести в промышленности и сельском хозяйстве и только потом – взвешенно, осторожно – перестройка должна была распространиться на политические институты, постепенно подвигая их в сторону демократизации. Любой разрыв между этими процессами отец считал гибельным».

«Большие надежды» он возлагал «на демократизацию внутрипартийной жизни»[1303].

Выступая на июньском Пленуме ЦК КПСС 1983 г. Ю. В. Андропов заявил: «Мы в своем общественном развитии подошли сейчас к такому историческому рубежу, когда не только назрели, но и стали неизбежными глубокие качественные изменения в производительных силах и соответствующее этому совершенствование производственных отношений», а также «во всех тех формах общественной жизни, которые принято называть надстройкой»[1304].

Вспоминая свои беседы с Ю. В. Андроповым, Г. А Арбатов писал, что он «считал необходимым развитие демократии»: «по тогдашним временам идеи, которые он высказывал, были смелыми, хотя сейчас показались бы очень скромными»[1305].

Об этом же вспоминает и Ханс Модров. В одном из разговоров с членом ЦК СЕПГ Бруно Маловым Г. Х. Шахназаров «поведал, что получил предложение Андропова разработать предложения, каким образом можно было бы демократизировать общество и партию. Шахназаров изложил кое-что на бумаге и подал это Андропову. Тот внимательно изучил эти идеи, но отложил их в сторону, заметив, что людей надо сначала накормить и одеть, прежде чем они смогут заниматься политикой»[1306].

Это значит, что Ю. В. Андропов не отверг предложения Г.иХ. Шахнозарова, но признал их несвоевременными. Г. Х. Шахнозаров издал две книги воспоминаний, однако содержание своих предложений, к сожалению, не раскрыл.

Однако имеющиеся воспоминания позволяют судить, в каком направлении работала мысль генсека. По свидетельству В. М. Чебрикова, Ю. В. Андропов вполне серьезно рассматривал проблему альтернативности выборов. «Еще в середине 70-х, – вспоминал В. М. Чебриков, – Юрий Владимирович часто и подробно рассуждал о необходимости демократизации…Он, например, считал, что на выборах в Верховный Совет должен быть не один, а несколько кандидатов»[1307]. «А почему бы не проводить выборы в Верховный Совет по-настоящему, – заявил он однажды, – чтобы можно было выбрать среди нескольких кандидатов»[1308].

12 октября 1983 г. Ю. В. Андропов дал поручение продумать вопрос об усовершенствовании системы выборов[1309]. Причем он допускал «возможность расширения некоторых «демократических процедур» уже на ближайших выборах в Верховный Совет СССР[1310].

В связи с этим следует обратить внимание также на то, что при Л. И. Брежневе возродилась идея о «необходимости разграничения функций партийных и государственно-хозяйственных органов», идея, которая, как мы помним, возникла еще при И. В. Сталине[1311].

«На каждом съезде партии и почти на каждом Пленуме, – пишет В. А. Медведев, – говорилось о необходимости решительной борьбы с подменой государственных и хозяйственных органов партией, но сдвиги если и происходили, то в сторону усиления партийного контроля и диктата»[1312].

Говоря о позиции Ю. В. Андропова по этому вопросу, В. В. Шарапов пишет: «Его беспокоило, что партия из политического органа превращается в хозяйственный механизм, подменяя тем самым Советскую власть. Но ведь еще Ленин предупреждал, что самая страшная беда будет, если партия превратится в государственный аппарат»[1313].

О том, что Ю. В. Андропов считал необходимым изменить роль партии в обществе, пишет и другой член его команды А. Г. Сидоренко: «Он считал необходимым, чтобы «она постепенно освобождалась от несвойственных ей функций»[1314].

«Большинство из нас, – пишет Н. И. Рыжков, – не очень понимало, почему партийные комитеты должны безраздельно руководить экономикой»[1315].

Как мы помним, Ю. В. Андропов с этой идеей выступал еще в 60-е годы. В 70-е годы этот вопрос попытался поднять А. Н. Косыгин. Однако встретил серьезное сопротивление со стороны Л. И. Брежнева и его ближайшего окружения.

