Кто поставил Горбачева? — страница 8 из 16

Как умер Ю. В. Андропов

О «гранитной скамейке»

В тот самый момент, когда развернулась борьба с коррупцией, когда началась разработка программы модернизации страны, когда противостояние между СССР и США, казалось бы, приблизилось к роковой черте, Ю. В. Андропов умер.

В медицинском заключении говорится: «Адропов Ю. В., 1914 г. рождения, страдал интерстициальным нефритом, нефросклерозом, вторичной гипертонией, сахарным диабетом, осложнившимся почечной недостаточностью»[1693].

Приведенный перечень «хворей» должен был создать впечатление, что генсек являлся безнадежно больным человеком. Однако со всеми этими болезнями он дожил почти до 70 лет и мог жить дальше.

Как мы уже знаем, первые проблемы со здоровьем возникли у Ю. В. Андропова в середине 60-х годов.

«Когда я пришел в КГБ в октябре шестьдесят седьмого, – рассказывает бывший заместитель председателя КГБ Владимир Пирожков, – болезнь почек была у него к тому времени уже много лет, но она не слишком мешала ему жить»[1694].

3 сентября 1969 г. умер глава Северного Вьетнама Хо Ши Мин[1695]. Для прощания с ним Ю. В. Андропов и А. Н. Косыгин были направлены в Ханой. На обратном пути они сделали остановку в Пекине. А когда вернулись в Москву, Юрий Владимирович заболел. Попросивший журналиста Д. Макарова не называть его имя «высокопоставленный генерал КГБ» заявил, что после выздоровления Ю. В. Андропов в своем узком кругу сказал: «Китайцы меня чем-то отравили»[1696].

По всей видимости, этим, просившим не называть его имя генералом был уже упоминавшийся В. П. Пирожков, который через пол года после публикации Д. Макарова дал интервью и открыто подтвердил данный факт[1697].

Как утверждает Д. Макаров, в 1977 г. (возможно, в конце 1976 г.) Ю. В. Андропов совершил тайную поездку в Афганистан.

«Когда мы провожали его в Москве в аэропорту, он легко взбежал по трапу в самолет, – вспоминал В. М. Чебриков. – Вернувшись через несколько дней обратно, он не мог даже самостоятельно сойти с трапа вниз. Его спускали на носилках и прямо из аэропорта увезли в ЦКБ». Что же произошло с Андроповым в Кабуле? «Это была вирусная инфекция – нечто вроде ветрянки… Болезнь Андропова поначалу окружили глубокой тайной. Даже для высшего руководства КГБ»[1698].

Однако полностью скрыть этот факт не удалось. 21 января 1977 г. A. C. Черняев отметил в дневнике: «Андропов болеет уже два месяца»[1699]. Это значит, что он заболел в конце ноября 1976 г.

«Когда Андропов вернулся из Кабула, я несколько раз пытался с ним встретиться, но всякий раз мне говорили, что Ю. В. очень занят, – рассказывает Владимир Пирожков. – Это удалось мне только через две недели. Он все еще находился в ЦКБ, но ему уже разрешали гулять… В парке около двухэтажного особняка, где всегда лечился Андропов… мы с ним и встретились… Если бы я заранее не знал, что передо мной Ю. В., я бы его не узнал: все лицо его было покрыто какой-то ужасной коростой. Передвигался он с большим трудом»[1700].

«В КГБ шепотом говорили, что Андропова в Афганистане отравили… Болезнь наложила на Андропова неизгладимый отпечаток. Поначалу у него даже выпали брови, сильно поредели и поседели волосы, стали случаться неожиданные обмороки»[1701].

Правда, и на этот раз все закончилось благополучно. Более того, те, кто встречался с Ю. В. Андроповым в конце 70-х – начале 80-х годов отмечают, что он был достаточно энергичен и невероятно работоспособен.

В качестве примера можно привести свидетельство A. B. Коржакова, который в конце 1982 г. сразу же после избрания Ю. В. Андропова генсеком был приглашен в его охрану. «Мне, – вспоминает он, – было известно, что его беспокоят почки. Но, по моим наблюдениям, он не производил впечатления серьезно больного человека. Был энергичен, без физического напряжения садился в машину, выходил из нее, поднимался по лестницам, правда, бегом не занимался»[1702].

«Проблемы со здоровьем у Юрия Владимировича, – утверждает A. B. Коржаков, – не носили острого характера. Ему вполне хватало лекарственной терапии. И вдруг в одночасье, на глазах у нас, ситуация с его лечением стала быстро меняться»[1703].

Было ли это совпадением, сказать пока сложно, но обострение болезни Ю. В. Андропова началось вскоре после отставки H. A. Щелокова.

В связи с этим появились слухи, будто бы жена отправленного в отставку министра внутренних дел, который жил с Ю. В. Андроповым в одном подъезде, совершила на него покушение, в результате которого пуля задела у него почку и его здоровье начало быстро ухудшаться. По мнению H. A. Зеньковича, основанием для возникновения этого слуха явились два факта: самоубийство Светланы Петровны Щелоковой, произошедшее 19 февраля 1983 г. и отсутствие «после этого» Ю. В. Андропова на работе «в течение трех недель»[1704].

Никаких доказательств приведенная версия до сих пор не получила. Более того, близкие к Ю. В. Андропову лица категорически отвергают ее[1705]. И с этим трудно не согласиться. 13 марта 1983 г. A. C. Черняев отметил в дневнике, что Ю. В. Андропов болен уже «полтора месяца», т. е. с конца января – начала февраля[1706]. В медицинском заключении говорится, что Ю. В. Андропов «в связи с прекращением функций почек находился на лечении гемодиализом («искусственная почка»)» с февраля 1983 г.»[1707].

Следовательно, он заболел за две-три недели до самоубийства С. П. Щелоковой.

Что же произошло с Юрием Владимировичем?

Ответ на этот вопрос мог бы дать его лечащий врач Валентин Ефимович Архипов. Однако он ушел из жизни, не только не опубликовав воспоминаний, но и не дав ни одного интервью[1708].

Что касается Е. И. Чазова, то он отвечает на поставленный вопрос так: «Прогрессирующее заболевание почек, которое нам удавалось компенсировать более 16 лет, привело, как мы и ожидали, к прекращению функции почек»[1709].

И далее: «В начале 1983 года произошло то, чего мы давно боялись… В организме катастрофически стало нарастать содержание токсичных веществ… С тяжелым чувством, понимая всю безысходность, ведущие наши специалисты – академик медицины Н. А. Лопаткин, профессор Г. П. Кулаков и другие – вместе с нами приняли решение начать использование искусственной почки»[1710]. «Мы вынуждены были перейти на проведение гемодиализа – периодическое очищение крови от шлаков, которые почти не выводились из организма»[1711].

И хотя это звучит почти безнадежно, само по себе произошедшее не могло быть причиной смерти. Этот факт отмечается и в медицинском заключении: «Проводившееся лечение, – говорится в нем о гемодиализе, – обеспечивало удовлетворительное самочувствие и работоспособность»[1712].

Как совершенно справедливо отмечает H. A. Зенькович, «канцлер Австрии Бруно Крайский, оказавшись в сходной с Андроповым ситуации, много лет продолжал свою активную государственную деятельность»[1713]. И действительно, он родился на три года раньше Ю. В. Андропова, в 1911 г., а умер на шесть лет позже, в 1990 г.

«Я помню, – вспоминал А. И. Вольский, – ко мне приехал Арманд Хаммер, спрашивает: «Хотите, чтобы Андропов остался жив?» – «Естественно». – «Тогда поезжайте в Австрию, у канцлера Бруно Крайского точно такая же болезнь. Его врач изобрел новое лекарство». «Я полетел в Вену, привез оттуда два бачка, но наши врачи сказали, что не знакомы с этим препаратом, а потому отказались его применять» [1714].

«В «кремлевской» больнице в Кунцеве, называвшейся Центральной клинической больницей, были оборудованы специальная палата и операционная для проведения этой процедуры. Дважды в неделю Андропов приезжал для проведения гемодиализа»[1715].

«Не волнуйтесь, успокаивали его, – вспоминает A. B. Коржаков, – Эту процедуру мы будем проводить с вами не чаще двух раз в неделю». Обещали, что все вскоре нормализуется, и тогда можно будет перейти на один раз в неделю, а потом еще реже. На самом деле все оказалось совершенно иначе. После двухразовых процедур в неделю через небольшое время перешли на трехразовое, потом на четырехразовое, затем на ежедневное и в конце концов его перестали отключать от аппарата вовсе»[1716].

Этот процесс растянулся почти на целый год.

Поскольку состояние здоровья Ю. В. Андропова не улучшалось, возник вопрос о пересадке почки. В связи с этим для консультаций из США был приглашен известный специалист в этой области – доктор Альберт Рубин[1717].

Альберт Рубин (1927–2008) закончил Массачусетский технологический университет и Корнельский медицинский колледж. Посвятив себя медицине, он в 1957 г. провел первый опыт использования гемодиализа, а в 1977 г. осуществил первую в мире пересадку почки. В 1983 г. А. Рубин не только возглавлял больницу в Нью-Йорке, но и преподавал в Университете Рокфеллера. Неудивительно поэтому, что в 2008 г. Дэвид Рокфеллер поставил свою подпись под его некрологом[1718].

Е. И. Чазов утверждает, что А. Рубин был приглашен в Москву только по медицинским каналам и что его визит имел строго конфиденциальный характер[1719]. Действительно, он не привлек к себе внимание прессы. Но это как раз и представляется странным, так как сохранение конфиденциальности этой поездки зависело не только от А. Рубина

Есть в этой истории еще одна загадка. Как мы знаем, в 1983 г. отношения между США и СССР достигли самого напряженного состояния за весь послевоенный период. Поэтому возникает по крайней мере два вопрос: а) был ли в такой ситуации Государственный департамент заинтересован в продлении жизни Ю. В. Андропова? и б) мог ли в таких условиях Ю. В. Андропов рассчитывать на медицинскую беспристрастность А. Рубина?

По словам Е. И. Чазова, А. Рубин нашел состояние пациента настолько тяжелым, что предложил не производить пересадку почки и использовать для поддержания здоровья больного другие средства[1720].

Отчего же тогда, спрашивается, умер Ю. В. Андропов?

Если верить медицинскому заключению, все дело заключалось в том, что «в конце января 1984 г. состояние ухудшилось в связи с нарастанием дистрофических изменений во внутренних органах и прогрессирующей гипотонией». Эти два фактора, если верить медицинскому заключению, привели к «нарастанию» «сердечно-сосудистой недостаточности» и «остановке дыхания»[1721].

Таким образом из медицинского заключения явствует, что до конца 1983 г. состояние Ю. В. Андропова было более или менее удовлетворительным и только в начале 1984 г. произошло ухудшение, а 9 февраля он умер. И хотя в медицинском заключении об этом прямо не говорится, оно подводит читателей к выводу, что все это было порождено почечной недостаточностью.

В связи с этим распространено мнение, что Юрий Владимирович Андропов «умер от отказа обеих почек»[1722].

Но умер он не от этого.

И обострение его состояния произошло не в конце января 1984 г., а на четыре месяца раньше.

1 сентября Ю. В. Андропов провел последнее заседание Политбюро[1723] и на следующий день улетел в Крым[1724].

«В течение длительного времени, – пишет Е. И. Чазов, – сначала в связи с болезнью Брежнева, а затем Андропова – я никак не мог получить почетный диплом в старейшем университете им. Шиллера в Йене (Германия). Звание почетного доктора университета мне было присуждено за комплекс работ в области кардиологии»[1725].

В сентябре, когда Ю. В. Андропов отдыхал в Крыму, здоровье его стало улучшаться. «Воспользовавшись относительно благополучной ситуацией и договорившись с моими немецкими коллегами, – читаем мы в воспоминаниях Е. И. Чазова далее, – я вылетел в Германию»[1726].

В тот самый день, когда должно было состояться вручение диплома почетного доктора, и Евгений Иванович уже собирался в университет, «вдруг появился человек в немецкой военной форме» и сообщил, что виновника торжества просят срочно «соединиться с Москвой по специальной связи». Через 20 минут Е. И. Чазов услышал голос первого заместителя председателя КГБ СССР. В. А. Крючков сообщил ему о резком ухудшении состояния Ю. В. Андропова и попросил «срочно вылететь из Йены прямо в Крым»[1727].

Извинившись перед руководством университета, Е. И. Чазов отправился в аэропорт. Через некоторое время здесь появился вертолет, который доставил его в Берлин. Там на военном аэродроме его уже ожидал Ил-62. Поздно ночью Евгений Иванович был в Симферополе, откуда его сразу же доставили в санаторий, где находился Ю. В. Андропов. «Если не ошибаюсь, – пишет Е. И. Чазов, – это было 30 сентября 1983 года»[1728].

Что же произошло в Крыму?

«Почувствовав себя хорошо, – пишет Е. И. Чазов, – Андропов забыл о наших предостережениях и решил, чтобы разрядить, как ему казалось, больничную обстановку дачи, съездить погулять в лес. Окружение не очень сопротивлялось этому желанию, и он с большим удовольствием, да еще легко одетый, несколько часов находился в лесу»[1729]. Речь идет не о прогулке в лес, а о поездке на другую дачу («Дубрава-1»), расположенную в горах. По всей видимости, в день этой поездки М. С. Горбачев разговаривал с Ю. М. Андроповым по телефону. «Настроение у него, – отмечает Михаил Сергеевич, – было прекрасное, давно такого не было». А буквально «через два-три дня» пришло известия, что «со здоровьем Юрия Владимировича стало совсем плохо». «Что там произошло, – отмечает М. С. Горбачев, – как он простудился – все эти медицинские детали описаны у Чазова»[1730].