Между тем позиции А. Н. Косыгина и Ю. В. Андропова в этом вопросе существенно расходились. Если первый выступал за ликвидацию отраслевых отделов ЦК и перенесение центра руководства экономикой из Центрального Комитета в Совет Министров, то второй шел в этом отношении значительно дальше.

«Он, – вспоминал об Ю. В. Андропове Е. И. Синицын, – приходил к выводу, что промышленностью должны управлять не отделы ЦК КПСС, параллельные им отделы Совмина и Госплана, а отраслевые банки… Юрий Владимирович полагал, что его план идет дальше реформы Косыгина, выводит предприятия из-под мелочной опеки райкомов, обкомов и отделов ЦК»[1316]

Став генсеком, Ю. В. Андропов уже 7 декабря 1982 г. выразил тревогу по поводу «срастания ответственных работников аппарата ЦК с министерствами»[1317]. Но когда он попытался поставить вопрос о необходимости практического решения данного вопроса, то столкнулся с сильным сопротивлением. Ему возражали: «Если первые секретари партийных комитетов отдадут экономику на откуп хозяйственникам – у нас все развалится»[1318].

Считая необходимым освобождение партии от руководства экономикой, Ю. В. Андропов понимал, что «подобная реформа не стыкуется с «руководящей ролью КПСС»[1319]. Со ссылкой на В. А. Крючкова М. Вольф утверждал, что при Ю. В. Андропове «обсуждалась даже возможность допустить существование других партий»[1320]. «Думаю, – заявил позднее В. А. Крючков, – что при Андропове или позже мы ввели бы также плюрализм мнений, множественность партий (которую мы ввели в 1990 году, отменив статью 6 Конституции СССР о руководящей роли КПСС)»[1321].

«Беспокоило его, – пишет о Ю. В. Андропове Г. А. Арбатов, – и состояние межнациональных отношений в стране – видимо, еще работая в КГБ, он лучше других знал, насколько оно опасно»[1322].

Для того чтобы понять, о чем идет речь, следует учесть, что в дореволюционной России правящая элита в основном была русской. Революция способствовала развитию национальных окраин и впервые привела здесь к власти так называемых «инородцев». Экономический и культурный подъем, имевший место в союзных республиках, сопровождался консолидацией национальных элит и стремлением их к самостоятельности.

«Отличие нынешнего национализма в том, – писал A. C. Черняев, – что его главным носителем является именно республиканский аппарат, а истоки его в том, что «бывшие колониальные окраины» живут много лучше, чем российская «метрополия», они богаче и чувствуют свои возможности»[1323].

И далее: «Нелюбовь и даже ненависть к русским растет на почве распространения убеждения (которое, кстати, широко внедряют сами местные партийный и государственный аппараты – как алиби для себя), что все идет плохо потому, что все сверху зажато, а там – вверху сидят русские и руководят некомпетентно, неграмотно, глупо»[1324].

В 1983 г. Э. Баграмов направил Андропову записку «О некоторых вопросах национальной политики», в которой затрагивал грузинский, абхазкий, осетино-ингушский, армяно-азербайджанский (Карабах), карачаево-черкесский, эстонский вопросы. В августе П. Лаптев сообщил, что записка понравилась Андропову[1325].

О том, что Ю. В. Андропова действительно серьезно занимал национальный вопрос, явствует из воспоминаний А. Е. Бовина, А. И. Вольского, Н. И. Рыжкова, Г. Х. Шахназарова[1326].

По свидетельству Н. И. Рыжкова, Юрий Владимирович обращал внимание на то, что до революции в России на официальном уровне не использовалось понятие «национальность», а использовалось понятие «вероисповедание». Обращал он внимание и на то, что понятие «национальность» не существовало в США. Поэтому обдумывал возможность отменить его и в СССР[1327].

При этом речь шла не только об отмене соответствующей графы в анкетах. Как вспоминал А. И. Вольский, перед ним была поставлена совершенно конкретная задача: «ликвидировать построение СССР по национальному принципу»[1328].

Насколько удалось установить, впервые А. И. Вольский сообщил об этом в 2002 г. в интервью «Московскому комсомольцу». «Вызывает меня однажды Юрий Владимирович и говорит: "У нас слишком много субъектов СССР. Давайте сведем их все в 15–16 экономических регионов и сделаем их, как штаты в США. Ведь разделение по национальному признаку не характерно ни одной стране мира, кроме нашей! Так что вы продумайте и начертите мне карту этих регионов!"[1329].

Этот же эпизод нашел отражение в интервью А. И. Вольского, которое посмертно было опубликовано на страницах «Коммерсанта».

«Как-то генсек меня вызвал: «Давайте кончать с национальным делением страны. Представьте соображения об организации в Советском Союзе штатов на основе численности населения, производственной целесообразности, и чтобы образующая нация была погашена. Нарисуйте новую карту СССР»[1330].

По свидетельству Аркадия Ивановича, сначала он пытался решить эту задачу сам, затем привлек на помощь академика Евгения Павловича Велихова. Они «сидели почти месяц», в результате было подготовлено «15 вариантов» нового административного деления нашей страны[1331]. В одном случае А. И. Вольский утверждал, что они с Е. П. Велиховым «нарисовали» «29 округов»[1332], в другом случае, что последний вариант предполагал разделение СССР на 41 штат»[1333].

Поскольку в 1983 г. население СССР составляло около 270 млн., на каждый штат могло приходиться не более 7 млн. чел. В это время в Молдавии проживало 4 млн., в Прибалтике – 8 млн., в Закавказье – 15 млн., в Белоруссии – 10, в Казахстане – 15, в Средней Азии – 30, на Украине – 50, в Россия – 140[1334].

Следовательно, планируемая реформа должна была повести к децентрализации главным образом двух республик: Украины (7–8 штатов) и России (около 20).

«Закончили, – вспоминал А. И. Вольский, – красиво оформили, и тут Юрий Владимирович слег. Не случись этого, успей он одобрить «проект», с полной уверенностью скажу: секретари ЦК, ставшие впоследствии главами независимых государств, бурно аплодировали бы мудрому решению партии»[1335].

Что же должны были представлять эти новые административные единицы? К сожалению, А. И. Вольский оставил этот вопрос открытым. Но из его воспоминаний явствует, что Ю. В. Андропов прямо поставил перед ними задачу перекроить карту страны «по типу Штатов»[1336], что он хотел, чтобы новые административные единицы были «как штаты в США»[1337] и в окончательном варианте эти новые административные единицы прямо называл «штатами»[1338].

Если так, то «советские штаты» должны были иметь свою конституцию и свои законы, т. е. иметь такой же статус, как и союзные республики.

О том, что подобный проект мог встретить поддержку на местах, свидетельствуют воспоминания Ханса Модрова. Вспоминая о Г. В. Романове, X. Модров писал: «К началу 80-х годов он предложил концепцию «Интенсификация-90». С ее помощью он хотел для начала обеспечить динамичное развитие Ленинградской области, предоставив ей больше самостоятельности. Я думаю, он хотел поднять ее до ранга союзной республики»[1339].

Однако речь шла не только о создании на территории СССР нескольких десятков «штатов». Как утверждал А. И. Вольский, желая «провести коренную реформу госустройства СССР», Ю. В. Андропов одновременно «мечтал о межрегиональных рынках»[1340].

Какая же могла быть связь между разделением страны на «штаты» и созданием «межрегиональных рынков»? Получается, что создаваемые в результате административной реформы «штаты» должны были стать субъектами рыночных отношений. Это наводит на мысль, что Ю. В. Андропов обдумывал возможность введения так называемого регионального хозрасчета.

По утверждению бывшего директора ЦЭМИ Н. П. Федоренко, идея «регионального хозрасчета» действительно возникла «в начале 80-х годов»[1341].

Но своими корнями она уходит еще в 60-е годы, когда два новосибирских экономиста Борис Павлович Орлов и Рувин Исакович Шнипер поставили вопрос о необходимости заинтересовать в результатах труда не только предприятия, но и отдельные регионы[1342].