«Надо знать коварный климат Крыма в сентябре, – читаем мы в воспоминаниях главного кремлевского врача, – на солнце кажется, что очень тепло, а чуть попадешь в тень зданий или леса – пронизывает холод. К тому же уставший Андропов решил посидеть на гранитной скамейке в тени деревьев. Как он сам нам сказал позднее – он почувствовал озноб, почувствовал, как промерз, и попросил, чтобы ему дали теплую верхнюю одежду. На второй день у него развилась флегмона»[1731].

В. Ф. Грушко утверждает, что в 1990 г. во время отдыха в Крыму, он вместе с начальником местного 9-го управления УКГБ по Крымской области Л. Н. Толстым («он на самом деле был одним из прямых потомков великого писателя») посетил то самое место в горах, «где в последний раз побывал Андропов». «Толстой рассказал, что Андропов, пройдясь немного пешком, присел на скамейку передохнуть. Неожиданно он сказал, что чувствует сильный озноб. Его состояние ухудшалось на глазах. Теплая одежда не помогала. Андропова срочно отправили самолетом в Москву и поместили в больницу». «Я сидел на той самой мраморной скамейке»[1732].

Итак, по утверждению руководителя 4 управления, резкое ухудшение состояния здоровье Ю. В. Андропова произошло после его поездки в горы и было связано с простудой. Убедительность этой версии придал своими мемуарами бывший заместитель председателя КГБ СССР В. Ф. Грушко.

С тех пор ее повторяют все, кто касается данной проблемы.

Однако она не выдерживает критики.

Что случилось в Крыму?

Мы не знаем, что рассказывал Л. Н. Толстой в 1990 г. Однако в 2001 г. он дал интервью, из которого вырисовывается совершенно другая картина. По его словам, когда Ю. В. Андропов решил съездить в «Дубраву-1», службе Госохраны Крыма было поручено подготовить там «места его остановок во время прогулок. Лесники и сотрудники КГБ за несколько дней сделали и установили на двух полянах деревянные лавки и покрыли их пледами. Да и места подобрали такие, где не было сильных сквозняков, тени и влажности»[1733].

С интервью Л. Н. Толстого перекликается интервью бывшего заместителя начальника охраны Ю. В. Андропова подполковника Бориса Клюйкова. Он сообщил, что когда осенью 1983 г. на даче в горах Юрий Владимирович побывал на рыбалке и после этого решил посидеть на берегу горной реки, то сидел на обыкновенном деревянном стуле, причем тепло одетый и с наброшенным на плечи пледом[1734].

«В тот день, – читаем мы в интервью Л. Н. Толстого, – Андропов в армейской накидке и с пледом провел на полянах и в резиденции «Дубрава-1» несколько часов. При этом был очень задумчив. В «Дубраве-1» накрыли скромный обед. Юрий Владимирович произнес тост за хорошую прогулку, мы выпили по бокалу шампанского. Причем сам Андропов не пил. Потом уехали обратно»[1735].

Таким образом, история с гранитной или мраморной скамейкой по меньшей мере требует доказательств. На сегодняшний день это лишь версия, находящаяся в противоречии с другими фактами.

Но самое главное в другом. Независимо от того, была скамейка гранитной или мраморной, она не могла иметь никакого отношения к флегмоне, якобы появившейся «на следующий день» у Ю. В. Андропова.

Поскольку не все читатели имеют медицинское образование, откроем Большую медицинскую энциклопедию. Из нее явствует, что флегмона (от греч. phlegmone – жар, воспаление) – это гнойное воспаление клетчатки, возникающее в результате проникновения в нее микроорганизмов[1736].

Поэтому флегмона – это не следствие простуды, как уверяет в своих воспоминаниях академик Е. И. Чазов, а результат заражения.

Следовательно, и поездка в горы, и гранитная скамейка понадобились главному кремлевскому врачу не для объяснения ухудшения состояния здоровья Ю. В. Андропова, а для сокрытия причины его заражения. И очень странно, если не сказать подозрительно, что такой осторожный человек, как генерал В. Ф. Грушко (а его, казалось бы, никто не тянул за язык), счел необходимым принять участие в распространении этой дезинформации.

Поскольку Е. И. Чазов попытался скрыть факт заражения генсека, в поисках причины этого обратимся к литературе.

Как говорится к Большой медицинской энциклопедии, «проникновение микробов в клетчатку происходит чаще всего при открытых повреждениях, реже – путем гематогенного заноса из септического очага»[1737]. Флегмона может иметь и постинъекционный характер: «в большинстве случаев» это «связано с внесением в ткани человека микроорганизмов при недостаточной стерилизации (особенно при кипячении) шприцов, инъекционных игл, лекарственных препаратов»[1738]. Бывает, что флегмона возникает в результате «введения высококонцентрированных лекарственных растворов, которые способны вызывать в месте инъекции зону асептического некроза». Особенно это касается тех случаев, когда «лекарственное вещество, предназначенное для мышечного введения, ошибочно вводится подкожно»[1739].

Для понимания характера флегмоны очень важно знать место ее нахождения. В своих мемуарах Е. И. Чазов полностью обходит этот вопрос стороной, и только из его интервью журналу «Коммерсант-власть», которое он дал весной 2001 г., мы узнали, что гнойник возник Ю. В. Андропова на спине[1740].

И хотя Ю. В. Андропов отдыхал не в районном, а в кремлевском санатории, и его обслуживали самые лучшие медицинские работники, можно допустить, что заражение генерального секретаря и возникновение у него гнойного воспаления было следствием чьей-то халатности или непрофессионализма. Можно допустить и то, что именно эту халатность или непрофессионализм пытался с помощью «гранитной скамейки» скрыть Е. И. Чазов, чтобы таким образом переложить ответственность за это с медицинского персонала 4-го управления, которое он возглавлял, на охрану генсека, которая находилась в ведении 9-го управления.

Однако все остальное очень трудно списать на халатность и непрофессионализм.

Любое заболевание имеет так называемый «инкубационный период». В связи с этим необходимо учитывать, что различаются четыре вида флегмоны: а) серозная, б) гнойная, в) гнилостная и в) некротическая[1741].

«Флегмона, – говорится в Большой медицинской энциклопедии, – начинается с развития серозного воспаления», которое затем превращается в гнойное, а при определенных условиях и в гнилостное. В результате этого «возникают мелкие диссеминированные участки некроза», «которые в последующем сливаются в обширные очаги некрозированной клетчатки», что свидетельствует о появлении некротической флегмоны[1742].

Таким образом, флегмона проходит в своем развитии четыре этапа. И хотя этот процесс может развиваться с разной скоростью, он измеряется не часами, а днями[1743].

А поскольку возникновение и развитие флегмоны сопровождается ухудшением состояния человека («повышается температура», появляются «озноб и тахикардия», «наблюдается местная гипертермия»)[1744], то появление у Ю. В. Андропова озноба во время поездки в горы означает, что к этому времени его заражение уже произошло. Поэтому вызывает удивление, что медицинский персонал (и лечащий врач в том числе), если верить Е. И. Чазову, обнаружил флегмону только на следующий день после поездки в горы.

Но дело не только в этом. Возникает другой вопрос: сколько же времени прошло от обнаружения флегмоны до экстренного возвращения Е. И. Чазова из Йены?

Если исходить из воспоминаний Е. И. Чазова, он отправился в ГДР только для получения диплома почетного доктора, т. е. примерно на три дня (день приезда, день вручения и день отъезда). Но тогда получается, он пробыл в Йене всего два дня: 29 и 30 сентября. Когда он вылетал из Москвы, Юрий Владимирович чувствовал себя хорошо. Если допустить, что именно в этот день он и отправился в горы, получается, что Евгения Ивановича вызвали в Крым сразу после обнаружения флегмоны[1745].

А «когда рано утром (т. е. 1 октября. – А. О.), – пишет Е. И. Чазов, – вместе с нашим известным хирургом В. Д. Федоровым мы осмотрели Андропова, то увидели распространяющуюся флегмону, которая требовала срочного оперативного вмешательства». После этого Ю. В. Андропов был отправлен из Крыма в Москву[1746].

Некоторое представление о том, в каком состоянии к этому времени находился Ю. В. Андропов, дает интервью Л. Н. Толстого. По его свидетельству, в аэропорт Юрия Владимировича везли «в реанимационной машине». «Трап, отмечает он, – подали не со стороны здания аэропорта, а со стороны летного поля», и «мы под руки завели Андропова в самолет»[1747].

Итак, получается, что около 29 сентября Юрий Владимирович чувствовал себя хорошо, а через день уже не мог ходить. Так быть не могло. Но тогда следует признать, что поездка в горы имела место не около 29 сентября, а намного раньше. И действительно, по свидетельству Л. Н. Толстого, Ю. В. Андропова госпитализировали «через неделю» после этой поездки[1748].

Но тогда следует признать, что флегмона была обнаружена до визита Е. И. Чазова в Йену. В таком случае поездка Ю. В. Андропова в горы не могла не быть согласована с 4-м управлением. Следовательно, сдвинув ее на время своего пребывания в ГДР, Е. И. Чазов тем самым попытался скрыть данный факт.

Но зачем?

Если флегмона была обнаружена на следующий день после поездки в горы, т. е. около 25 сентября, получается, что на протяжении нескольких дней лечащий врач В. Е. Архипов, который якобы отличался такой щепетильностью в отношении медицинской тайны, ничего не делал для того, чтобы остановить развитие флегмоны. В результате она была запущена настолько, что достигла своей крайней, некротической стадии, у больного, по признанию самого Е. И. Чазова, началась гангрена[1749] и к 1 октября он потерял способность самостоятельно передвигаться.

Это уже трудно назвать халатностью.

Но даже если допустить непрофессионализм личного врача Ю. В. Андропова и всего медицинского персонала Нижней Ореадны, где находился генсек, за неделю 4-е управление могло привлечь к его лечению самых квалифицированных специалистов из Москвы.

Правда, Е. И. Чазов пытается создать видимость, что узнал о флегмоне постфактум. Однако если ее обнаружили около 25 сентября, то его обязательно должны были поставить в известность об этом: или личный врач Ю. В. Андропова Е. Е. Архипов, или главный врач санатория, или охрана генерального секретаря.

Можно допустить, что бывшему главному кремлевскому врачу неудобно признаваться, что он не только самоустранился от вмешательства в этот вопрос, но и, оставив своего пациента в тот момент, когда его состояние стало ухудшаться, отправился за границу. Но не менее вероятно, что таким образом он пытался создать себе алиби.

Вспомним, как, уговорив в январе 1982 г. М. А. Суслова лечь на диспансеризацию и санкционировав использование для его профилактического лечения нового лекарства, Е. И. Чазов тоже уехал из Москвы. Что последовало за этим, мы знаем.

Таким образом, если появление флегмоны можно списать на халатность медицинского персонала, то в их действиях после обнаружения флегмоны допустимо искать состав преступления.

Когда 1 октября Ю. В. Андропова доставили в Москву, его сразу же отвезли в Центральную кремлевскую больницу[1750].

«Учитывая, что может усилиться интоксикация организма, – пишет Е. И. Чазов, – в Москве, куда мы возвратились, срочно было проведено иссечение гангренозных участков пораженных мышц. Операция прошла успешно, но силы организма были настолько подорваны, что послеоперационная рана не заживала»[1751].

Это свидетельство вызывает много вопросов.

Неужели гангрена страшна только тем, что ведет к усилению «интоксикации организма»? Почему было решено ограничиться только «иссечением гангренозных участков», а не удалением пораженных флегмоной тканей, т. е. удалением порождающих ее микроорганизмов? И какая была связь между «подорванными» «силами организма» и «незаживаемостью» «послеоперационной раны»?

«Мы, – пишет Е. И. Чазов далее, – привлекли к лечению Андропова все лучшие силы советской медицины. Однако состояние постепенно ухудшалось – нарастала слабость, он опять перестал ходить, рана так и не заживала. Нам все труднее и труднее было бороться с интоксикацией»[1752].

Издав в 2000 г. новые воспоминания, Евгений Иванович счел необходимым скорректировать первоначальную версию о болезни Ю. В. Андропова: «В связи с простудой у него развился абсцесс, который оперировал академик В. Д. Федоров. К сожалению, организм потерял сопротивляемость, и ликвидировать гнойный процесс не удалось»[1753].

Даже если бы Евгений Иванович был коновалом, все равно он должен был знать, что «абсцесс» и «флегмона» – это разные виды воспалительного процесса. Если абсцесс представляет собой локализованное воспаление, то флегмона – это воспаление растекающееся. Поэтому для ликвидации абсцесса бывает достаточно его вскрытия и удаления гноя. Что касается флегмоны, то здесь очень важно своевременно остановить процесс ее растекания, процесс расширяющегося поражения ткани клетчатки.

Поэтому, подменив понятие «флегмоны» понятием «абсцесса», Е. И. Чазов попытался нейтрализовать свои первоначальные откровения по поводу того, что произошло с Ю. В. Андроповым в Крыму, и сознательно исказил представление о характере его заболевания.