В последующем эта идея разрабатывалась коллективом новосибирских экономистов во главе с Александром Григорьевичем Гранбергом, который в марте 1984 г. на семинаре «Анализ и моделирование социально-экономического развития экономических районов и их взаимодействие» выступил со специальным докладом на эту тему[1343].

«Идея, – объяснял он позднее, – состояла не в том, чтобы скопировать «хозрасчет» предприятий, а в том, чтобы расширить экономические права и ответственность региональных звеньев, сделать их экономическими субъектами», т. е. наделить их в области экономики определенными правами»[1344].

И далее: «Я со своими соратниками начинал с региональных и межрегиональных моделей централизованной экономики. Постепенно у нас созревало понимание того, что регион – это не только часть единого народнохозяйственного комплекса, что необходимо устанавливать связь между расходами и доходами на территории, между эффективностью экономики региона и тем, что он получает из центра в виде фондов для развития социальной сферы». «Проблема ставилась так: как построить экономические связи, чтобы они стали эффективными не только для страны в целом, но и для каждой республики, каждого региона»[1345].

Поиски путей решения этой проблемы привели к мысли о необходимости предоставить регионам экономическую самостоятельность, чтобы они могли рассчитывать не на средства из союзного бюджета, а на результаты своей экономической деятельности. Так родилась идея регионального хозрасчета.

Не отрицая существования сторонников этой идеи в столице, Н. П. Федоренко пишет, что ее разработка велась «главным образом за пределами Москвы». Причем «одним из ведущих «теоретиков» в данной области стал эстонский профессор Бронштейн»[1346].

Как мы уже знаем, в конце 1983 г. он познакомился с М. С. Горбачевым, когда тот по поручению Ю. В. Андропова собрал группу экономистов для обсуждения вопроса о планируемой экономической реформе. По воспоминаниям М. Л. Бронштейна, приглашенные М. С. Горбачевым экономисты были «сторонниками реформирования» экономики «с повышением степени самостоятельности и ответственности» не только «на уровне предприятий», но и «регионов»[1347].

М. Л. Бронштейн не пишет, как далеко в «повышении степени самостоятельности» отдельных регионов, они предполагали тогда идти. Но нельзя не учитывать, что в кабинете М. С. Горбачева речь шла «о введении модели нэпа»[1348], т. е. о переходе к рыночной, многоукладной экономике. Это означало, что рассматривалась возможность предоставления предприятиям полного хозяйственного расчета. Поэтому не исключено, что тогда же рассматривалась и проблема «регионального хозрасчета».

Подводя итог этого обмена мнений, М. Л. Бронштейн отмечал: «Вроде бы установилось взаимопонимание»[1349].

Однако между предприятием и регионом существует одно принципиальное различие. Предприятие – это закрытая система, огражденная «забором», имеющая вход и выход, а регион – система открытая. Следовательно, чтобы она могла более или менее самостоятельно распоряжаться своими ресурсами, ее тоже необходимо «закрыть».

Регион мог предпринимать любые меры по повышению эффективности своей экономики, но союзное правительство имело возможность использовать плоды этой эффективности в своих интересах с помощью только двух инструментов: цены и денежной эмиссии. Что можно противопоставить этому? Ничего эффективнее собственной валюты и таможенного контроля люди пока не придумали.

Но таможня и собственная валюта предполагают границы, а границы не только пограничников и собственные войска, но и собственность на землю. Все это невозможно без права устанавливать свои законы.

«Экономическая самостоятельность, – писал академик Н. П. Федоренко, – предполагает защиту регионального рынка, а защитить его можно только известными всему миру способами: собственной валютой, а значит, таможнями, а значит, границами и т. д.». «Таким образом, невинная с виду идея со скромным названием на самом деле являлась экономическим обоснованием сепаратизма»[1350].

Таким образом, в то самое время, когда А. И. Вольский готовил разделение СССР на несколько десятков штатов, М. С. Горбачев обсуждал идею расширения хозяйственной самостоятельности отдельных административных единиц и создания «межрегиональных рынков».