Зато в своих новых воспоминаниях Евгений Иванович признал, что ухудшение состояния Ю. В. Андропова было связано не с тем, что из-за ослабления организма не удалось добиться заживаемости «послеоперационной раны», а с тем, что не удалось «ликвидировать гнойный процесс».

Как явствует из Большой медицинской энциклопедии, несмотря на то, что флегмона – это растекающееся гнойное воспаление, чаще всего она достигает барьера, за пределами которого ее распространение приостанавливается[1754]. И только в исключительных случаях «наблюдаются прогрессирующие формы флегмоны, при которых воспаление, быстро распространяясь, захватывает обширные участки клетчатки и вызывает тяжелую интоксикацию, а нередко – септическое состояние»[1755].

Получается, что у Ю. В. Андропова флегмона не только приобрела редкую «прогрессирующую форму», но и здесь развивалась по самому худшему сценарию, достигнув «септического состояния».

Причиной этого Е. И. Чазов называет то, что «организм потерял сопротивляемость», т. е. способность иммунной защиты от поражающих клетчатку микроорганизмов.

Но ведь рана не заживала не только потому, что произошло ослабление организма, но и потому, что продолжался гнойный процесс, а гнойный процесс продолжался не только потому, что «организм потерял сопротивляемость», но и потому (и это самое главное), что из него не был удален источник загноения.

Как же тогда можно называть проведенную 1 октября операцию успешной?

Вспоминая о болезни Ю. В. Андропова в 2001 г., Е. И. Чазов признался корреспонденту журнала «Коммерсант-власть» Е. Жирнову: «У него начался сухой некроз. Ему удаляли гноившиеся куски, а они не заживали. Первый раз его оперировали 1 октября 1983 г. Федоров и Малиновский. Не помогло»[1756]

Не будем придираться к стилю. Удаленные куски ткани не могут заживать. Автор интервью, конечно, имел в виду остающуюся после операции рану. Но одно дело, если рана просто не заживала, другое дело, если она продолжала гноиться. Таким образом, в 2001 г. Евгений Иванович признался, что проведенная 1 октября операция на самом деле была неудачной. И неудачными были все остальные хирургические вмешательства, так как не достигали главного – ликвидации источника загноения.

В связи с этим заслуживает внимания еще одно признание Е. И. Чазова: «Погиб он (Андропов. – А. О.) нелепо. Я себя ругаю, что не уследил. У него на спине образовался гнойник. И он не заживал. И начался сепсис, заражение крови, от которого он в конце концов и погиб»[1757].

Если верить этому признанию, а у нас нет никаких оснований ставить его под сомнение, получается, что опубликованное в феврале 1984 г. медицинское заключение было сфальсифицировано с целью сокрытия действительной причины смерти Ю. В. Андропова.

На самом деле Ю. В. Андропов умер не от почечной недостаточности, а от заражения крови. Это уже не подходит под определение «халатность». Но это трудно назвать и непрофессионализмом. Невольно возникает вопрос о преступлении.

И если Е. И. Чазов уверен в своей невиновности, он должен не отмалчиваться, не отделываться возмущением и противоречивыми репликами, а потребовать профессиональной экспертизы истории болезни и лечения Ю. В. Андропова накануне его смерти.

Письмо без ответа

29 августа В. И. Воротников записал в дневнике: «Зашел к К. У. Черненко, который возвратился из отпуска». Однако «несмотря на полуторамесячный отдых в Крыму, он выглядел неважно»[1758].

Делая эту запись, Виталий Иванович не знал, что в августе К. У. Черненко отдыхал не только в Крыму, но и в больнице[1759].

Зенькович H. A. пишет, что первым нарушил обет молчания и приоткрыл эту тайну помощник К. У. Черненко В. Прибытков[1760]. Однако книга В. Прибыткова «Аппарат», на которую ссылается Н. Зенькович, увидела свет в 1995 г.[1761], а рассказанная им история появилась в печати уже в 1992 г. И поведал о ней Е. И. Чазов[1762].

Отметив, что летом 1983 г. К. У. Черненко отправился в Крым, он сообщил: «Отдыхавший там же, в Крыму, министр внутренних дел Федорчук, которого активно поддерживал Черненко, прислал ему в подарок приготовленную в домашних условиях копченую рыбу»[1763].

«У нас, – пишет Евгений Иванович далее, – было правило – проводить строгую проверку всех продуктов, которые получало руководство страны. Для этого как в Москве, так и в Крыму были организованы специальные лаборатории. Здесь же то ли охрана просмотрела, то ли понадеялись на качественность продуктов, которые прислал близкий знакомый, к тому же министр внутренних дел, короче – такой проверки проведено не было»[1764].

«К несчастью, рыба оказалась недоброкачественной – у Черненко развилась тяжелейшая токсикоинфекция с осложнениями в виде сердечной и легочной недостаточности. Выехавшие в Крым наши ведущие специалисты вынуждены были из-за тяжести состояния срочно его транспортировать в Москву», так как возникли опасения «за исход болезни»[1765]. С тех пор история с копченой рыбой не сходит со страниц книг и статей. Однако, как заявил в интервью Антону Колесникову В. В. Федорчук, летом 1983 г. он находился не в Крыму, а в Москве. Поэтому рыбу семье Черненко принес не он, а его зять, причем, если исходить из содержания интервью, не в копченом, а в натуральном, сыром виде[1766].

Но самое главное в другом. Упомянутую рыбу ел не только Константин Устинович, но и все члены его семьи, между тем отравился только он. Одного этого достаточно, чтобы поставить версию Е. И. Чазова под сомнение.

Зачем понадобилось ему бросать тень подозрения на В. В. Федорчука, остается загадкой. То ли для того, чтобы списать на него допущенную охраной К. У. Черненко халатность, то ли для того, чтобы скрыть факт имевшего место покушения. Во всяком случае, из больницы К. У. Черненко вышел инвалидом[1767].

«С октября 1983 г., – пишет Е. И. Чазов, имея в виду Ю. В. Андропова, – он перестал непосредственно руководить Политбюро, ЦК, Верховным Советом СССР и не появлялся в Кремле»[1768]. В связи с этим помощник К. У. Черненко В. Печенев утверждает, что с того времени, как Юрий Владимирович Андропов снова лег в больницу, «вся реальная власть» в партии, а значит, и в стране «полностью» сосредоточилась «в руках Черненко»[1769]. В отсутствие Ю. В. Андропова на лидерство как глава правительства стал претендовать H. A. Тихонов.

«В связи с болезнью генсека, – пишет М. С. Горбачев, – заседания Политбюро и Секретариата вел Черненко. Лишь изредка он поручал мне вести Секретариат… Тихонов предпринял попытку взять на себя председательствование на Политбюро, но это не прошло. Прежде всего из-за Юрия Владимировича, который хотя и находился в тяжелом состоянии, ясности ума не терял»[1770].

На этой же почве произошло обострение отношений между H. A. Тихоновым и М. С. Горбачевым. «Как-то, – вспоминает Михаил Сергеевич, – еще в дни пребывания Андропова в Крыму, он сказал мне в телефонном разговоре, чтобы я обязательно выступил в качестве заключающего прения на Пленуме ЦК, который намечался на ноябрь». «Я стал обдумывать выступление, анализировать политические и практические итоги прошедших девяти месяцев. Как раз в этот момент из отпуска вернулся Тихонов. Узнав о том, что я намерен выступить на Пленуме, он тут же позвонил Андропову и заявил, что, поскольку слово предоставят Горбачеву, обязан выступить и он». Ю. В. Андропов не стал возражать[1771].

Юрий Владимирович не желал выпускать из рук бразды правления и не оставлял надежды вернуться в Кремль.

«Первые недели после операции, – пишет Е. И. Чазов, – Андропов, хотя и был подавлен всем случившимся, но продолжал еще работать в больнице – принимал своих помощников, проводил даже небольшие заседания, читал присылаемые материалы, принимал решения»[1772]. Подобным же образом характеризовал положение дел и А. И. Вольский. «Начиная с октября 1983 г. Юрий Владимирович уже был тяжело болен. Но даже когда он находился в больнице, не было ни одного дня, чтобы он не приглашал к себе тех или иных руководителей, своих помощников и не обсуждал с ними важнейшие вопросы страны…»[1773]

Подтверждение этого мы находим в воспоминаниях Г. А. Арбатова и А. Е. Бовина.

Как явствует из воспоминаний А. Е. Бовина, 1 сентября Ю. В. Андропов позвонил ему, «сказал, что завтра уезжает в отпуск» и предложил «к возвращению» подготовить записку по национальному вопросу. А. Е. Бовин составил такую записку и 30 сентября представил ее П. П. Лаптеву. После операции Ю. В. Андропов ознакомился с запиской, сделал на ней пометки и предложил А. Е. Бовину доработать ее с учетом сделанных им замечаний[1774].

Подобную же записку, посвященную проблеме творчества и интеллигенции, Ю. Андропов поручил подготовить Г. А. Арбатову и после операции тоже ознакомился с нею[1775].

Первоначально, по утверждению Е. И. Чазова, «никто, кроме врачей, не знал истинного состояния Ю. Андропова»[1776]. Но иностранными журналистами было замечено, что после встречи с американскими сенаторами, которая имела место 18 августа[1777], Ю. В. Андропов перестал появляться на людях[1778].

Это особенно стало бросаться в глаза осенью, когда в связи с гибелью южнокорейского самолета произошло дальнейшее обострение советско-американских отношений и за рубежом поднялась волна антисоветской истерии. Многие ожидали, что глава советского государства появится перед телекамерами, однако все ограничилось только тем, что 29 сентября в советской печати появилось «заявление» Ю. В. Андропова[1779], а 27 октября его ответы на вопросы газеты «Правда»[1780].

После 18 августа Ю. В. Андропов не принимал участия ни во встречах с главами и представителями иностранных государств и братских партий, которые посещали Москву, ни в общественно-политических мероприятиях, которые проходили в столице. Причем, если первоначально это объяснялось его нахождением в отпуске, что соответствовало действительности, затем, когда отпуск слишком затянулся, появилась версия о том, что генеральный секретарь простудился[1781].

Драматизм ситуации обнаружился в начале ноября, когда Ю. В. Андропов оказался неспособным участвовать в торжественном заседании, посвященном 66-й годовщине Октябрьской революции[1782], а затем в праздничной демонстрации 7 ноября[1783]. Это был первый случай, когда глава советского государства не участвовал в подобных торжествах.

Если до этого никто, кроме врачей, не имел представления о реальном состоянии здоровья Ю. В. Андропова, и Агитпроп мог объяснять его отсутствие на людях «простудой»[1784], теперь стало очевидно, что дело не в «простуде». И если советские средства массовой информации на этот счет хранили молчание, за рубежом отсутствие Ю. В. Андропова на трибуне Мавзолея 7 ноября вызвало оживленные толки[1785].

Но даже члены Политбюро не имели на этот счет полного представления. Судя по всему, они подняли этот вопрос перед К. У. Черненко только 10 ноября, т. е. только после ноябрьских праздников, когда собрались на очередное свое заседание. И только 17-го Константин Устинович проинформировал Политбюро о состоянии здоровья Ю. В. Андропова, причем, судя по всему, не вдаваясь в подробности. «О том, что Ю. В. Андропов находится в ЦКБ, – записал в этот день в дневнике В. И. Воротников, бывший кандидатом в члены Политбюро, – я узнал лишь сегодня»[1786].

Если верить Е. И. Чазову, «в середине (ноября) 1983 г.», т. е. после ноябрьских праздников, Ю. В. Андропов заговорил с ним «о бесперспективности своего положения»[1787]. Однако имеющиеся в нашем распоряжении мемуарные свидетельства лиц, которые контактировали с ним в это время, свидетельствуют, что Юрий Владимирович не терял надежду на выздоровление до самого последнего момента[1788].

По всей видимости, именно в это время в окружении Ю. В. Андропова возникли подозрения, что ухудшение его здоровья имеет искусственный характер. По свидетельству Ф. М. Бурлацкого, к Юрию Владимировичу явился один из его помощников и заявил: «Ходят упорные слухи, что кто-то через врачей мстит вам за борьбу с коррупцией… Надо бы тщательно проверить». Отмечая этот факт, Ф. Бурлацкий утверждает, что Ю. В. Андропов отнесся к подобным подозрениям с сомнением и не дал согласия на их проверку[1789].

Однако факты говорят о другом. «Мне, – вспоминает Е. И. Чазов, – позвонил Чебриков, председатель КГБ, которого я хорошо знал, и попросил заехать к нему. В новом здании КГБ вежливый секретарь Чебрикова тут же проводил меня в его новый кабинет, который своей официальной помпезностью разительно отличался от уютного кабинета Андропова в старом здании»[1790].

«Чебриков, – читаем мы в воспоминаниях Н. И. Чазова далее, – был явно смущен, растерян и не знал, как начать разговор. Думаю, что играло роль то, что он знал уровень наших отношений с Андроповым. «Знаете, Евгений Иванович, я получил официальное письмо от сотрудников КГБ, в котором они пишут о недостатках в лечении Андропова и требуют моего вмешательства в обеспечение процесса лечения». «И он показал мне письмо, которое, к моему удивлению, было подписано людьми, совсем недавно высказывавшими восхищение тем, что нам удалось так долго сохранять работоспособность Андропова»[1791]. Позднее Евгений Иванович уточнил, что одним авторов этого письма являлся начальник 9-го управления КГБ СССР генерал Юрий Сергеевич Плеханов[1792].

Поскольку воспоминания Е. И. Чазова были опубликованы в 1992 г., а В. М. Чебриков умер в 1999 г.[1793] и не поставил эти воспоминания под сомнение, к описанному эпизоду можно относиться с доверием.

Как отреагировал Е. И. Чазов на сообщение шефа КГБ?

«Стараясь сдержать свое возмущение, я ответил, что не собираюсь отчитываться перед двумя сотрудниками КГБ, подписавшими письмо и ничего не понимающими в медицине. Если необходимо, я, как член ЦК, где и когда угодно – на Пленуме ли ЦК или в печати – могу рассказать или представить в письменном виде всю ситуацию, связанную с болезнью Андропова, в том числе и причины обострения болезни»[1794].

Если Е. И. Чазов действительно отреагировал на информацию В. М. Чебрикова таким образом, эту реакцию трудно не назвать странной.

Во-первых, Евгений Иванович хорошо понимал, что ни перед членами ЦК КПСС, ни тем более в печати никто не позволит ему выступить с информацией о состоянии Ю. В. Андропова и причинах обострения его болезни. Во-вторых, и это самое главное, вряд ли члены ЦК КПСС разбирались в медицине лучше тех двух сотрудников КГБ СССР, которые обратились с письмом к руководителю КГБ.

Поэтому, если Е. И. Чазов действительно был уверен в правильности лечения Ю. В. Андропова и готов был дать по этому поводу отчет, то его следовало дать не членам ЦК КПСС, а независимой медицинской комиссии.

Но послушаем Евгения Ивановича дальше: «Кроме того, сотрудники КГБ, присутствующие на консилиумах, знают мнение ведущих ученых страны о характере болезни и проводимом лечении. Они знают мнение и ведущего специалиста США, профессора Рубина, с которым встречались. Кроме того, они следят за каждым шагом и действием профессоров и персонала»[1795].

Поскольку болезнь Ю. В. Андропова стала приобретать необратимый характер не из-за почек, то ссылка на «ведущих ученых страны» и «профессора Рубина» была рассчитана только на то, чтобы увести разговор от причины обострения болезни Ю. В. Андропова осенью 1983 г. в сторону.

В заключение Е. И. Чазов выложил на стол самый главный козырь – он обратил внимание В. М. Чебрикова на то, что он более чем кто-нибудь заинтересован в сохранении жизни Ю. В. Андропова[1796].

И хотя этот козырь мог произвести впечатление только на сентиментальных барышень, В. М. Чебриков, если верить Е. И. Чазову, после него дрогнул. Правда, не потому, что устыдился того, что дал повод подумать, будто бы сомневается в профессионализме Евгения Ивановича.

«Видимо, где-то внутри у него, – пишет Е. И. Чазов, – появилось сожаление, что он поднял вопрос о письме. Кто знает, а может быть, я изменю своим принципам и сделаю достоянием всех членов Политбюро и ЦК тот факт, который знали очень немногие, в частности он и я, факт, что дни Андропова сочтены»[1797].

Из этого явствует, что к середине ноября В. М. Чебриков уже знал, что генсек безнадежно болен. Кто мог посвятить его в это? Только Е. И. Чазов. Следовательно, к тому времени они уже обсуждали состояние Ю. В. Андропова. Может быть, даже не один раз.

Когда и как произошло это, оба предпочли умолчать. Однако есть основания утверждать, что разговор имел место во второй половины октября, когда решался вопрос о возможности участия Ю. В. Андропова в праздничных торжествах. Как глава КГБ В. М. Чебриков должен был знать, будет ли присутствовать на них генеральный секретарь, а это значит, следует ли принимать для его охраны соответствующие меры.

Но тогда получается, что уже в октябре, через две-три недели после первой операции, Е. И. Чазов информировал шефа КГБ о безнадежном положении генсека.

Что должен был сделать шеф КГБ, получив такую информацию? Во-первых, немедленно довести ее до сведения членов Политбюро, в крайнем случае, до сведения К. У. Черненко. Во-вторых, поставить вопрос о необходимости проведения консилиума. Ведь речь шла о жизни главы государства. Между тем шеф КГБ не только предпочел сохранить полученную информацию в тайне от руководителей партии и государства, но и отверг возможность привлечения к решению вопроса о судьбе генсека других специалистов.

«Считайте, что этого разговора не было, – заключил он, – а письмо я уничтожу. И еще: ничего не говорите Андропову»[1798].

Если бы письмо на имя В. М. Чебрикова пришло в обычном порядке, он был обязан в течение месяца дать ответ его авторам и копию своего ответа оставить в архиве КГБ СССР.

Но, вероятнее всего, Ю. С. Плеханов передал это письмо В. М. Чебрикову из рук в руки. Следовательно, оно нигде не было зарегистрировано, и, кроме двух его авторов и шефа КГБ, никто о нем больше не знал. В таких условиях В. М. Чебриков мог после беседы с Е. И. Чазовым уничтожить письмо и не оставить в архиве его следов.

Имел ли он право проигнорировать его?

Для ответа на этот вопрос необходимо учесть, что появлению упомянутого письма предшествовало возникновение у Ю. В. Андропова флегмоны, непринятие мер по ее ликвидации, повлекшее за собой возникновение угрозы гангрены, неудачная операция и такое лечение прооперированного участка, следствием которого стало, заражение крови.

Поэтому авторы письма имели все основания обратить внимание руководителя КГБ на подобные факты, поставить перед ним вопрос о необходимости проведения расследования и принятия соответствующих мер. Если все это было проявлением халатности и непрофессионализма, требовалась немедленное обновление медицинского персонала. Подобное обновление было тем более необходимо, если во всем этом был злой умысел.

Из этого вытекает, что В. М. Чебриков совершил должностное преступление и фактически отдал судьбу Ю. В. Андропова в руки Е. И. Чазова.

Зачем же тогда он вызывал Е. И. Чазова на Лубянку? С одной стороны, чтобы предупредить его о поступившем сигнале, с другой стороны, чтобы в случае необходимости иметь возможность утверждать, что он не оставил письмо без последствий.

Вернувшись с Лубянки, Е. И. Чазов обдумал сложившуюся ситуацию и понял, что, несмотря на заверения В. М. Чебрикова, над ним начали сгущаться тучи. Тем более, что у него возникло ощущение, что за письмом двух сотрудников КГБ стоял не кто-нибудь, а сам Ю. В. Андропов. «Зная Ю. Плеханова, его осторожность, дружеские отношения со мной, – пишет Евгений Иванович, – сейчас я почти уверен, что письмо было написано с подачи самого Андропова»[1799].

Сделав такое заявление, Е. И. Чазов тем самым признал, что к середине ноября Ю. В. Андропов перестал доверять ему как врачу. А, может быть, и не только как врачу.

Этого не мог не понимать и В. М. Чебриков.

А поскольку он продемонстрировал нежелание бороться за жизнь Ю. В. Андропова, это означает, что фактически вместе с Е. И. Чазовым они приговорили его к смерти. Если, конечно, подобный сговор не произошел раньше.

Подобное поведение В. М. Чебрикова вызывает удивление, если учесть, что по своему характеру он был лишь исполнителем и отличался осторожностью.

Но кто мог подвигнуть шефа КГБ на такие действия?

Как Ленин в Горках

Разговор с В. М. Чебриковым заставил Евгения Ивановича «задуматься о необходимости информировать руководство страны о возможном неблагоприятном исходе болезни»[1800]. Так писал Е. И. Чазов в 1992 г. В тех воспоминаниях, которые были изданы им в 2000 г., он утверждает, что «во второй половине ноября» считал положение Андропова бесперспективным[1801]. А в 2001 г. в интервью журналисту Евгению Жирнову заявил, что Ю. В. Андропов был обречен «уже в октябре 1983 г.»[1802].

Однако если «уже в октябре» Е. И. Чазов пришел к выводу о безнадежном положении главы государства, то почему решил поставить Политбюро ЦК КПСС в известность лишь «о возможном неблагоприятном исходе болезни»? И только во второй половине ноября? И только после разговора с В. М. Чебриковым?

В первом издании своих воспоминаний Е. И. Чазов писал, что, когда положение Ю. В. Андропова стало ухудшаться, он спросил его: кого следует поставить в известность, если его положение станет безнадежным: Ю. В. Андропов назвал Д. Ф. Устинова[1803].

Из второго издания воспоминаний Е. И. Чазова явствует, будто бы Ю. В. Андропов сам заговорил с ним на эту тему и предложил в крайнем случае обратиться за советом к Д. Ф. Устинову («В начале ноября Юрий Владимирович попросил никого не информировать о состоянии его здоровья, а если возникнет необходимость посоветоваться – обратиться к Устинову»)[1804].

Именно Д. Ф. Устинова, если верить Е. И. Чазову, он после разговора с В. М. Чебриковым и посвятил в состояние дел Юрия Владимировича[1805]. На следующий день тот пригласил шефа КГБ, познакомил его с полученной информацией, и было решено поставить в известность К. У. Черненко[1806]. Вечером Е. И. Чазов имел разговор с Константином Устиновичем[1807].

«Как я и ожидал и как предсказывал Ю. Андропов, – пишет Е. И. Чазов, – информация для, казалось бы, узкого круга лиц всколыхнула весь политический Олимп. Ко мне посыпались телефонные звонки Н. Тихонова, А. Громыко и других деятелей»[1808].

24 ноября К. У. Черненко проинформировал членов Политбюро о своей встрече с Ю. В. Андроповым, сообщил, что Юрий Владимирович беспокоится по поводу здоровья и добавил: «Об этом же говорится и в записке в Политбюро, которую представил начальник Четвертого главного управления академик Чазов»[1809].

Это дает основание предполагать, что записка Е. И. Чазова была представлена не ранее 17 – не позднее 23 ноября 1983 г. и что именно к этому времени относится его разговор о здоровье Ю. В. Андропова и с В. М. Чебриковым, и с Д. Ф. Устиновым, и с К. У. Черненко.

В связи с этим следует отметить, что на ноябрь 1983 г. был запланирован пленум ЦК КПСС. Поскольку Ю. В. Андропов желал участвовать в нем, а состояние здоровья не позволяло ему этого, встал вопрос о переносе пленума на другое время. Между тем существовало одно обстоятельство, которое ограничивало возможности переноса пленума. Дело в том, что он должен был рассмотреть план развития народного хозяйства и бюджет СССР на следующий год, после чего их требовалось утвердить на сессии Верховного Совета. И все это необходимо было сделать до конца года.

Первоначально существовала надежда, что к пленуму Юрия Владимировича удастся поставить на ноги. После того, как Е. И. Чазов проинформировал К. У. Черненко, что смерть Ю. В. Андропова может произойти «в ближайшее время», тянуть с пленумом не имело смысла.

1 декабря 1983 г. Политбюро приняло необходимое решение. Через день A. C. Черняев записал в дневнике: «Пленум откладывали, откладывали и все-таки назначили на 26 декабря»[1810].

«В это время, – пишет Е. И. Чазов, – в Кунцевскую больницу, где находился Андропов, для диспансеризации был госпитализирован Горбачев. Андропов, узнав об этом, попросил его зайти. Я предупредил Горбачева о тяжести состояния Андропова и плохом прогнозе заболевания. Он был вторым человеком в Политбюро, который знал, что дни Генерального секретаря сочтены»[1811]. Если в первом варианте своих воспоминаний Е. И. Чазов не указал, когда именно это произошло, то во втором варианте отметил, что Михаил Сергеевич лег в больницу в декабре. Во время разговора с Е. И. Чазовым М. С. Горбачев сообщил ему о своем намерении рекомендовать Ю. В. Андропову ввести В. И. Воротникова и М. С. Соломенцева в Политбюро, В. М. Чебрикова избрать кандидатом в члены Политбюро, а Е. К. Лигачева – секретарем ЦК КПСС. На следующий день он посетил Юрия Владимировича и мог довести до него свои предложения[1812].

4 декабря, в воскресенье, В. И. Воротников отметил в дневнике: «Беседовал с М. С. Горбачевым. Он был у Ю. В. Андропова в ЦКБ». «Состояние его здоровья плохое. Его посещают помощники. Иногда Черненко». Во время этого разговора Михаил Сергеевич предложил Виталию Ивановичу позвонить Ю. В. Андропову в больницу[1813].

Смысл этого стал понятен В. И. Воротникову только через день, когда 6 декабря он снова встретился с М. С. Горбачевым и узнал от него, что он «имел еще одну беседу с Ю. В. Андроповым в ЦКБ» («Выглядит очень плохо. Исхудал. Ослаб»), во время которой последний «предложил произвести изменения в составе Политбюро» и ввести в него В. И. Воротникова[1814].

Исходя из этого можно утверждать, что М. С. Горбачев лег на диспансеризацию 2 декабря и 3-го имел первую встречу с Юрием Владимировичем. 5 декабря, по всей видимости, встречался с ним вторично и договорился о том, чтобы произвести на пленуме указанные выше кадровые перемещения[1815].