Но если эти две идеи (разделение СССР на несколько десятков штатов и перевод их на региональный хозрасчет) были взаимосвязаны между собой, их реализация могла не оживить, а взорвать Советский Союз. Неудивительно поэтому, что позднее М. С. Горбачев обвинял «новосибирских экономистов» в том, что они якобы «доказывали целесообразность распада Союза»[1351].

Помощник Ю. В. Андропова В. В. Шарапов утверждает, что Ю. В. Андропов первым стал употреблять не только понятие «перестройка», но и понятие «гласность»[1352].

«Важной задачей, – писал Г. А. Арбатов, – Андропов также считал улучшение отношений руководства с интеллигенцией»[1353]. В 1983 г. перед отъездом на юг он поручил Г. А. Арбатову «подготовить записку к крупному (это было его выражение) разговору об отношениях и работе с интеллигенцией… Складывалось впечатление, что он отходит от первоначального замысла «малых дел», готовится поставить крупные, жизненно важные вопросы»[1354].

«Вскоре, – пишет Г. А. Арбатов, – я отправил ему свою записку, некоторое время спустя он по телефону меня поблагодарил и сказал, что читал ее, многое в ней ему показалось интересным и он надеется вскоре со мною ее обсудить, чтобы дать поставленным вопросам ход»[1355].

В своей записке Г. А. Арбатов ставил вопрос о пересмотре роли Главлита: «Его дело – не допускать выхода в свет контрреволюции, порнографии и выдачи государственных тайн. И все»[1356].

Следовательно, речь шла об отмене цензуры, а значит, об идеологическом плюрализме, что по существу предполагало отказ партии на монополию на идеологию. И это вполне логично, если допускалась возможность демократизации общества и перехода к политическому плюрализму, т. е. многопартийности.

По всей видимости, Ю. В. Андропов планировал скорректировать политику государства и в отношении церкви. Основанием для такого предположения служит тот факт, что в 1983 г. по его распоряжению церкви вернули Свято-Данилов монастырь, который затем был отреставрирован и стал резиденцией патриарха[1357].

«Да, – пишет A. C. Грачев, – в разговорах с близкими ему сподвижниками в Кремле Андропов называл своей целью «позволить советскому обществу то, что позволяет себе Запад: большую свободу мнений, информированности, разнообразия в обществе и искусстве»[1358].

Иначе говоря, демократизация общества рассматривалась как постепенный процесс, развитие которого ставилось в зависимость от успехов в экономике.

Таким образом, Ю. В. Андропов обдумывал план радикальной перестройки советского общества, которая должна была захватить все его сферы: экономику, систему партийного и государственного управления, идеологию и т. д. Причем речь шла не о косметическом ремонте, а о создании совершенно новой модели советского общества.

Н. И. Рыжков считает, что предполагалось реформировать его по китайскому варианту[1359]. Такого же мнения придерживался и А. И. Вольский [1360]. Однако с этим трудно согласиться.

Во-первых, для китайского варианта характерно сохранение руководящей роли партии, между тем как Ю. В. Андропов имел в виду отстранение партии от власти и переход к многопартийной системе. Во-вторых, для китайского варианта характерно сохранение монополии партии на идеологию и связанной с этим цензуры, в то время, как Ю. В. Андропов предполагал отказаться от цензуры и, следовательно, перейти к идеологическому плюрализму. В-третьих, китайский вариант предполагает сохранение унитарного государства, а тот вариант преобразований, который начал разрабатывать Ю. В. Андропов, имел своей целью децентрализацию управления страной по типу США.

Поэтому в основе разрабатываемой Ю. В. Андроповым программы реформ лежала идея конвергенции. Отмечая, что новый генсек готов был пойти на конвергенцию, Ф. М. Бурлацкий приводил слова Ю. В. Андропова, что «Запад должен пройти свою часть пути навстречу нам»[1361].

Какими темпами новый генсек собирался идти к этой цели, мы не знаем. По одним воспоминаниям, планируемая перестройка должна была составить целую эпоху в истории нашей страны, охватывающую примерно 15–20 лет[1362]. По другим, хотя планы «еще только вынашивались», и «этот процесс» развивался очень медленно[1363], Ю. В. Андропов считал: «нужно ускоренно осуществить совершенствование всей политической и экономической системы»[1364].

Кто же прав? Для ответа на этот вопрос, прежде всего следует учесть, что начатый 1 января 1984 г. эксперимент требовал не менее двух лет. Если взять еще год на подведение итогов, получится, что экономическая реформа должна была начаться примерно в 1987 г.

К тому времени Ю. В. Андропов собирался внести некоторые коррективы в политическую систему. Так, уже в декабре 1982 г. он поднял вопрос о необходимости ограничения власти партии, а осенью 1983 г. дал указание подумать о возможности внесения коррективов в систему предстоявших в 1984 г. выборов.

Показательно, что мысль Ю. В. Андропова в отношении необходимых реформы работала в том же направлении, в котором работала и мысль американской администрации.

17 января 1983 г. Р. Рейган подписал «Директиву 75», в которой ставилась задача: «Способствовать в допустимых для нас рамках процессу перемен в Советском Союзе в направлении большего плюрализма в политической и экономической системах при постепенном сокращении власти привилегированной правящей элиты»[1365].

Мы не знаем, чем руководствовался и какие цели перед собою ставил Ю. В. Андропов. Что же касается США, то они исходили из того, что децентрализация советского общества открывает возможность для разрушения советского государства как единой корпорации.

«Экономическая децентрализация, – считал 3. Бжезинский, – будет неизбежно означать политическую децентрализации», а «децентрализовать» советскую империю «значит вызвать ее распад»[1366].

На мой вопрос, в чем они видели свою главную задачу, В. А. Медведев ответил – раскрепостить советское общество, устранить все, что связывало его внутренние силы или же, как он сам это сказал, прежде всего «развинтить» старую систему. Но ведь если «развинтить» систему, она просто развалится.

В связи с этим Н. И. Рыжкову мною был задан другой вопрос, думали ли они о возможных издержках экономической реформы. Ведь даже у лекарств есть противопоказания. Желая заострить проблему, я сформулировал ее так: создавая яд, готовили ли вы противоядие. Ответ был отрицательным[1367].

А ведь у них перед глазами был опыт Венгрии, Польши, Югославии, которые к 1985 г. имели суммарный внешний долг только по долгосрочным кредитам более 60 млрд. долл. Причем долг появился всего лишь за 10–15 лет и был связан с проведением экономических реформ. Учитывал ли Ю. В. Андропов негативный опыт «рыночного социализма»?

Собираясь реформировать советское общество, Ю. В. Андропов считал необходимым прекратить «холодную войну» и вернуться к разрядке. Среди тех идей, которые в этой связи рассматривались в ближайшем окружении генсека следует назвать идею заключения договора между ОВД и НАТО о неприменении силы: а) по отношению друг к другу, б) по отношению к участникам собственных блоков, в) по отношению к третьим странам[1368].

Подписание такого договора, писал Г. А. Арбатов, прежде всего означало бы отказ от «доктрины Брежнева»[1369], т. е. от защиты, как говорили тогда, «завоеваний социализма» в других странах военными средствами. В первую очередь это, конечно, касалось Польши, ситуация в которой по-прежнему оставалась напряженной, так как платить по внешнему долгу становилось все труднее и труднее.

Отказ от «доктрины Брежнева» в тех условиях по существу означал отказ от борьбы за сохранение своего влияния в Центральной Европе, т. е. предоставление странам этого региона возможности повернуться лицом к Западу.

Заключение договора о неприменении силы, несомненно, имело бы своим следствием вывод советских войск из Афганистана и отказ от военной помощи другим странам.

По свидетельству Н. И. Рыжкова, при Ю. В. Андропове рассматривался также вопрос о вступлении СССР в МВФ и ГАТТ[1370], т. е. вопрос об интеграции СССР в мировую экономику.

Таким образом, тот прогноз, который на рубеже 1983–1984 гг. сделал А. Голицын о будущей политике нового генсека, не был лишен оснований. А это значит, что не был лишен оснований и тот ореол «либерала», который начали создавать вокруг имени Ю. В. Андропова западные средства массовой информации.

Глава 2.