В связи с этим в середине декабря Е. К. Лигачев был приглашен к Ю. В. Андропову на собеседование. Вспоминая этот визит в ЦКБ, Егор Кузьмич пишет: «Палата выглядела скромно: кровать, рядом с ней несколько медицинских приборов, капельница на кронштейне. А у стены – маленький столик, за которым сидел какой-то человек. В первый момент я не понял, что это Андропов». На лице у Юрия Владимировича Е. К. Лигачев увидел «печать близкой кончины»[1816]. «Юрий Владимирович был одет не столько по-больничному, сколько по-домашнему – в нательную рубашку и полосатые пижамные брюки»[1817].

В декабре Политбюро заседало 1, 8, 15, 22 и 26 числа[1818]. Это дает основание предполагать, что вопрос об изменениях в руководстве ЦК КПСС был решен 22 декабря. На этом заседании, кстати, Политбюро одобрило текст выступления Ю. В. Андропова на предстоявшем Пленуме[1819].

24 декабря 1983 г., как обычно по субботам, Юрия Владимировича посетил А. И. Вольский. «До этого, – вспоминал Аркадий Иванович, – отправил с фельдъегерьской связью проект его выступления на Пленуме (пожалуй, лучше сказать так, подготовленные ранее вместе с ним тезисы выступления). Когда в 12 часов я вошел к Андропову, тезисы были явно просмотрены». В целом текст получил одобрение, но за прошедшую неделю (т. е. с 17 декабря. – А. О.) Ю. В. Андропов решил внести в них два дополнения. Одно не имело принципиального характера, второе, в конце текста следует привести полностью:

«Товарищи члены ЦК КПСС, по известным вам причинам я не могу принимать в данный период активное участие в руководстве Политбюро и Секретариатом ЦК КПСС. Считал бы необходимым быть перед вами честным: этот период может затянуться. В связи с этим просил бы Пленум рассмотреть вопрос и поручить ведение Политбюро и Секретариата ЦК товарищу Горбачеву Михаилу Сергеевичу»[1820].

«С этим документом, – вспоминал А. И. Вольский, – я приехал на Старую площадь и познакомил с ним самого близкого Андропову по работе в ЦК человека (он трудится до сих пор). Познакомил с мнением Андропова еще одного помощника Генерального секретаря. Мы долго думали над этой фразой и все-таки решили, не имея на то, может быть, права, оставить у себя одну копию… Но, как и положено, материал официально передали заведующему Общим отделом (впоследствии он был исключен из партии) для (распечатки) участникам Пленума»[1821]. Позднее А. И. Вольский уточнил, что имел в виду K. M. Боголюбова[1822].

«История этого текста, – вспоминает М. С. Горбачев, – по существу, стала мне известна лишь спустя годы, после публикации воспоминаний Вольского. До этого ходили только смутные слухи. А суть такова: в конце выступления содержался тезис о том, что в связи со своей тяжелой болезнью, исходя из государственных интересов и стремясь обеспечить бесперебойность руководства партией и страной, Генеральный секретарь предлагает поручить ведение Политбюро Горбачеву. Когда накануне Пленума текст выступления Юрия Владимировича был роздан членам Политбюро, а затем – в красном переплете – членам ЦК, там этого тезиса и подобных слов не было»[1823].

Пленум ЦК КПСС открылся в понедельник 26 декабря[1824].

О том, как развивались события дальше, есть две версии.

«Когда, – вспоминал А. Вольский в 1990 г., – я пришел на Пленум, эти тезисы, или, как их тогда «деликатно» называли, «текст речи», раздавали его участникам. Получив текст на руки, я вдруг с ужасом обнаружил, что там нет последнего абзаца»[1825]. «Я, – пишет А. Вольский далее, – попытался что-то выяснить, получить, какое-то объяснение, но все кончилось тем, что мне было прямо сказано: не лезьте не в свое дело»[1826].

По другой, более поздней версии, А. И. Вольский узнал о случившемся немного позже: «Идет заседание пленума. Черненко зачитывает доклад Юрия Владимировича, и – представь! – этих важнейших слов так и не прозвучало. – Начинаю расспрашивать, никто ничего не знает. Напасть какая-то»[1827].

Что в такой ситуации должен был сделать А.тИ. Вольский? Немедленно информировать о случившемся Ю. В. Андропова. Пленум работал два дня. Исправить положение дел еще было можно. Однако Аркадий Иванович понимал, что если К. У. Черненко отважился на такой шаг, значит, судьба Ю. В. Андропова предрешена. Поэтому А. И. Вольский предпочел отмолчаться.

27-го Пленум ЦК КПСС завершил свою работу[1828]. Он перевел В. И. Воротникова и М. С. Соломенцева из кандидатов в члены Политбюро, а также избрал М. В. Чебрикова кандидатом в члены Политбюро и Е. К. Лигачева – секретарем ЦК[1829].

«Когда, – вспоминал А. И. Вольский, – я пришел после Пленума к себе на работу и выслушал по телефону от Юрия Владимировича столько резких слов, сколько не слышал за 58 лет жизни – слов грозных, гневных и каких еще угодно, я понял, что он ничего не знал об этом». Ю. В. Андропов заявил, что его помощники должны были сразу же поставить его в известность, как только получили на руки текст его выступления[1830].

По другой версии, А. И. Вольский получил нагоняй от Ю. В. Андропова сразу же после того заседания пленума, на котором был оглашен текст генсека. «Вконец расстроенный, отправляюсь к себе и слышу в кабинете звонок. Андропов. «Как вы посмели не отдать мою правку? Вы понимаете, что натворили?» Как мог, оправдываюсь: «Юрий Владимирович, готов поклясться, отдал все из рук в руки». – «Ладно, я с вами еще разберусь»[1831].

Если описанная А. И. Вольским история действительно имела место, то она по существу свидетельствует, что в конце декабря 1983 г. Ю. В. Андропов фактически был отстранен от власти.

Кто же мог пойти на такой шаг? «Прежде всего, – писал А. И. Вольский, – тогдашний Предсовмина Тихонов и второй секретарь ЦК – а если пользоваться нынешней терминологией, заместитель Генерального секретаря – Черненко», но вряд ли подобное решение было возможно без В. М. Чебрикова и Д. Ф. Устинова[1832].

В связи с этим обращает на себя внимание следующий факт. Е. И. Чазов утверждает, что однажды он стал свидетелем телефонного разговора Ю. В. Андропова с Н. И. Рыжковым, ходе которого Юрий Владимирович якобы «спросил Рыжкова: «Николай Иванович, если я уйду на пенсию, какое материальное обеспечение вы мне сохраните?» Не ручаюсь за точность фразы, но смысл ее был именно таков. На другом конце провода Рыжков, по моему впечатлению, настолько растерялся, что, видимо, не знал, что ответить. И Андропов закончил разговор словами вроде: «Вы там подумайте о том, что я сказал»[1833].

Когда в одной из бесед с Н. И. Рыжковым я поинтересовался, имел ли место такой разговор, он не только дал отрицательный ответ, но и выразил удивление самой постановкой вопроса[1834]. И действительно, не следует забывать, что в конце 1983 – начале 1984 г. Николай Иванович был лишь секретарем ЦК КПСС, т. е. не входил в состав Политбюро, причем хотя и возглавлял Экономический отдел, но не имел никакого отношения к проблемам «материального обеспечения» членов Политбюро.

Мы уже видели, что Евгений Иванович не лишен авторской фантазии. Однако поскольку у него не было никаких оснований придумывать сам разговор, вероятнее всего он исказил его содержание. Поэтому мы будет рассматривать приведенный фрагмент из воспоминаний Е. И. Чазова как свидетельство того, что в его присутствии в той или иной форме был затронут вопрос о возможной отставке Ю. В. Андропова.

Подобная версия находит подтверждение в воспоминаниях М. С. Горбачева. «В один из дней декабря, – вспоминает он, – едва я переступил порог своего кабинета, вбежал Рыжков: «Только что позвонил Юрий Владимирович. Он в ужасном состоянии. Спрашивает: «Так вы на Политбюро приняли решение о замене Генерального секретаря?» Я ему: «Да вы что, Юрий Владимирович, об этом и речи никакой не было!». Но он не успокаивается»[1835].

«Вскоре, – пишет Е. И. Чазов, имея в виду разговор Ю. В. Андропова с Н. И. Рыжковым, – позвонил взволнованный М. Горбачев и, рассказав о разговоре, попросил успокоить Андропова – ни у кого и в мыслях нет ставить вопрос об отстранении его от власти»[1836].

М. С. Горбачев утверждает, что после встречи с Н. И. Рыжковым он «немедленно созвонился с врачами и договорился, что на следующий день они пропустят» его к Андропову[1837]. «Я знаю доподлинно, – утверждал Аркадий Иванович, – что через несколько дней (после пленума. – А. О.) в больницу к Юрию Владимировичу, чтобы успокоить его, ездил Михаил Сергеевич Горбачев»[1838].

Вероятнее всего, описываемый эпизод произошел на следующий день после пленума, т. е. 28 декабря или же 29 декабря, в день заседания Политбюро, а встреча М. С. Горбачева с Ю. В. Андроповым состоялась 29 или 30 декабря.

Сообщая об этой встрече, М. С. Горбачев пишет: «Когда я вошел в палату, он сидел в кресле и попытался как-то улыбнуться. Мы поздоровались, обнялись. Происшедшая с последней встречи перемена была разительной. Передо мною был совершенно другой человек. Осунувшееся, отечное лицо серовато-воскового цвета. Глаза поблекли, он почти не поднимал их, да и сидел, видимо, с большим трудом. Мне стоило огромных усилий не прятать глаза и хоть как-то скрыть испытанное потрясение»[1839].

Существует версия, согласно которой Ю. В. Андропов не хотел сдаваться. Поэтому решил «собрать заседание Политбюро прямо в своей больничной палате, чтобы Горбачева избрали Генсеком прямо тут же, при нем». Согласно этой версии, когда об этом стало известно в Политбюро, противники Юрия Владимировича «надавили» на врачей и те заверили Ю. В. Андропова, что его положение улучшается. Ознакомившись с таким заключением, он решил не форсировать события[1840].

Однако Е. И. Калгин утверждает, что такая встреча все-таки имела место, и подчеркивает, что на этой «на последней, незадолго до кончины, встрече Андропова в больнице с членами Политбюро Горбачева не было»[1841].

Хотя В. И. Долгих и Н. И. Рыжков не присутствовали на этой встрече, но допускают возможность того, что Ю. В. Андропов мог пригласить в ЦКБ если не всех, то по крайней мере некоторых членов Политбюро[1842]. Значит ли это, что М. С. Горбачев не был удостоен такого доверия?

Чтобы понять это, необходимо обратить внимание на следующие факты.

Не позднее 6 января (пятница) открылась сессия Верховного Совета РСФСР, на которой из 12 членов Политбюро не было только четверых: Ю. В. Андропова, М. С. Горбачева, Д. А. Кунаева и Г. В. Романова[1843]. 27 января (в пятницу) открылась XXV Московская городская партийная конференция, на которой в качестве гостей были те же самые 8 членов Политбюро[1844]. Подобным же образом обстояло дело и на следующий день[1845].

Почему в обоих случаях отсутствовал Ю. В. Андропов, понятно. Понятно и отсутствие Д. А. Кунаева, который находился в Алма-Ате. Что же касается Г. В. Романова, то в начале января он представлял советскую делегацию на съезде Германской коммунистической партии[1846], а в конце января был в Ленинграде на торжествах, связанных с 40-летием снятия полной блокады Ленинграда и с награждением Ленинградской области орденом Октябрьской Революции[1847].

А где был М. С. Горбачев? Ответ на этот вопрос, по всей видимости, дает дневник В. И. Воротникова, из которого явствует, что 20 января 1984 г. М. С. Горбачев звонил ему из Пицунды и поздравлял с днем рождения.

Вероятно, с понедельника 2 января до воскресенья 29-го 1984 г. М. С. Горбачев находился в отпуске.

Ставропольский след

Обострение болезни Ю. В. Андропова имело своим следствием обострение борьбы на вершине власти. И нет ничего удивительного в том, что в ее эпицентре оказался М. С. Горбачев.

Вспоминая об этом и имея в виду своих противников, М. С. Горбачев пишет: «Еще в 1983 году, когда здоровье Андропова стало стремительно ухудшаться, мне сказали, что эти люди заняты поисками компрометирующих Горбачева данных. К «охоте» были подключены даже административные органы. И когда я стал генсеком, то узнал об этом со всеми подробностями» [1848].

К сожалению, Михаил Сергеевич до сих не предал гласности упомянутые им подробности. Однако кое-что о них нам все-таки известно.

Выступая в апреле 1990 г. на XXI съезде ВЛКСМ, М. С. Горбачев сообщил, что еще в 1973–1974 гг. в Ставрополе он выдержал острое столкновение с преступными силами, после которого на него стали фабриковать компромат[1849]. Через два года в интервью «Комсомольской правде» он уточнил: «Меня в 1974 г. пробовал прижать Щелоков, когда я начал в Ставрополе снимать взяточников в милиции»[1850].

В своих мемуарах М. С. Горбачев посвятил этому сюжету целый раздел, который так называется «Острая схватка».

Детализируя приведенную версию, он пишет: «В 1973 г. на Ставрополье сложилась серьезная криминогенная обстановка: преступления, волна за волной, прокатывались по городам и поселкам… Десятки комиссий ничего вразумительного не дали, и тогда я собрал старых отставников-юристов – надежных, независимых ни от кого людей, попросил разобраться»[1851].

«Комиссия, – читаем мы в мемуарах М. С. Горбачева далее, – которую я создал, вскрыла грубейшие нарушения законности в самих органах внутренних дел края… По итогам работы комиссии в крае мы приняли крутые меры: сняли всех генералов в управлении МВД с занимаемых постов, перешерстили уголовный розыск, отдел борьбы с хищениями собственности, следственный отдел, другие службы, подтянули партийную организацию. Все стало выходить наружу. Пытался застрелиться начальник следственного отдела, на совести которого были тяжкие должностные преступления»[1852].

«За один месяц, – подчеркивает Михаил Сергеевич, – в населенных пунктах стало спокойней… по числу зарегистрированных преступлений край с 11-го места опустился на 67-е в России… Ставропольцы наступили на хвост Щелокову… министр заволновался», началась «тяжба с ним», которая «продолжалась до его снятия с поста министра»[1853].

Действительно, в начале 70-х годов в Ставропольском крае имел место рост преступности[1854], действительно в 1974 г. вопрос о деятельности ставропольской милиции рассматривался на заседании крайкома[1855], действительно после этого начальник местного управления И. С. Выскубенко был освобожден от занимаемой должности[1856].

Однако события развивались совсем не так, как их описывает М. С. Горбачев.

Прежде всего, из материалов Ставропольского крайкома КПСС явствует, что инициатива рассмотрения вопроса о положении дел в местной милиции исходила не от крайкома, а от начальника Следственного отдела краевого УВД В. П. Овинникова (не того ли самого, который потом «пытался» застрелиться?). 7 сентября 1973 г. он направил в крайком партии на имя М. С. Горбачева специальную записку о безобразиях, творящихся в местной милиции[1857].

Однако М. С. Горбачев не проявил к ней интереса.

Между тем 25 сентября того же года заместитель министра внутренних дел СССР Б. Викторов направил в Ставропольский крайком письмо, которым поставил его в известность, что министерство получило служебный рапорт В. Овинникова о творившихся в местном УВД безобразиях и в отличие от крайкома оперативно провело служебное расследование, которым были «установлены серьезные недостатки в деятельности органов внутренних дел края». Далее в письме сообщалось, что «справка о результатах проверки направлена начальнику УВД Ставропольского края тов. Выскубенко для принятия мер, направленных на устранение имеющихся крупных недостатков в деятельности органов внутренних дел края. Кроме того, ему предложено рассмотреть вопрос о строгом наказании должностных лиц, допустивших нарушения законности». «Вопрос об ответственности руководства УВД Ставропольского крайисполкома, – говорилось в письме Б. Викторова, – МВД СССР имеет в виду рассмотреть после получения доклада УВД о принятых мерах по устранению допущенных недостатков»[1858].

Из этого явствует, что руководство МВД СССР не только быстрее крайкома отреагировало на рапорт В. П. Овинникова, но и не встало на защиту своих ставропольских подчиненных.

Только после этого крайком затребовал от местного УВД объяснения, а от МВД – материалы проведенного должностного расследования. Объяснительная записка заместителя начальника краевого УВД В. Жижина была направлена в крайком 23 октября[1859], материалы служебного расследования из Следственного отдела МВД – 25 октября[1860].

Видимо, только тогда, в конце октября – начале ноября 1973 г., М. С. Горбачев «собрал старых отставников-юристов – надежных, независимых ни от кого людей» и попросил их «разобраться», после чего 8 января 1974 г. на заседания крайкома был вынесен вопрос «О фактах нарушений социалистической законности в деятельности органов внутренних дел края».

Крайком констатировал: «В работе уголовного розыска и следственного аппарата УВД некоторых городских и районных отделов милиции допускаются факты нарушения социалистической законности, необоснованные отказы в возбуждении и прекращение уголовных дел, необъективное ведение следствия, случаи фальсификации проверочных и следственных материалов, незаконное задержание граждан».

Считая, что все это было результатом падения дисциплины и требовательности в органах внутренних дел, крайком возложил ответственность за это на начальника УВД Выскубенко и его заместителей: Жижина, Шмаргалова и Черных. Однако вопрос об их отставке на заседании крайкома не поднимался. И. С. Выскубенко отделался выговором, даже не строгим, Жижин получил «выговор с занесением в учетную карточку»[1861].

О том, что у крайкома не было серьезных претензий к руководству местного УВД, свидетельствует то, что 16 августа 1974 г. в связи с 60-летием И. С. Выскубенко был награжден Почетной грамотой крайкома и крайисполкома[1862] и только после этого 8 октября того же года крайком принял постановление: «Освободить т. Выскубенко И. С. от должности начальника УВД Ставропольского крайисполкома»[1863].

Если бы он был освобожден от должности как не справившийся со своими обязанностями, этот факт обязательно нашел бы отражение в постановление крайкома. Следовательно, И. С. Выскубенко или был отправлен на пенсию, или же переведен на другую должность.

Следует отметить, что хотя руководство милиции на краевом уровне утверждалось крайисполком, а на районом уровне – райисполкомом, ни одного руководящего работника милиции они не могли освободить от занимаемых должностей без согласования МВД.

И действительно, если исходить из воспоминаний В. А. Казначеева, получается, что Михаил Сергеевич сумел убедить в необходимости кадровых перемен в руководстве местного УВД первого заместителя министра внутренних дел генерал-полковника B. C. Папутина, которого знал по партийной работе, а тот, в свою очередь, – H. A. Щелокова.

Характеризуя значение произведенных кадровых перемен в местном управлении МВД, М. С. Горбачев отмечает, в результате этого «по числу зарегистрированных преступления край с 11-го места опустился на 67-е в России»[1864]. Однако Б. Кучмаев пишет, что на самом деле преступность на Ставрополье после 1974 г. не только не сократилась, а наоборот, увеличилась[1865]. Следовательно, произведенная кадровые перемены в руководстве ставропольской милиции не имела никакого отношения к наведению порядка.

Таким образом, оказывается, никакой «острой схватки» между М. С. Горбачевым и МВД СССР в 1973–1974 гг. не было. А поэтому вплоть до 1977 г. он сохранял нормальные отношения с его руководством. В пользу этого говорит тот факт, что в 1976–1977 гг. он с распростертыми объятиями принимал Ю. М. Чурбанова[1866].

И только после этого между ними действительно пробежала кошка.

«Я, – заявил в одном их интервью Ю. М. Чурбанов, – «сцепился» с Горбачевым еще в Ставрополе, когда он там был первым секретарем обкома партии». Когда это произошло, Юрий Михайлович не уточнял. Однако если учесть, что он стал заместителем министра внутренних дел в ноябре 1977 г., а в ноябре 1978 г. М. С. Горбачев был уже в Москве, это могло быть не ранее 1977 – не позднее 1978 гг.[1867]

Ю. М. Чурбанов утверждает, что М. С. Горбачев был связан с «цеховиками»[1868]. «Мы, – заявил он в интервью газете «Россия», – разработали комбинацию по этим самым «цеховикам». Заслали 30 оперативников – грамотных, толковых и хорошо подготовленных профессионалов. Запретили им селиться в гостиницах. Иначе сразу бы пошел слух, стоило только предъявить удостоверение. Разместились они по частным домам. И мы стали собирать… материалы о Горбачеве»[1869]

В 1978 г. собиравшийся на него материал не понадобился, но он мог понадобиться в 1983–1984 гг. «Лигачев и Шеварднадзе, – пишет A. B. Шубин, – вспоминали, как Горбачев рассказывал им, что в МВД существовала группа, собиравшая «компромат» на Горбачева по ставропольскому периоду его работы»[1870]. «Как сообщил нам Эдуард Шеварднадзе, – пишет Л. Тимофеев, – в 1984 г. в МВД были люди, которым было приказано во что бы то ни стало откопать компромат на Горбачева в ставропольский период его работы»[1871].

Когда М. С. Горбачев уже был генсеком, к нему обратился с письмом один его старый знакомый, занимавший в тот момент пост заместителя министра внутренних дел. Он поставил Михаила Сергеевича в известность, что «была команда покопаться» в его прошлом и что «санкционировала ее высокое руководство»[1872].

«Один его старый знакомый» – это Борис Кузьмич Елисов. «Наш земляк, – пишет Б. Кучмаев. – Молодым парнем Борис Кузьмич попал в районную милицию… Эта стезя сблизила его с Горбачевым – тогдашним комсомольским вожаком»[1873]

Борис Кузьмич Елисов родился в 1926 г. в селе Благодарном Северо-Кавказского края. Закончил ленинградскую школу политических работников милиции. Был начальником Кисловодского городского отделения милиции, затем – заместителем начальника УВД Ставропольского края, в 1966–1970 гг. возглавлял Министерство охраны общественного порядка Чечено-Ингушской АССР, в 1970–1975 – УВД Ростовской области, с 1975 г. в чине генерал-полковника был начальником Управления охраны общественного порядка МВД СССР[1874].

Б. К. Елисов сообщил, что «команда о проверке деятельности ставропольского руководства шла от очень высоких лиц из ЦК. И задание имела союзная прокуратура»[1875]. В. В. Федорчук, который в 1982–1986 гг. возглавлял Министерство внутренних дел, позднее отмечал, что какие-то криминальные сведения («взятки, подношения – в общем большие суммы») о М. С. Горбачеве собирались, но уверял, что не имел к этому никакого отношения: «Все это всплыло без меня»[1876].

Тогда же всплыло еще одно дело – «дело Лобжанидзе»[1877].

В 1982 г. под следствием оказались заместитель министра торговли РСФСР П. С. Лукьянов, начальник Главкурортторга того же министерства Д. Д. Гончаров и его заместитель Б. Г. Дроздов. В ходе следствия обнаружились факты взяточничества, а среди занимавшихся подношениями назван директор треста столовых и ресторанов сначала в Ессентуках, потом в Кисловодске Николай Павлович Лобжанидзе[1878].

Как вспоминал позднее Н. П. Лобжанидзе, в 1983 г. его вызвали в Москву, пригласили в Генеральную прокуратуру СССР и якобы потребовали показания на М. С. Горбачева. От дачи таких показаний он отказался, а когда вернулся в гостиницу «Россия», обнаружил, что у него был произведен обыск. Не успел он придти в себя, как ему сообщили из Кисловодска, что там тоже был обыск, причем его лишили полномочий депутата горсовета, а дочь исключили из института. Узнав об этом, Николай Павлович бросился домой, но на одной из станций увидел объявление, из которого явствовало, что его объявили во всесоюзный розыск. От отчаяния он хотел покончить с собой. Написал прощальное письмо жене, бросился в море, но его спас какой-то прохожий. После этого Николай Павлович ушел в бега[1879].

На самом деле допрос в Генеральной прокуратуре состоялся 10 февраля 1983 г., из Москвы Н. П. Лобжанидзе скрылся 11-го и только после этого был произведен обыск у него дома и его вывели из состава горсовета, причем объявление о его розыске было дано лишь «через месяц»[1880].

Из этого явствует, что Николай Павлович перешел на нелегальное положение сразу же после посещения Генеральной прокуратуры, а письмо жене о самоубийстве представляло собою попытку замести следы.

То, что Н. П. Лобжанидзе, как говорится, был не в ладу с законом, не вызывает сомнения. Проблема заключается в другом: а) имели ли допущенные им нарушения закона корыстный характер, как первоначально установил суд, или же они были вызваны другими целями, в чем уверял сам Н. П. Лобжанидзе, и б) пыталась ли прокуратура получить у него действительные показания о криминальной деятельности М. С. Горбачева или же требовала его оговора?

Можно было бы допустить, что Н. П. Лобжанидзе выдумал эту историю в качестве самооправдания. Однако позднее удалось получить документальное ее подтверждение, которое не было опровергнуто заинтересованными в этом лицами[1881].

Но кто мог дать следователю команду на «разработку» секретаря ЦК КПСС, члена Политбюро? Только Генеральный прокурор СССР. Но сам он решился бы на такой шаг лишь в одном случае – если бы получил распоряжение свыше: или от заведующего Отделом административных органов ЦК КПСС, или от члена Политбюро, курировавшего тогда правоохранительные органы. И первый, и второй вряд ли могли сделать это без генерального секретаря.

Но тогда получается, что команда проверить М. С. Горбачева исходила от Ю. В. Андропова. В пользу этого говорит и нашедший отражение в дневнике В. И. Воротникова слух, будто бы к проверке ставропольского прошлого М. С. Горбачева имел отношение В. М. Чебриков[1882]. Бывший генерал КГБ О. Д. Калугин допускал возможность наличия «материалов о ставропольском периоде в жизни Горбачева» в возглавлявшемся В. М. Чебриковым ведомстве[1883].

Один из биографов М. С. Горбачева Б. Кучмаев, который когда-то работал в аппарате Ставропольского крайкома, утверждает, что он никогда и ничего не слышал о взяточничестве Михаила Сергевича[1884]. Самым слабым его местом было гостеприимство[1885].

Действительно, многие отмечают, что Михаил Сергеевич был хлебосольным хозяином и не жалел денег на прием гостей из Москвы. Возникает вопрос, а откуда у него были деньги? Может быть, это делалось за счет представительских расходов?

Когда я поставил этот вопрос перед бывшим вторым секретарем Ставропольского крайкома В. А. Казначеевым, он сразу же дал на него отрицательный ответ, отметив незначительные размеры выделяемых для этого сумм. «Как же вы выходили из положения?» – поинтересовался я. И Виктор Алексеевич ответил: «Совершенно законно. Часть расходов оплачивали председатели колхозов, часть проходила через бюджеты санаториев и домов отдыха»[1886].

Этот секрет Виктор Алексеевич уже давно раскрыл в печати: «Приглашая гостей, приезжавших на отдых, – пишет он, – Михаил Сергеевич никогда не платил из своего кармана. Расплачивались за него председатели колхозов»[1887].

Как утверждает В. А. Казначеев, еще в комсомольские годы, «втершись в доверие Кулакова», Михаил Сергеевич стал обзаводиться «в крае нужными людьми на случай, если потребуются расходы для ответных приглашений. Мне рассказывал чуть ли не со слезами на глазах бывший председатель колхоза Благодарненского района Цинкер Леонид Ефимович, сколько раз за молодого Горбачева он оплачивал банкеты в Кисловодском «Храме воздуха», а когда председателя обвинили в незаконном расходовании колхозных средств, Михаил Сергеевич, уже будучи первым секретарем крайкома, даже не подпустил к себе Цинкера, чтобы хотя бы выслушать его»[1888].

Таким образом, получается, что в Ставрополье существовала своеобразная система «налогообложения» директоров колхозов и совхозов, с помощью которой первый секретарь крайкома мог демонстрировать свою гостеприимность. А это значит, что секретарь крайкома стимулировал нарушение законов руководителями предприятий.

Нетрудно понять, что и председатели колхозов, и директора санаториев, которым было доверено участвовать в этом, делали это не бескорыстно. За это крайком должен был с ними чем-то расплачиваться. Но тогда получается, что за счет колхозов и санаториев крайком получал скрытые взятки.

Имеются сведения, что к этому были причастны и другие «отрасли».

Признавая, что в Ставропольском крае тоже существовала коррупция, В. А. Казначеев пишет: «Об этом красноречиво свидетельствует… дело Карловой (директора ликерно-водочного завода), расследование которого продолжалось более пяти лет и тихонько было спущено на тормозах, так как многие ниточки его тянулись и в горком, и в крайком партии, которым руководил ТОГДА Михаил Сергеевич»[1889].

Бывший сотрудник аппарата ЦК КПСС В. Легостаев утверждал, что «именно в горбачевскую пору Ставрополье приобрело славу родового гнезда советской мафии»[1890].

Однако дело заключалось не только в «гостеприимстве», но и в некоторых личных чертах характера Михаила Сергеевича.

Специально подчеркивая «сопротивление узаконенному партийному барству» со стороны М. С. Горбачева, его биографы пишут, что, став первым секретарем крайкома, он «продолжал ходить на работу пешком», а «Раиса Максимовна большую часть из 23 лет, прожитых в Ставрополе, избегала обкомовский распределитель, предпочитая ходить в обычные магазины», «и в Ставрополе, и в Москве принципиально не посещала ни спецмагазины, ни ателье»[1891].

В июне 2009 г. я разыскал в Ставрополе тот дом на улице Морозова, № 7, в котором жил М. С. Горбачев. И трижды прошел путь от него до здания крайкома. Это заняло у меня 5–7 минут.

«Когда меня избрали секретарем ЦК, – пишет М. С. Горбачев, – у меня было всего три костюма. Перевозить в Москву нам было практически нечего, кроме библиотеки»[1892].

А вот как запомнил первую встречу с ним В. И. Болдин: «Одет он с претензией на шик. Коричневых тонов костюм, сшитый хорошим мастером, импортная и, видимо, весьма дорогая кремовая сорочка, в тон коричневые галстук и полуботинки. Впечатление, что все сшито только вчера и еще не успело помяться»[1893].

«К комфорту, роскоши, – пишет В. А. Казначеев, – тяга у него с РМ была всегда»[1894]. В. А. Казначеев рассказывает, как возмущался этим брат Раисы Максимовны – Евгений, бывший писателем: «Откуда при ваших вполне нормальных зарплатах столько денег, дорогие вещи, редкие книги и картины, некоторые из которых целое состояние стоят. Они даже не всякому музею по карману»[1895].

По утверждению Аллы Ивановны Казначеевой, когда Михаил Сергеевич возглавил крайком, Горбачевы стали жить по-барски: «Дома их обслуживала целая рать лучших специалистов. Парикмахер, портниха, косметолог. Закрепили домашнего повара, официант был Сергей, горничная»[1896].

Если это соответствует действительности, Раисе Максимовне не нужно было ходить в ателье и даже магазины.

Отмечая в упоминавшемся интервью газете «Россия», что М. С. Горбачев был связан с «цеховиками», Ю. М. Чурбанов утверждает, что «они отстегивали ему и мадам Горбачевой»[1897]. Поэтому, когда в 1977–1978 гг. началась проверка этих связей, то, если верить Ю. В. Чурбанову, были получены данные о таких суммах, которые не снились даже южнокорейскому президенту[1898].

Тот факт, что после этого интервью Ю. М. Чурбанова М. С. Горбачев не стал для защиты своей чести обращаться в суд и не опроверг его в средствах массовой информации, дает основание относиться к нему с доверием.

Не опроверг Михаил Сергеевич и утверждения М. А. Коробейникова, который работал вместе с ним в Ставрополе третьим секретарем крайкома: «Богат он уже тогда был несказанно»[1899].

«У меня перед глазами сцена его переезда в Москву, – вспоминает В. А Казначеев, – когда он забирал свои вещи из апартаментов первого секретаря крайкома партии. Книги и бумаги перевозил Ильченко Николай Кириллович, его помощник. В комнате отдыха, примыкавшей к кабинету, стоял сейф, ключ от которого находился лишь у Горбачева. Сейф он открыл, достал кейсы. Ильченко ему: «Михаил Сергеевич, давайте я понесу». «Нет, это я никому не могу доверить, понесу сам»[1900]

Что Михаил Сергеевич хранил в этих кейсах, мы не знаем. Можно, конечно, допустить – документы. Однако то, что он мог забрать с собою, хранить в сейфе не требовалось, а то, что требовалось хранить в сейфе, он не мог забрать с собой.

Последний месяц Андропова

По свидетельству Ф. Бурлацкого, один из помощников Андропова рекомендовал пригласить врачей из-за границы, в частности, воспользоваться предложением президента Австрии, но Юрий Владимирович якобы отклонил это предложение[1901]. Однако в январе 1984 г. в Москву вторично был вызван Альберт Рубин[1902].

Каким был результат его консультации, Е. И. Чазов умалчивает.

И все-таки Юрий Владимирович не собирался уходить с политической сцены. «В начале января 1984 г. – вспоминает Г. А. Арбатов, – я его видел в последний раз. Тогда с группой товарищей мы по его поручению готовили проект традиционной речи к намеченным на февраль выборам в Верховный Совет СССР»[1903]. На самом деле выборы в Верховный Совет СССР состоялись в воскресенье 4 марта 1984 г.[1904].

«Предполагалось, что либо речь эта будет оглашена кем-то на собрании избирателей, либо, если позволит здоровье, он произнесет ее сам перед телекамерой»[1905]. Обратите внимание, после Нового года Юрий Владимирович еще собирался выступать перед телекамерами с обращением к избирателям.

Когда Г. Арбатов пришел в больницу, Ю. В. Андропов принял его, сидя «в зубоврачебном кресле». «Потом, – писал Г. А. Арбатов, – я узнал, что в эти дни с ним также встретилось еще несколько людей, которых он давно знал, с которыми долго работал. Через пару недель Андропова не стало»[1906]. А поскольку Юрий Владимирович умер 9 февраля, получается, что знакомые Г. А. Арбатова продолжали его посещать по крайней мере до 26 января.

Вопрос о том, кого Ю. В. Андропов принимал и с кем беседовал в начале 1984 г., заслуживает специального исследования. В данном случае ограничимся только теми фактами, которые удалось обнаружить в литературе.

«В середине января» Ю. В. Андропова посетил К. У. Черненко[1907].

18 января состоялась последняя встреча Ю. В. Андропова с Н. И. Рыжковым: «Вопреки моим ожиданиям, – пишет Николай Иванович, – он не лежал – сидел у письменного стола в глубоком кресле укрытый пледом. Поразительно, как он поседел, стал совсем белым»[1908].

20 января 1984 г. Ю. В. Андропов позвонил В. И. Воротникову и поздравил его с днем рождения[1909].

По утверждению Д. А. Волкогонова, незадолго до смерти Ю. В. Андропова «где-то в конце января» его посетил Д. Ф. Устинов[1910].

28 января датировано «одно из последних писем, отправленных от имени Андропова». Оно было подписано им и адресовано Р. Рейгану[1911].

Если 18 января Ю. В. Андропов принимал Н. И. Рыжков, сидя у письменного стола, то затем, если верить пульманологу академику Александру Григорьевичу Чучалину, Юрий Владимирович перестал вставать.

Несмотря на это, пишет А. Г. Чучалин, «Андропов сохранял ясный ум, хотя у него отказали печень, почки, легкие и ему вводили внутривенное питание»[1912]. Трудно представить человека, у которого не работали бы печень и почки, невозможно представить человека, у которого не работали бы легкие.

«Двое охранников ухаживали за ним как за малым ребенком. Видеть Андропов мог только одним глазом, но читал много – около четырехсот страниц в день. Среди книг, которые он заказывал для чтения, были романы Достоевского и Льва Толстого, произведения Салтыкова-Щедрина. В последние дни охранники переворачивали ему страницы, так как сам он уже не мог этого делать. Андропов просматривал практически все литературные журналы, смотрел телевизионные программы «Время» и «Новости», говорил о живописи, читал свои стихи»[1913].

Но самое удивительное, Ю. В. Андропов продолжал общаться со своими товарищами по Политбюро и подчиненными, «он приглашал к себе для беседы или обсуждения проблем членов руководства, своих помощников, а также некоторых личных друзей и знакомых»[1914].

В конце января – начале февраля («за неделю – полторы до смерти Юрия Владимировича») его с очередной папкой документов посетил А. И. Лукьянов[1915].

«По-прежнему, – вспоминал Е. И. Чазов, – мы встречались с Устиновым и обсуждали развитие событий, связанных с болезнью Андропова. После одной из встреч с Андроповым Устинов сказал, что тот видит своим преемником Горбачева. «Да и я считаю, что это правильный выбор. Нам нужен молодой, толковый руководитель, которого знает партия…. он продолжит то, что начал Юрий Владимирович. Надо сделать все, чтобы этого добиться». Примерно так говорил нам с Чебриковым Устинов»[1916].

«Меня удивило только то, – читаем мы в воспоминаниях Е. И. Чазова далее, – что через неделю или десять дней после этого разговора Устинов сказал мне: «Знаешь, надо Черненко ознакомить со всей ситуацией, и, хотя он и знает в общем о прогнозе заболевания, но надо еще раз подчеркнуть, что в ближайшее время все может случиться»[1917].

Можно было бы подумать, что Е. И. Чазова «удивил» сделанный не имеющим никакого отношения к медицине министра обороны прогноз о возможной «ближайшее время» смерти его друга. Однако если исходить из смысла приведенных воспоминаний, получается, что Евгений Иванович удивился, что ему рекомендовали ознакомить с этим прогнозом К. У. Черненко, а не М. С. Горбачева.

Как мы помним, в «Медицинском заключении о болезни и причинах смерти Андропова Юрия Владимировича» сказано:«… в конце января 1984 г. состояние ухудшилось в связи с нарастанием дистрофических изменений во внутренних органах и прогрессирующей гипотонии»[1918].

«Все его помощники, – вспоминал сын Ю. В. Андропова, – с которыми довелось общаться, подчеркивали, что он был дееспособным практически до самого последнего дня – сознание ему отказало, наверное, за неделю до смерти»[1919], т. е. около 2 февраля.

Причем если Д. А. Волкогонов писал, что «последние несколько дней до кончины Андропов не приходил в сознание»[1920], то из воспоминаний Е. И. Чазова явствует, что это было не так: «В конце января 1984 года, – пишет он, – из-за нарастающей интоксикации у Андропова стали появляться периоды выпадения сознания»[1921].

Это значит, что в последнюю неделю Юрий Владимирович находился не в коме, а периодически терял сознание.

«Ю. Андропов, – пишет Е. И. Чазов, – медленно угасал. Мне было больно смотреть на него, лежащего на специальном беспролежневом матрасе, малоподвижного, с потухшим взглядом и бледно-желтым цветом лица больного, у которого не работают почки. Он все меньше и меньше реагировал на окружающее, часто бывал в забытьи», он «умирал у нас на руках, и мы были бессильны что-нибудь сделать для его спасения».

В этих условиях вопрос о том, кто заменит Ю. В. Андропова на посту руководителя государства, стал приобретать практическое значение.

М. С. Горбачев утверждает, что Ю. В. Андропов хотел видеть на этом посту его[1922]. Этой же версии придерживается Е. И. Чазов[1923]. М. С. Горбачева на посту генсека видели многие сотрудники аппарата ЦК КПСС[1924]. Сам он, по всей видимости, тогда понимал, что это нереально. Поэтому пытался подвигнуть на участие в борьбе за «престол» Д. Ф. Устинова. Но тот это предложение отклонил[1925].

Имеются сведения, что на роль преемника умершего генсека претендовали два человека: А. А. Громыко и К. У. Черненко. «В ожидании кончины Андропова, – пишет В. М. Фалин, – Громыко нацелился на пост Генерального секретаря»[1926].

Предварительно данный вопрос был решен «четверкой, в которую вошли A. A. Громыко, H. A. Тихонов, Д. Ф. Устинов и К. У. Черненко. «Разговор в «узком кругу», – пишет М. С. Горбачев, – происходил в кабинете одного из заместителей заведующего общим отделом ЦК»[1927].

О том, что подобная встреча действительно имела место, Е. И. Чазов слышал от Д. Ф. Устинова после смерти Ю. В. Андропова: «Знаешь, Евгений, – заявил он без всякого вступления, – Генеральным секретарем ЦК будет Черненко. Мы встретились вчетвером – я, Тихонов, Громыко и Черненко. Когда началось обсуждение сложившегося положения, я почувствовал, что на это место претендует Громыко, которого мог поддержать Тихонов… Видя такую ситуацию, я предложил кандидатуру Черненко, и все со мной согласились» [1928].

О том, что кандидатуру К. У. Черненко выдвинул Д. Ф. Устинов, а поддержал H. A. Тихонов, пишет и О. А. Захаров[1929].

М. С. Горбачев со ссылкой на одного из своих сотрудников, который называл источником информации известного советского дипломата Г. М. Корниенко, а тот – A. A. Громыко, утверждает, что эта встреча состоялась «сразу же после смерти Андропова»[1930].

Однако вот что мы узнаем из воспоминаний Е. И. Чазова. Рассказав о своих откровениях с Д. Ф. Устиновым и В. М. Чебриковым по поводу состояния Ю. В. Андропова, Евгений Иванович пишет: «После один (Д. Ф. Устинов. – А. О.) предлагает на пост Генерального секретаря больного Черненко, а второй (В. М. Чебриков. – А. О.), чтобы подчеркнуть преемственность, приводит его к умирающему Андропову»[1931].

Получается, что вопрос о передаче власти К. У. Черненко был решен в узком кругу при живом Ю. В. Андропове.

Когда сразу же после его смерти М. С. Горбачев предложил Д. Ф. Устинову стать генсеком, тот сказал: «Пусть тянет Черненко»[1932]. Это служит косвенным свидетельством того, что вопрос о преемнике Ю. В. Андропова к этому времени в «узком кругу» уже был решен.

«Мне трудно забыть эту сцену, – пишет главный кремлевский врач, – Чебриков, видимо, для того чтобы подчеркнуть свою лояльность, позвонил Черненко и то ли рекомендовал, то ли попросил навестить Андропова. Страшно было смотреть на бледного, с тяжелой одышкой Черненко, стоявшего у изголовья большой специальной (с подогревом) кровати, на которой лежал без сознания страшно изменившийся за время болезни его политический противник. Зачем нужен был этот жест? Чтобы на следующий день на секретариате ЦК Черненко мог сказать, что он навестил умирающего Андропова»[1933].

Если Е. И. Чазов не случайно употребил слово «секретариат», который заседал по вторникам, то описанный визит мог иметь место в понедельник 6 февраля. Но тогда получается, что «четверка» (A. A. Громыко, H. A. Тихонов, Д. Ф. Устинов и К. У. Черненко) распорядились наследством еще живого Ю. В. Андропова не позднее 6-го числа.

Именно в это время в Москву для прощания с Юрием Владимировичем был вызван его сын. «7 февраля 1984 г., – пишет И. Г. Земцов, – сына Андропова, Игоря, срочно вызвали из Стокгольма»[1934]. Данный факт подтверждает и сам Игорь Юрьевича. «Я вернулся из Стокгольма, куда уехал в ноябре 83-го, за два дня до смерти отца (т. е. 7 февраля. – А. О.), в сознании его уже не застал»[1935].

Смерть Ю. В. Андропова, как и смерть Л. И. Брежнева, породила много слухов. В связи с этим заслуживает внимания следующее сенсационное сообщение, которое в 2001 г. опубликовал корреспондент журнала «Коммерсант-власть» Е. Жирнов: «Как рассказывал мне один из бывших руководителей 4-го главного управления Минздрава, – пишет он, – когда в руководстве страны пришли к согласию в том, что следующим генсеком станет Черненко, ночью вся аппаратура, поддерживающая жизнь Андропова, была отключена. Не надолго. Ровно на столько, чтобы он скончался»[1936].

Е. И. Чазов, к которому Е. Жирнов обратился за разъяснением, разумеется, «сказал, что это неправда»[1937].

И действительно есть свидетель, который утверждает, что утром 9 февраля все было нормально. «Утром, – вспоминает уже известный нам Борис Клюйков, – ко мне вышла медсестра и говорит: «Борь, что-то Юрий Владимирович есть не хочет. Иди, может быть, ты уговоришь». Я зашел к нему: «Юрий Владимирович, поесть надо». Помог ему поесть, побрил его. Все было нормально»[1938].

Это значит, что днем 9 февраля Юрий Владимирович не только был жив, но и снова находился в сознании.

«Потом я вышел, – вспоминает Б. Клюйков, – а буквально через полчаса началась необычная врачебная суета… Я зашел в палату и наблюдал медленное угасание пульса. Это случилось… у меня на глазах»[1939].

Получается, что Е. Жирнова дезинформировали. Но не будем спешить с выводами. Поскольку Б. Клюйков не имел права оставлять Ю. В. Андропова одного, значит, в палате с ним должен был находиться кто-то еще. В 2007 г. этот кто-то решил нарушить молчание и дал интервью Дмитрию Гордону. Им оказался A. B. Коржаков, который утверждает, что днем 9 февраля Юрий Владимирович действительно потерял сознание.

«Я был свидетелем событий последнего дня жизни Юрия Владимировича. Мы все в белых халатах находились в палате Андропова. Он лежал на медицинском столе, подключенный к аппарату. Находился… в коме»[1940].

В это время, днем 9 февраля, по утверждению A. B. Коржакова, в ЦКБ появились незваные гости. «Приехал Черненко (он был тогда вторым лицом в партии), с ним Плеханов, начальник 9-го управления КГБ, назначенный на этот пост Андроповым, ну, естественно, охрана Черненко и другие лица»[1941].

A. B. Коржаков не указал, когда это было. Но некоторое представление на этот счет получить можно. Дело в том, что 9 февраля 1984 г. приходилось на четверг, а по четвергам заседало Политбюро. Заседало оно и в тот день. Известно, что К. У. Черненко проинформировал коллег «о резком ухудшении состояния здоровья Андропова», отметил, что «хотя врачи делают все возможное, но положение критическое». Заседание продолжалось с 11.00 до 14.00[1942].

Следовательно, Константин Устинович отправился в Кунцево после 14.00 и мог появился в ЦКБ не ранее 14.30.

Что же привело его сюда?

Как явствует из интервью A. B. Коржакова, войдя в палату Ю. В. Андропова, Ю. С. Плеханов без всяких объяснений приказал начальнику охраны В. А. Иванову отдать ему ключи от сейфа, где хранились папки с секретными документами, которые переходили «по наследству» от генсека к генсеку. Передача ключей символизировала смену власти[1943].

Одновременно с этим, как явствует из интервью A. B. Коржакова, была отключена система поддержания жизнеобеспечения Ю. В. Андропова. Между тем, отмечает A. B. Коржаков, «больной был хоть и без сознания, но еще живой… Агония могла продолжаться несколько месяцев»[1944]. В связи с этим следует обратить внимание на то, что 9 февраля Ю. В. Андропов находился в бессознательном состоянии уже не первый раз. Поэтому трудно было сказать, можно было его снова вывести из этого состояния или же нет. С этой точки зрения отданное К. У. Черненко распоряжение, по мнению A. B. Коржакова, следует квалифицировать как «эвтаназию»[1945].

После того, как система жизнеобеспечения Ю. В. Андропова была отключена, охрану, видимо, сняли: «Смерть, – утверждает A. B. Коржаков, – не при мне наступила»[1946]. Согласно «медицинскому заключению», это произошло в 16.50[1947].

Зная характер К. У. Черненко и его состояние здоровья, следует исключить возможность единоличного принятия им подобного решения. Маловероятно и то, чтобы оно принималось на заседании Политбюро. Вероятнее всего данный вопрос был решен «узким кругом».

В связи с этим обращает на себя внимание следующий факт. На утреннем заседании Политбюро было принято решение «об отсрочке визита Г. А. Алиева в Дамаск»[1948]. Даже если бы это обычный плановый визит, его перенос на другое время все равно должен был быть вызван какими-то серьезными обстоятельствами.

Между тем в данном случае визит был экстраординарным. Касаясь этого эпизода, Г. Алиев позднее вспоминал: «В 1984 г. меня срочно направили в Дамаск». Оказывается, КГБ сообщил, что «между Хафизом Асадом и его братом Рифатом, возглавлявшим сирийскую службу секретной информации, происходят столкновения», в связи с чем возникла угроза смены «режима или руководства в Сирии». Поэтому Г. Алиев был «срочно» направлен в Дамаск[1949].

И вдруг, когда Г. А. Алиев уже готовился к этому визиту, было решено подождать с отъездом. Как будто бы члены Политбюро уже знали, что через несколько часов Ю. В. Андропов умрет, и Г. А. Алиев понадобится для участия в избрании нового генсека.

«Агент ленинградского КГБ, вернувшийся из Москвы вскоре после смерти Андропова, – пишет О. Д. Калугин, – сообщил: «Среди персонала Первого медицинского института, связанного с 4-м управлением Минздрава, циркулируют разговоры о загадочной смерти Генерального секретаря ЦК КПСС. По мнению ряда специалистов, в ГУ есть люди, которые на ранних стадиях болезни Андропова умышленно вели неправильный курс лечения, что впоследствии привело к его безвременной кончине»[1950].

12 июля 1984 г. издававшаяся в Париже «Русская мысль» отмечала: «По Москве упорно ходят слухи, что Андропов умер не естественной смертью, а был отравлен»[1951]. Подтверждая этот факт, А. И. Байгушев пишет, что, согласно этим слухам, Ю. В. Андропова «остановила мафия»[1952].

Подобные слухи продолжали ходить и позднее. «Андропова отравили, я в этом уверен. При современной медицине с его болезнями можно было бы еще долго жить, но он кому-то сильно мешал и уж слишком вовремя умер, – убежден профессор Гавриил Попов. – Возможно, это сделал кто-то из врачей». «Ю. В. отправили на тот свет те, кто не хотел прихода к власти Горбачева, на которого Андропов очень надеялся, – сказал мне бывший сотрудник ЦК, попросивший не называть его фамилию»[1953].

О том, что смерть Ю. В. Андропова имела странный характер, пишет Л. Г. Ивашов. «Да, у него были больные почки. Но специалисты знают, что в зависимости от выбора лекарств болезнь можно или приглушить, или стимулировать». Между тем, после того, как Ю. В. Андропов стал генсеком, в развитии его болезни произошло обострение[1954].

Как мы помним, 9 февраля 1984 г. в 14.00 завершилось заседание Политбюро, а в 18.00, т. е. через час после смерти Ю. В. Андропова В. И. Воротников был вызван на новое, экстренное заседание Политбюро[1955].

Открыв вечернее заседание Политбюро, Константин Устинович сообщил о смерти Ю. В. Андропова. Тут же был решен вопрос о создании Комиссии по его похоронам и председателем назначен К. У. Черненко[1956]. По свидетельству Д. Кунаева, на этом же заседании «председатель Совета Министров Тихонов внес предложение рекомендовать Пленуму ЦК КПСС кандидатуру К. У. Черненко на пост генсека»[1957].

10 февраля A. C. Черняев записал в своем дневнике: «Полтретьего сообщили, что вчера в 16.50 умер Андропов»[1958]. В советских газетах подобное сообщение появилось еще позже – 11 февраля[1959]. Между тем американцы узнали о смерти советского генсека из «Вашингтон пост» уже утром 10-го[1960].

На 11, 12, 13 и 14 февраля был объявлен траур[1961]. Похороны состоялись 14-го[1962]. На них, как и на похороны Л. И. Брежнева, тоже съехались главы многих государств. И снова Р. Рейган вместо себя направил в Москву Д. Буша-старшего[1963].

Вспоминая эти дни, работник ЦК КПСС С. Н. Карнаухов писал: «На похоронах Ю. В. Андропова особо запечатлелось посещение Колонного зала Джорджем Бушем-старшим, тогда вице-президентом США. Он подъехал на джипе, из него выскочили дюжие молодцы в американской военной форме. Довольно бесцеремонно растолкали людей, толпившихся у подъезда Дома Союзов, через который пропускали зарубежных представителей. Обладай я тогда даром провидения, то американская манера вести себя в чужом доме навела бы меня на мысль: «Хозяин приехал»[1964].

«Февральский день 1984 года, когда на Красной площади хоронили Андропова, выдался морозный и солнечный»[1965].

По свидетельству С. Меньшикова, «Черненко свою речь над могилой Андропова произносил хрипловато и сбивчиво, как бы не чувствуя себя подлинным хозяином положения. И отъезжал незаметно, без визга колес – это был самый тихий и неприметный из наших генсеков»[1966].

«Поминки, – вспоминал А. Е. Бовин, – состоялись в Ново-Огарево 14 февраля. Вся семья. Крючков и кто-то из замов. Помощники: Лаптев, Шарапов, Вольский. Из аппарата: Рахманин, Лигачев, Кручина, Владимиров, мы с Арбатовым, Чебриков – за тамаду»[1967].

И ни одного члена Политбюро.

Даже М. С. Горбачева.

Часть третья.